Передний край

Рената очень соскучилась по хоккею примерно через пятнадцать минут примирение костюмов. В том спорте тебя только один раз измеряли — эти цифры были записаны где-то, и ты забывал что это вообще когда-то происходило, пока, возможно, не набрал лишний килограмм или два вокруг талии в межсезонье. Но, боже, какая головная боль от того что здесь происходит — две старушки суетились вокруг них с измерительными лентами и образцами ткани, бормоча себе под нос короткие замечания и всегда нелепо затягивая детали, прежде чем сообразить, что им, вероятно, следует следовать только что сделанным измерениям. — Нам обязательно быть здесь, пока они все это шьют? — Рената сказала с определенным облегчением, когда, наконец, опустила руки, после удержания в воздухе по крайней мере десять минут подряд. — О, не волнуйтесь, нам также придется вернуться и попробовать каждый прототип, а затем, как только мы выберем музыку, Макс может решить, что они не подходят тематически, и мы начнем с нуля, — объяснила Земфира деловым тоном. — Подожди, мы должны выбрать музыку? — удивленно спросила Рената. — Я думала, её просто выбирают случайным образом уже на соревнование. — Нет, — рассмеялась Земфира. — Как ты думаешь, для чего мы все это хореографиравали? У нас есть темп, начало и конец, и наша музыка должна соответствовать этому. Мы может даже поправим некоторые движения, чтобы они лучше вписывались в нее. — И что же это за спорт? — Рената устало покачала головой, когда старушки вернулись от вешалок с тканями, чтобы еще раз их осмотреть. — Это не просто снег и лед, это еще и презентация, — Земфира вздернула подбородок и преувеличенно выпрямила спину. Рената усмехнулась. — Да, у нас уже есть презентация. — Что ты хочешь этим сказать? — А, нечего. Но Земфира это беспокоило. Как нечего? С тех пор как они начали отсчитывать дни до национальных, казалось, что добродушный дух Ренаты почти угас. Земфире обычно было все равно. Все остальные партнеры могли, в случае отклонения от их типичного поведения, прямо скажем, идти к черту, но здесь это беспокоило ее до неузнаваемости. Она даже не понимала, почему ей сейчас не все равно — и это добавляло к беспокойству. Как только действительно пришло время выбирать музыку, это была целая битва собственного калибра. Они начали процесс где-то около шести вечера, надеясь закончить к восьми, чтобы встать рано утром следующего дня, но вот уже далеко за одиннадцать, и они все ещё сидят, почти вцепившись друг другу в глотки. — Никто не воспримет нас всерьёз без классической музыки, — настаивала Земфира. — Никто уже не собирается воспринимать нас всерьез! Мы могли бы создать уникальный образ раз мы уже будем там. — «Уникальные образы», на соревнованиях подобных этому, судьи проглатывают целыми — мы не катаемся под Фредди Меркьюри. Американская музыка в любом случае низколобая. — Низколобая? Ты называешь меня низколобой? — Что это с тобой вдруг, почему ты всё принимаешь так лично? — Я ничего лично не принимаю, я просто пытаюсь понять, почему тип музыки так важен. — Я ведь уже говорила тебе! Ты вообще знаешь что означает слово презентация, или это информация была выброшена из твоего мозга после очередного удара шайбой? — Что плохого в впечатлении простой хорошей классической музыки — не классической в смысле симфонической, а просто любимой и узнаваемой? — Потому что— — Вы двое хоть представляете, который час? — Максим Сергеевич ворвался в гостиную в своей полосатой пижаме — глаза его были нехарактерно яростными. — Что с вами происходит? Рената не ответила, просто вышла и быстро направилась в свою комнату. Земфира ошеломленно смотрела ей вслед. Она потом посмотрела на Сергеевича и нахмурилась. — Не смотри на меня так, это она ведет себя странно! — А ты нет? — старик скрестил руки на груди. — Тебе то жарко то холодно — сначала ты ведешь себя так, будто готова покорить весь мир вместе с ней, а потом оскорбляешь ее, как будто это первый день знакомства — возьми себя в руки! — Я просто больше не знаю, что мне делать! — воскликнула фигуристка, подтягивая колени к груди. — Иногда я просыпаюсь по утрам и удивляюсь, зачем я вообще что-либо делаю. — Только не говори так, не сейчас, — замотал головой Сергеевич. — Посмотри как далеко вы дошли! Помнишь, что я вам говорил в первый день тренировок? — О том, что судьи собираются сожрать нас с потрохами? — О том, как вы должны вдохновляться! О том, как вы должны стремиться! — Он опустился перед ней на колени и схватил ее за плечи. — Сейчас мне как никогда нужен твой боевой дух, понимаешь? Какие бы беспорядки ни происходили здесь, мне нужно, чтобы