Оттенки души

      Холод. Я чувствовал холодный воздух, заполонивший холл. Сон, еще не оставивший мой разум, не давал открыть глаза. Я чувствовал белый свет. Пустоту и тишину. Чувствовал тепло одеяла.       Сознание ластилось прекрасным утром. Легкость и умиротворение царили внутри, я улыбался куда-то в пространство комнаты. Сладко потянувшись, я стал прокручивать воспоминания.       Вспышка. Ночь, гнев, красный цвет... Анна.       Внутри кольнуло. Я резко открыл глаза. Анны рядом не было. Теперь, уже кажется не кольнуло. Что-то больно резануло по самому сердцу.       Я провел ладонью по лицу. Выдохнув не самые приятные эмоции, пытался охладить рассудок.       В окно врезались хлопья снега; улица стала исключительно белым непроглядным месивом. Я огляделся: хаос, словно покрытый мертвящей коркой льда, создавал ощущение вечной безжизненности.       Руки неприятно кололо. Растопырив пальцы и осмотрев тыльную сторону ладони, я сморщил нос. Больно было не только ощущать. Больно было вспоминать.       Я сел на диван и стянул с себя одеяло. Кожа, встретившись с прохладой, покрылась мурашками.       Морозный воздух заполонял комнату. Нет, он не был настолько холодным. Таким скорее его делало отсутствие Анны.       Плохо. Как же мне было сейчас плохо. Буквально несколько секунд назад поддавшийся порыву нежности утра, сейчас я чувствовал свою обожжённую душу. Я горел вчера. Нет, не просто горел. Я сгорел. Дотла.       Как же все осточертело… Я был погружен в это общение всего пару дней, а по ощущениям меня пытали всю жизнь. Убили, затем снова воскресили, и да, затем снова убили.       Вы когда-нибудь ощущали бешеное желание все забыть? Погрузиться в омут беззаботных мыслей, забыть все то обременяющее тебя мироздание. Почувствовать легкость, безответственность, почувствовать просто покорность тому прекрасному течению жизни. Забыть так, чтобы не знать мир. Не знать себя.       Я вот хочу прямо сейчас. Хочу. Хочу. Хочу. Безумно, черт возьми, хочу.       Вдох, выдох. Ладно. Нужно собраться. Я встал на ноги, теперь мысля уже более решительно. Маленькое стеклышко воткнулось в ногу.       «Мать твою», - я оперся о диван рукой, вытащил осколок. Капля крови выступила через ранку.       Снова вдох, снова выдох.       «Ну, вместе с порядком здесь, придет порядок в голове», - я проговорил это вслух, чтобы хоть немного успокоиться. Почему бы и нет? Я и я – тоже неплохая компания.       Натянув на себя штаны, я пошел открыть окно. Пронизывающий воздух ворвался в пространство комнаты. Дерзкие снежинки поцарапали щеки. Вот так. Как там говорил один психолог? Негатив нужно выветривать. Да будет так.       Но… Здесь ведь был не только негатив. Тоскливая страсть, тонким и тягучим чувством тянулась через весь воздух помещения. То, что точно нельзя выветрить. Словно желая еще раз окунуться в негу этого ощущения, я наполнил легкие. Так же терпко, даже горько, выдохнул.       Ох, Анна… Отбрасывать мысль о тебе было слишком бесполезно. Она не просто прицепилась ко мне. Она была пришита, высечена на куске души, выбита на камне подсознания. Я раскладывал вещи по местам, избавлялся от мусора и битого стекла, и, мне казалось, точно так же раскладывал все внутри.       Ты мне нравишься. Это я знаю точно. Да. Нет. Ты мне не просто нравишься.       Я расправил покрывало по дивану. Прошелся рукой, разглаживая каждую складку. Я был чертовым перфекционистом. Перфекционистом с абсолютным бардаком в голове. Бардак… Я остановился на секунду, обдумывая насколько подходит мне это слово.       «Хаос», - обозначив данное, я коротко кивнул себе и продолжил уборку.       