Передний край

Какая-либо конкуренция не разгорелась между ними, Сергеевич был поражен рабочей этикой, которую она питала. Теперь, когда Рената твердо усвоила основы, пришло время начать добавлять более сложные движения и создавать из двух спортсменов одну целую, готовую к соревнованиям. Это означало, что обучение вне льда также должно было состоятся. Утром была пробежка — вставать надо было до того, как кухоннае прислуги пришли готовить завтрак, и тащиться по холодной улице к голому, заснеженному парку, а потом обратно. Земфира была удивлена, что Рената вообще была способна бегать, не говоря уже о том, что она не отставала от нее и даже могла бежать и быстрее. Она винила в этом её длинные ноги и дошло до того, что в первый же вечер, она демонстративно выбросила сигареты в мусорную корзину на глазах у всех в объявление войны. Спокойный бег превратился в спринт, а затем почти сразу же в перегонки — они возвращались в дом с неописуемой головной болью и красными лицами, убеждая всех в том, что один или другой каким-то образом жульничал. Земфира каждый раз старалась стартовать пораньше, но Рената все равно догоняла её и в качестве подарка, засыпала снег за шиворот соперницы, чтобы удержать её. Выносливость, которую они наращивали, окупалась; каждый раз, когда Земфира небрежно улетала с Ренатой рядом, той не приходилось врываться в отчаянный, спорадичный шаг, чтобы догнать её, и в обратных движениях, Земфира всё меньше и меньше говорила о жёстких руках Ренаты, «погружающихся в рёбра». На самом деле она стала жаловаться наоборот: — Ты хоть вообще катишься? Боишься прикоснуться ко мне теперь, или что? Вне льда время также тратилось на хореографию и на то, чтобы больше походить на танцоров. Они ездили в балетную студию, чтобы сосредоточиться на растяжке и форме. Земфира, занимавшаяся этим всю свою жизнь, надменно наблюдала, как Рената изо всех сил пыталась дотянутся хоть до лодыжек, но та, в свою очередь, видя, как далеко может дотянуться фигуристка, напрягала свое тело ещё больше, готовая разорвать мышцы, но показать, что она способна на то же самое. И теперь, когда Сергеевич велел им скользить на одной ноге, с другой поднявшись параллельно льду, Рената уже не чувствовала, что все время готова упасть вперёд или что дрожит от напряжения, и всё реже ловила сердитый косой взгляд своего партнёра. И конечно, ни одна настоящая физическая тренировка не обходится без часов, проведенных на разных станциях в домашнем тренажерном зале, укрепляющих группы мышц, которые заставляли бы их выглядеть впечатляюще на арене. Эти сеансы были в основном молчаливыми, только иногда прерванные затрудненным дыханием и ворчанием от усилий, которые они делали вид, что игнорируют, только чтобы позже насмехаться друг над другом за спиной. На катке и даже в танцевальной студии Земфире мало что оставалось делать, кроме бросать на Ренату недоверчивые взгляды, когда они отрабатывали разные подъемы. Однажды в выходные, когда Рената активно рассказывала дочери, как она оставила «ведьму» бессильной, подняв её в воздух за бедра, она получила особенно неодобрительный взгляд от Леонида, который в последнее время не имел никаких комментариев на эту тему, и едкое замечание: — Ты говоришь так, как будто тебе это нравится. И Земфира не знала что делать, видя, как напряженно работает Рената. Со всеми предыдущими партнёрами она прилагала минимум усилий — они едва ли когда-либо могли сравниться с ней по калибру, а теперь… что это было? Рената успела выйти на лёд раньше неё? Рамазанова наблюдала, как блондинка практиковала прыжок, с которым её познакомил Сергеевич несколько дней назад; она так привыкла думать, что хоккеисты это просто звери, которые рвут перемороженной лед своими дурацкими, изогнутыми коньками, но, наблюдать за худобой и грацией такого-же хоккеиста перед ней, конечно, заставляло немного изменить свою точку зрения. Рената оттолкнулась от льда, громко, настойчиво кусая его поверхность остриями своего конька и приземлилась в чертовски безупречном обратном скольжении, хотя и споткнулась, возвращаясь уже в прямой шаг… затем она остановилась и