ты поднялась над ними — мне нужно, чтобы ты была горда. — А мне есть чем гордиться? — с несчастным видом спросила она, вставая. — Вот увидишь, мы поедем на это соревнование и нас разнесут в пух и прах… — Скажи мне одну такую вещь. Ты доверяешь Ренате? — Чего? Она носит меня на своих плечах по десять часов в день, мне лучше доверять ей, а то— — Неужели ты думаешь, что Рената из тех людей, которые так легко тебя подведут, что, когда дело дойдет до драки, когда придет время доказать всему миру ваши достижения, она просто сойдет со льда? — Не знаю, — тихо ответила Земфира. — Посмотри на меня. Рамазанова, посмотри мне в глаза. Ты знаешь. Знаешь же, как отчаянно она хочет доказать себя — как далеко она готова пойти. Из всех людей, ты должна это знать лучше чем кто-либо другой. Земфире не понравилось, как у нее скрутило живот. — Ну, может и так, и что…? — «И что»? А того — мне нужно, чтобы ты гордилась этим… вы же партнеры… — Сергеевич не заметил, как Земфира при этом слове впилась ногтями себе в ладонь. —… и мне нужно, чтобы ты вела себя так же. — Ага, — кивнула она. — Я… я иду спать. Спокойной ночи. — Спи крепко, — кивнул он ей в ответ, его взгляд твёрдый и решительный. Волны небывалых эмоций накатывали на Земфиру, когда она возвращалась в свою комнату. Что, черт возьми, происходит? Однако помогало то, что, пока она пыталась разобраться в себе, Рената не пыталась прервать эту тишину. Тренировка, начавшаяся после ссоры из-за музыки (которую Макс в конце концов выбрал для них сам), состоявшейся из постоянного повторения и ритмического совершенствования их рутины, была полностью молчаливой. В этой тишине чувствовалось напряжение — Земфира не могла не бросать взгляды в сторону Ренаты всякий раз, когда возникал свободный момент, но они никогда не были враждебными. Не было никакой отстраненности или дистанции, с которой Рената начала удерживать ее, как это происходило с предыдущими партнерами примерно в это же время. Здесь была только сфокусированная лазером энергия, за которую Земфира была благодарна. С Сергеевичем больше не было вынужденных душевных разговоров; правда, в отсутствие своей неформальной «терапии» она считала что напористость Ренаты — это было все, что держало ее вместе. Прежде чем кто-либо из них осознал это, они снова были в официальной одежде, на этот раз уютно устроившись за столиком в ресторане, празднуя проводы на национальные. С Леонидом Добровским снова присутствующем в качестве почетного гостя, Земфира надела менее хулиганский наряд чем новогодний, просто чтобы никому не было хуже. Когда они пришли в ресторан, Рената смущенно признала, что они совпадают — обе женщины были одеты в похожем стиле — черный топ с открытыми плечами и длинными рукавами. Хоккеистка изо всех сил старалась не выговорить что Земфира выглядит красиво — теоретически это был невинный комплимент, но ярость, с которой она спорила с Леонидом в тот вечер, снова и снова прокручивалась в ее памяти, и в целом, она начала бояться — какие эмоции откроет она в себе, если скажет что-нибудь приятное? Обед был в целом приятным — неудивительное наблюдение. Леонид хорошо знал кто такие Рамазановы—и Талгат, и Флорида присоединились к ним в тот вечер—и потому устроил свое лучшее представление для высшего общества. На самом деле, он действительно, должно быть, имел намерение буквально устроить представление, потому что ближе к концу вечера он встал, поднял свой бокал шампанского и объявил: — Я очень горжусь всем, что делает моя жена — и я благодарю вас всех здесь за большие услуги, которые вы оказали ей как спортсмену и личности… и так, Рената. Я хотел бы объявить здесь и сейчас, что как только вы с Рамазановой, несомненно, загребете все эти золотые медали, я возьму две недели отпуска и отвезу нас на отпуск в Крым! Раздались вежливые аплодисменты от родителей Земфиры и от Сергеевича которые не могли себе представить все закулисье этого маленького фронта. Рената обхватила голову руками, притворяясь смущенной от восторга, пытаясь изобразить свой лучший, фальшивый смех. На чьи деньги? Дерзкий вопрос торчал у нее в горле. На чьи ёбанные деньги? Наконец она подняла глаза и обнаружила, что Земфира демонстративно отвернулась от неё, опустив глаза на пол, не делая ничего, чтобы скрыть свое мрачное настроение. Боже, и прямо перед их первым соревнованием… когда они должны были по крайней мере терпеть друг друга больше всего, почему Земфира выглядела так, как будто она собиралась вернуться к самой резкой, самой отдаленной версии самой себя? Почему, Господи, почему? Следующий день должен был стать последним в репетиции