Передний край

Рената проснулась, гадая, не снится ли ей сон. Яркий свет, просачивающийся через окно, казался таким чуждым — в своем ночном оцепенении она была убеждена, что тот вечер было всё—всё что было и всё что когда-либо будет — тусклое чернильное небо и дремлющие улицы, и беспокойное шарканье и шум рядом с ней в сужающихся пределах этой комнаты, с ее роскошной современной мебелью и необъяснимо подобранными фотографиями во всю стену и картинами в тонких рамах. Конечно, там где она сейчас находилась, светящаяся комната с разбросанной одеждой и жужжащим телефоном где-то на слишком далекой прилавке, было похожим на сон вообще из какого-то воспоминания. Телефон продолжал жужжать на поверхности на которой он лежал, но Рената еще не все впитала. Во-первых, она была довольна — даже если у нее слегка кружилась голова от неисчислимого количества дешевого заправочного пива, она, впервые за многие годы, проснулась без острой необходимости уйти, начать, потеряться; она хотела остаться еще по крайней мере на мгновение — даже может и дольше. А во-вторых, рядом с ней была Земфира. Брюнетка крепко спала, волосы бесцеремонно разметались на подушке, веки слегка подрагивали. Ее лицо сохраняло свою обычную серьезность, но в нем, казалось, была скорее легкость, чем настойчивая сосредоточенность. Несмотря на изящные изгибы и углы каждой ее части, она выглядела даже мило, когда зарылась носом в подушку и нахмурилась от осознания света. Она тихо застонала, попыталась полностью спрятать лицо, но в конце концов вошла в сознание. Большие, оливковые глаза смотрели на Ренату с их обычным любопытством, но зрачки расширились, когда они поняли, чье зачарованное лицо они отражают. Земфира почти застенчиво улыбнулась, и от счастья у Ренаты снова затрепетало сердце. Она хотела продолжать смотреть на нее так вечно—но, Боже, этот грёбаный телефон. Она не торопясь встала, лениво натянула нижнее белье и футболку, без особой уверенности что она принадлежала ей (Земфира была убежденной сторонницей слишком большого или мешковатого размера одежды, что делало широкие плечи Ренаты, вероятно, непротиворечивыми к их примерке), и пошла к миниатюрной кухни. К этому моменту телефон перестал звонить, и она принялась читать поток сообщений, которые получила. Почти все, были от Сергеевича, и в основном это были вариации на тему «где вы?» на что Рената спокойно ответила «в гостинице» и получила подтверждающее «ок», а затем: «нам скоро надо ехать». Рената оставила его на «ок». Другие сообщения были… ну, они определенно испортили атмосферу утра. Одна была от Леонида, сообщившего, что у нее есть две недели, чтобы забрать свои вещи из квартиры, прежде чем он выбросит все на улицу, а другое — от матери: «Что случилось, солнышко? Позвони мне, пожалуйста». Рената демонстративно решила, что звонить не будет. По крайней мере, не сейчас. Она всё-таки была в положительном психическом состоянии, которое не было до краев наполнено страхом, беспокойством или бог знает чем еще. А потом раздался стук в дверь — такой тихий, что его легко можно было принять за что-то упавшие за дверью или за какое-то движение в соседней комнате. Она осторожно её отперла и оказалась лицом к лицу с одной из фигуристок, против которой они соревновались — конкретно эта, как помнила Рената, попала в сборную вместе с ними, и, если ей не изменяет память, каталась с бывшим партнером Земфиры. Круглые карие глаза смотрели на нее с ужасом, и на мгновение она застыла, как олень в свете фар. Эти глаза демонстративно сканировали каждый дюйм комнаты, которую она могла видеть — в основном начиная и заканчивая исцарапанной и искусанной шеей Ренаты. — Кто там? — спросила Земфира, все еще не совсем проснувшись. Рената почувствовала, как все вокруг на долю секунды замедлилось, когда она открыла дверь пошире, чтобы Земфира увидела как раз кто там, и вспышка узнавания мелькнула на лице фигуристки. — Пиздец, — резко выдохнула та, отводя взгляд. Затем планета начала вращаться с тошнотворной скоростью. Земфире хотелось, чтобы дверь захлопнулась и слетела с петель, чтобы лицо Ренаты покраснело, а на лбу выступила жилка, чтобы она начала кричать так громко, что все в соседних комнатах пропустили охрану и немедленно вызвали полицию. Вместо этого Рената подошла к барной стойке и наклонилась над ней, потирая лицо. Она простояла так почти целую минуту. Земфира чувствовала, что не может дышать. Так все на самом деле было слишком хорошо. Слишком опьяняюще хорошо, чтобы быть правдой, и вот, пожалуйста, доказательства. — Это не то, что ты думаешь, — попыталась оправдаться Земфира, ненавидя себя за то, как дрожит ее голос. Такой хриплый и отчаянный, что она даже сомневалась, если его вообще можно было разобрать. — Нет? — прошептала Рената. — Я просто… — Земфира попыталась — правда, искренне попыталась, но ничего не вышло. Что она могла сказать? — Понятно, — вздохнула Рената и начала собирать свои вещи. Время ускользало сквозь пальцы, как непостижимо мелкозернистый песок — Рената могла уйти в любой момент, в любой момент, и какая бы неземная связь ни была выкована, какая бы космическая близость ни сгустилась, какая бы ни была завязана нить судьбы, все это грозило разнестись вдребезги. Что она должна была сказать — «Нет, ты другая»? «Извини, я бы никогда так с тобой так не поступила?» «Я обещаю, что изменился с 48 часов назад»? «Ты сказала мне, что уходишь от мужа, и теперь я готова посвятить тебе всю свою жизнь»? Рената стояла в дверях, лицо неподвижное и непроницаемое, если не считать подчеркнуто темное выражение. Она подождала немного, потом, откашлявшись, и сказала, как будто они были только издалека знакомыми коллегами, — Сергеевич писал — сказал, что хочет скоро уехать. Я буду внизу через пятнадцать, может, двадцать минут. — Хорошо, — слабо кивнула Земфира. — Увидимся, — сказала Рената, открывая дверь. Ее рука на секунду сжала дверную раму, костяшки пальцев побелели от напряжения, как будто ее охватило невыносимое головокружение. Земфира могла поклясться, что она слегка наклонила голову в ожидании какого-то ответа. Молодая женщина ломала мозг, допрашивала его, клялась, что вышибет его из черепа, но даже ее последнее печальное «до встречи» было слышно только легким щелчком автоматического замка. Если Сергеевич и заметил, что с ними что-то не так, то в начале, виду не подал. Всю обратную дорогу он активно рассказывал об Олимпийских играх, о том, какие у них будут тренировки и какие у него уже есть идеи о новой программы. Только когда Рената умоляюще спросила, можно ли ей пожить у Рамазановых, пока она не найдет себе квартиру, у него возникли некоторые подозрения. У Талгата и Флориды сложилось впечатление, что отношения между Ренатой и Леонидом не могли быть лучше, но, хотя они были очень удивлены этой просьбой, они с радостью согласились, заявив, что дружба, возникшая между ней и их дочерью, очень воодушевляет семью. Кульминацией настоящего беспокойства, конечно же, стал поздний вечер, когда Земфира вошла в кабинет отца, неузнаваемо и нежно обняла его за шею и сказала: «Я не знаю, хочу ли я больше кататься.» Талгат тогда позвал Флориду, которая Земфиру насильно обследовала на воздействия какой-либо наркоты, и очень удивилась, когда выяснилось, что она чиста. «Я поеду на Олимпиаду, ” заверила она их тихим, нерешительным голосом. «Но после этого, я думаю, я покончу с этим делом.» Они отослали ее спать, сказав, чтобы она приняла какое-нибудь лекарство, если она не чувствовала себя собой, но провожали ее до двери кабинета взглядом, полным изумления. Сергеевич кажется всё понял через несколько дней когда снова начались ледовые тренировки. Женщины зашнуровывались на противоположных сторонах скамейки, разогревались на противоположных сторонах катка и стояли спина к спине, а не бок о бок, когда это было возможно во время его лекций. Теперь в каждом подъеме было опасное колебание, неуверенность в каждом приближении прыжка, отсутствие какого-либо удовольствия в каждом вращении. — Что здесь произошло? — разочарованно спросил он после особенно неудачного прогона новой комбинации ходов. Каждый из них двигался как хорошо смазанная машина, исполнение на поверхностном уровне технически проходимо, но больше не было никакого представления — будь он от спора или от совместного усилия. Ни одна ничего не сказала — это была новая норма. Сергеевич, в начале, воспринял это как решимость и сосредоточенность над общей цели, но, изредка садясь обедать с компанией и слыша все ту же пронзительную тишину, он понял, что что-то не так. — Похоже, мне опять придется разжечь огонь под вашими задницами, да? — он скрестил руки на груди. — Ладно… надеюсь, вы помните, что я вам тогда говорил — о том, что публика и особенно судьи будут беспощадны к однополым парам. Вы двое собираетесь стать первыми своего рода в истории России и Олимпийских игр, но этого недостаточно, не так ли? Не для судей, и, очевидно, не для вас тоже. — В парном катании, как и в традиционной жизни многих, говорят, что нет более великого союза, чем между мужчиной и женщиной. Что тесное сотрудничество между двумя мужчинами или двумя женщинами никогда не может сравниться, никогда не может даже приблизиться по нежности или динамическому калибру. Но что у меня сейчас перед глазами? — он широко раскинул руки, как будто держал их в своих ладонях. — Полная противоположность этому. Мы официально заявили, что это полная чушь. Но ведь этого недостаточно — мы дали людям теорему, и теперь они хотят доказательства. Мы дали им чертеж, и теперь им нужен прототип… кто-нибудь из вас знает, что такое выброс в четверной сальхов?