огляделась, круглые серебряные глаза сканировали периметр, чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд. В конце концов она заметила Земфиру, и они смотрели друг на друга добрую пару секунд, прежде чем Земфира многозначительно покачала головой и зашагала к скамейкам, зашнуровываться. — Я никак не могу её понять, — сказала Рената, сидя за ужином за их пугающе чистым стеклянным столом. Этот стол казался слишком большим даже для компании из пяти человек в хороший день. Родители Земфиры разошлись по своим делам, а сама Земфира еще раньше убежала, схватив свою кожаную куртку и сообщив всем, что может вернется к полуночи. — В одну минуту кажется, что нам весело, а в следующую она вся холодная и озлобленная. — В этой хорошо-смазанной фигурной машине много слоёв, — сказал Сергеевич, слегка откидываясь на спинку стула. — Ты проникаешь через них гораздо искуснее, чем тебе кажется. — Не ужели? — усмехнулась Рената. — Иногда я не понимаю, какого чёрта она это всё делает… я знаю, почему яздесь, но она выглядит почти несчастной. — Может, она и не очень хорошо это высказывает, но ей становится одиноко, — Сергеевич ритмично крутил большими пальцами. — Её постоянная потребность в человеческом общении переросла в ненависть к нему. — Тогда почему она не катается одна? Она безумно талантлива — она бы их всех уничтожила. — С профессиональной точки зрения, мне придется поправить вас… выборы, которые она сделала в юности — курение, выпивка и бог знает что еще оставили её в таком состоянии, что судья бы её без хрена сожрали. Я слышал, что она каталась одна, когда была совсем маленькой — не знаю, когда ее перевели на пары, но думаю, что это уже было давно. — Вы не первый ее тренер? — Нет — тренеры проходят мимо неё так же, как она проходит мимо партнёров. Её нелегко учить, я уверен, вы заметили. — А почему вы остались? — Было бы жестоко сказать, что я жалею ее — нет, она очень независима, упряма до такой степени, что если она хочет что-то, она сожжет весь мир, чтобы получить это. Может быть, она и не моё рукоделие сначала до конца, но я горжусь ею — я хочу сохранить эту уверенность и вести её вперед, а не сбривать её до слепого подчинения. Рената ковыряла в тарелке остатки еды, слишком погруженная в свои мысли, чтобы есть. — Она никогда просто-так не сходила со льда, — наконец сказала она, и её захлестнула маленькая, но все же мощная волна осознания. — Она никогда не сходила со льда, — повторил Сергеевич, кивая. — Она приходила на этот каток больная и измученная, с похмельем и бессонницей, подавленная и разъяренная, и каждый раз даёт всё, что её тело и разум могут предложить, и даже больше. — А что случилось с её братом? — Рената спросила внезапно. — Честно говоря, не знаю. У меня есть подозрение, что она была очень близка с ним, и что либо там случилось, это потрясло её до основания и одновременно затвердило её, как бетон. — Гм, — Рената оглянулась назад, на прекрасный вид города. Снег мирно плыл над вечно сверкающими многоцветными неоновыми огнями и свечным сиянием бесчисленных маленьких окон. Она украдкой взглянула на часы — было уже довольно поздно, и всё же город бодрствовал, наблюдая, как каждый его уголок и закоулок покрывается пудрой. Приближающиеся праздники, конечно, не были поводом для расслабления, и с тем, как чётко Сергеевич выматывал их, Рената чувствовала себя так, словно вернулась в старшую школу, и готовилась к выпускным экзаменам. В каком-то смысле, экзамен-та у них и был — это были национальные соревнования в январе, для которых они, наконец, начали составлять программы. На тренировках больше не было времени стоять и обмениваться неприятными фразами о том, что одна ханжа, а та грубиянка. Если они не слушали внимательно указания и комментарии старика, то катались, сосредоточившись только на том, чтобы каждое движение их тел было безошибочным. Они, однако, милостиво получили на Рождество полдня отгула, потому что Сергеевич был скромным церковником и сказал что хочет отчистить себя от всех непристойностей, которыми Земфира осыпала его уши за этот год. Рената нервно топталась у двери в комнату Земфиры, сжимая в