hyung

брошенных котят жалко и хочется приютить. погладить, отмыть от блох и накормить до сытого умиротворенного тарахтения над ухом. брошенных котят жалко и хочется приютить. но что делать, если ты сам этого котенка и бросил? этот котенок кому хочешь нос утрет, но, тем не менее, менее жалким в глазах юнги не становится. чонгука это злит до зубного скрежета. в пыль бы он стер и зубы, и юнги пару месяцев назад. сейчас же только эмаль. мин тянет руки, будто бы хочет обнять. время для чонгука останавливается, концентрируясь на чужих вытянутых ладонях. палитра чувств смешивается в одно, превращаясь в какой-то непонятный бурый. непонятным был и юнги — чего стенать над разбитым корытом и пытаться вернуть время вспять. мин говорит: — я скучаю. чонгук вторит ему. сжимает лямку рюкзака чуть крепче, чем стоило бы. кожа белеет от натуги — и это еще одно наглядное свидетельство напряжения, сковавшего его. чонгук не боится быть честным в своих желаниях прежде всего с самим собой. те, кто бросают котят, не могут по ним скучать. скорее, тонут в горькой вине, топят скорбь в терпком вине и убеждают себя в том, что так было необходимо. котята не умеют разговаривать, профессионально избивать боксерскую грушу или быстро черкать скетчи чужого профиля. котята не умеют заливисто смеяться над неловкими попытками встать с кровати, не умеют опаздывать на пары из-за разглядывания спящего человека. котята ничего из этого не умеют, и все-таки чонгука будто под шерстяную задницу подопнули из теплого дома. беззащитного и неготового к промозглому холоду улиц. — прости меня, чонгук. я так жалею обо всем. время все еще застывшее, юнги неумолимо приближается, а воздуха становится в разы меньше. это не волнение — скорее безысходность. желание обнять скребется где-то под гранитной плитой обиды, которую даже спустя тысячу извинений и разговоров с точками над «и» не разрушить. не сдвинуть. чонгук пялится на руки юнги и все еще остается честен себе: — знал бы ты, хен, как скучал я, — на чужом — вот ирония — лице проскальзывает искра надежды, но чонгук тушит ее о кожу, вешая на сердце замок. цепляется за миновские руки и едва заметно качает головой, поджимая губы. руки юнги опускаются — котенок одичал и больше не ластится, как прежде. удивительно ли? обидно ли? в глубине души чонгук разрывается на того, кто желает юнги соразмерной боли, и того, кто отчаянно хотел утешить человека. он разрывается и на тех, кто хотел бы горячих объятий и неторопливых поцелуев и кто нуждался только лишь в компании сериалов и несметного количества ведер с мороженым. — я ужасно скучал, юнги-хен, — спокойствие обнимает его со спины, вселяя веру в собственные слова, — но я не смогу вернуться к исходной точке, — пристально смотрит на опечаленное лицо, а непонятная злость и жалость захватывают контроль над разумом. — не смогу и общаться с тобой больше. давай… давай больше никогда не пересекаться специально? так будет лучше для нас. юнги улыбается. улыбается криво и уязвленно: узнает свои же слова. улыбается, выглядя потерянным и брошенным. как котенок.