программы, прежде чем они соберутся и поедут кататься перед тысячами зрителей. У Земфиры не было боязни сцены — она любила трепет публики и аплодисментов — так почему же ее желудок сейчас делал сальто? Ну, она знала почему. Когда она, от скуки и острой потребности в каком-то физическом занятии, повторяла каждую разминку, которую могла вспомнить с трехлетнего возраста, она точно знала, почему. «Грёбаный Крым, ” прошептала она сквозь стиснутые зубы, делая необычно небрежную растяжку. Почему, чёрт возьми, она думала, что вообще что-нибудь могло быть возможным? Из-за одной ночью над старой фотографией? Чушь. В этих глазах цвета океанского прилива была такая любовь, когда этот нежный голос упомянул дочь говорящего—конечно, когда люди говорят, что они могут заставить вещи работать, они именно это и имеют в виду. Конечно, Рената может заставить всё работать — она может заставить работать всё, что ей угодно! О чем она вообще думала? Когда, чёрт возьми, она стала тем, кто даёт себе надежду? Капец… Она вскинула голову на звук шагов. А вот это было неожиданное зрелище. — Что вы здесь делайте? — Земфира резко остановилась на краю катка. Перед ней, во всем своем пышном и разодетом великолепии, стояла Марта Петровна, и лицо её было точно таким же самодовольным и покровительственным, каким помнила его Земфира. — Просто хотела посмотреть, как моя Земфирочка без меня поживает… — Я больше не ваша «Земфирочка», — молодая женщина грубо плюнула на лед. — Осторожнее, милая, я ведь все еще дружу с твоими родителями. — Это не было ложью. У Марты был огромный круг, состоящий из самых разных людей, и все они были рядом с ней дольше, чем Земфира была жива. — Так ты теперь катаешься с дамой, да? — старуха прищурилась, давая понять, что натура Земфиры прозрачна. — Рената Муратовна, так её зовут? Она ведь хоккеистка, не так ли? Земфира молчала. Она не собиралась давать этой ведьме никакого растопка чтобы согреть своё варево. — Я удивлена что твой теперешний тренер не перевёл тебя на ледовые танцы — я уверена, что там было бы менее неловко видеть двух девочек, прыгающих вокруг. — Литвинова умеет кататься, — как можно ровнее выдавила из себя Земфира. — О, я уверена, но, дорогая, многие дети на открытой сессии в московской арене «умеют кататься»… — она подождала немного, проверяя, зажгла ли она фитиль. Марта умела не только проникать под кожу Земфиры, но и вгрызаться прямо в мускул. — Гм… ну, учитывая, что в эти выходные состоятся национальные соревнования, я решила дать тебе понять, что считаю что твой потенциал растрачивается впустую на те цирковые трюки, которые Максим заставляет тебя вытворять. Ты заслуживаешь лучшего руководства, чем таскаться с какой-то сотрясённой дурочкой. — Убирайся с моего катка, — рявкнула Земфира. Она сошла со льда и крепко прижала указательный палец к груди толстой женщины, позволив ее все 170 сантиметров возвышаться над женщиной, которая едва достигала полутора метров. — Я никогда не хочу видеть твое лицо здесь, и определенно не хочу слышать ничего о том, чего я заслуживаю. У тебя большой рот для человека который растратил всё мое достоинство на катание с бездарными, бессердечными шутами, которых ты называла партнёрами. И не смей, блять— — Земфира! — Это был Сергеевич — вскричал он с предупреждением и удивлением, подошедшей к месту происшествия, но молодая женщина уже встрепенулась — если эта кретинка перед ней решит поджечь фитиль, то ей придется смотреть, как он догорит до самого конца. — Не смей, блять, позволять своему жирному, отвратительному рту упоминать имя Ренаты Литвиновой. Эта женщина — самый страстный, самый поддерживающий, самый надёжный, самый душевный человек, с которым я когда-либо имела удовольствие кататься — она стоит десяти тех хулиганов, которых ты могла которых, я предполагаю, ты вытаскивала с улицы для меня — так что приклеивай свои глаза к телевизору в эти выходные, потому что мы собираемся показать вам программу, о которой тебе даже никогда не снилось. Марта повозилась со своими многочисленными ожерельями и шарфами, разок моргнула и поспешила в противоположную сторону, грубо столкнувшись плечами с Сергеичем на пути. Максим не выглядел особенно сердитым, просто онемевшим. И—о, господи. И вот была Рената, которая всё это время невинно завязывала шнурки. Она посмотрела на неё не понятным взглядом — с благоговением? Очарованием? Земфира никогда не умела хорошо разбираться в положительных эмоциях. — Не подведи меня, — фигуристка указала на неё, напуганная хрипотцой собственного голоса, испуганная тем, что в кои-то веки она верила в каждое свое сказанное слово.