руках аккуратно завернутую коробку. Да, это был еще не Новый год, но сейчас все равно казалось самое подходящее время. Она посмотрела на коробку и задумалась, стоит ли вообще эта дерзкая фигуристка чего-либо. Подняв тыльную сторону ладони, чтобы постучать в дверь, Рената многозначительно решила, что стоила. — Что? — раздался вечно раздраженный голос. Рената, ни о чем не думая, вошла в комнату. — Черт возьми, я сказала «что», а не «входи»! — Земфира вскочила, поспешно обернув вокруг себя полотенце — судя по каплям воды, скатившимся с ее волос, она только что вышла из душа. — Прости, но… мы же обе женщины, не так ли…? — Рената неловко растягивала слова; глаза, казалось, двигались совершенно по собственной воле — по изящным и тонко очерченным изгибам брюнетки, обводя каждый контур и измеряя каждую выступающую вену на шее, симметричное впадение ключицы… что, черт возьми, она делает? — Красивая татуировка, — быстро сказала Рената, чтобы скрыть любые ибо иные намерения. — Спасибо, — Земфира прикрыла дрожащей ладонью рисунок самолета на своей шее.— Чего ты хочешь? — С Рождеством, — Рената протянула ей подарок. Земфира взяла его, глаза её наполнились подозрением. — Ты что, америкос, что на Рождество подарки раздаёшь? — Просто открой его, — Рената закатила глаза. Ловкие пальцы осторожно разорвали упаковку, а затем и коробку. Внутри было что-то довольно большое из хорошо-сшитого материала. Земфира протянула его перед собой, чтобы рассмотреть получше. На нем было четко выведено число 36, а над цифрой, фамилия — Литвинова. — И что это? — Моя старая хоккейная майка. Россия все-таки получила олимпийское золото в том году в Ванкувере, — гордо сказала Рената. — О, так это то, в чем ты была когда тебе проломили голову шайбой? — Земфира повертела ее так и этак — хотя она выглядела и пахла чисто, капли засохшей крови были заметны с одной стороны плеча и воротника. — Почему ты отдаешь ее мне? Разве она не… незнаю, дорога тебе как память? — Ну, так оно и есть… так оно и было. Была. Я подумала, что раз уж теперь я играю… ну, участвую? в твоем спорте теперь, я оставлю немного старого спорта позади… может быть, как маленький талисман удачи, типо: «Эй, мы собираемся попасть на Олимпийские игры и выиграть, надеюсь». Прости. Если тебе это нафиг не надо, не обижусь— — Нет, нет, я имею в виду… да, я… спасибо. Не извиняйся, за что же ты? — спросила Земфира, натягивая майку, чтобы помереть. Поскольку ее предназначение состояло в том, чтобы сидеть поверх слоев снаряжения и обивки, она была безумно велика на худой фигуристке и спускалась к её бедрам. Рената с изумлением наблюдала за тем, как Земфира практически плавала в этой штуке, настолько, что, когда она уронила полотенце к ногам, она все еще была полностью покрыта, если не считать чуть большего, чем обычно, обнажения вокруг бедер. У хоккеистки на секунду пересохло во рту, и она задумалась над прежде-заданным вопросом. — Кстати, у меня тоже есть кое-что для тебя, — Земфира принялась рыться в своей комнате. — С тех пор, как ты сказала, что ты… слуховой ученик. — Она протянула своей партнёрше тонкий, плоский, но все-таки празднично украшенный конверт. Рената осторожно развернула оберточную бумагу и обнаружила винил. — Если у тебя нет времени читать хорошие книги или смотреть хорошие фильмы, можешь по крайней мере иметь хорошую музыку на заднем плане… чего либо тебя там дома занимает, — глаза Земфиры слегка прищурились, намекая на улыбку. Рената нежно провела рукой по его поверхности — он был совершенно новый, но перечисленные классики джаза датировались к 1920-м годам. — Спасибо. — Не за что, — Земфира уперла руки в бока — этого движения было достаточно, чтобы хоккейная майка соскользнула с одного плеча. — Я действительно имею в виду, не за что — когда я ходила по магазинам с родителями, они сказали, что сколько-либо они там тебе платят, это достаточный подарок, поэтому мне пришлось притвориться, что я покупаю его для себя. Рената перевела взгляд с обнаженного костлявого плеча на его владельца, её разум осознавая только то, что в голосе Земфиры появилась какая-то новая, мелодичная теплота.