Забыть и начать новую жизнь всегда казалось мне слишком простым и неинтересным. Самоубийство – тем более. Так поступают только слабаки. А кем был я?..       Я был неуравновешенным, злым, ужасным и пугающим человеком. Хм… Если вообще являлся им.       Тяжелым вздохом я попытался сбросить тяжесть этой мысли. Она будто полегчала на мгновение… И тут же грузом повисла на шее.       Суровая правда. Да, физически – я человек. Но внутри, если разобраться… Нет. Я всегда был пожаром, бесконтрольной массой. Никогда не любил таких людей, опасался, избегал. И что в итоге? Сам стал таким.       Мне всегда казалось, что такие как я недостойны людей, недостойны чувств, и вообще – им нельзя быть и существовать. Но я существовал. А что страшнее… Я хотел существовать. При чем не просто дышать, есть, пить и все такое. Я хотел именно жить здесь, жить мгновением, чувствовать (не только красный цвет), любить. Быть любимым…       Но заслуживал ли я этого? Такого меня не заслуживала Анна. Вот что я знал точно. Прекрасная, нежная и хрупкая, она пыталась быть грозной. Да, ты стойкая и сильная, но я ведь чувствую ту боль, ту слабость, что делают человека человеком. Что делают тебя – уязвимой. Теперь в комнате стало действительно по-морозному холодно. Я подошел к окну. Мокрый от снега ковер неприятно прилип к ногам. Я зашипел, маленький осколочный порез заныл. Задвинув раму, я поежился. Где моя?.. Ах да, рубашка. Ухмылка коснулась моего лица, когда я вспомнил как сам разорвал ее. «Ты конечно крут, чувак… Но, твою мать, Дэвид, серьезно?» - ругаясь на себя вслух, я все равно трепетал в душе от той… страсти, того горячего эмоционального всплеска, того красного цвета, что я не боялся, от которого не шарахался и не отвращался при одном воспоминании. Цвета горячей любви. Любовь? Это была любовь? Резкий ветер взревел, оставляя пронзительный свист в комнате. Да, я ведь замерз. Притворившись, что забыл свою же мысль, я наигранно начал искать кофту. Дурак. Обманываешь себя и никого больше. Порядка становилось все больше, при чем не только в доме. Мысли перебирались мной одна за другой, разум метался от одного к другому, не находя точных ответов ни на один вопрос. Но ответы сейчас мне, в принципе, были не нужны. Я подошел к столу. Сложив всю грязную посуду в раковину, я увидел белый лист бумаги. Судорожный вдох. Такой же судорожный выдох. Сейчас я обозначу все, что было в голове. Время замерло. Я сел напротив письма. Листок, сложенный вдвое, был отвернут от меня. Какие ответы ты в себе таишь? Что прячешь, что сделаешь со мной? Тонкая бумага формата А4. Маленький ничего не значащий и не несущий этому миру предмет. Крошечный, но смертельно опасный для меня. Белый всегда для меня означал покой. Уверенный, хладнокровно спокойный цвет. Ни черта. Кому угодно, когда угодно и где – угодно. Но не сейчас. Меня кажется даже потрясывало. Я взял сигарету, закурил. Втянул саму терпкость. Внимательно смотрел на письмо так, словно оно сейчас сбежит, или чего хуже, зарежет меня. Может так оно и было. Но на ровне со страхом мной обладал дикий интерес. Я нервно курил, переминался, но, словно давал себе временный отсчет. Когда докурю. Да. Сигарета буквально исчезла под моим натиском нетерпения. Курение – унимает стресс? Чушь. Ладно, мир не схлопнется, жизнь не закончится. Наверное. Я взял лист в руки. Последний раз вздохнул. Закрыл глаза. К черту драму, сделай это, идиот! «Ушла на работу. Извини». Я посмотрел куда-то перед собой. Серьезно? Мать твою, серьезно?! Я начал истерично смеяться. Смеяться над своей трусостью читать письмо. Письмо? Даже письмом назвать стыдно. Я смеялся над своими глупыми и наивными, перед ее невозмутимостью, чувствами и мыслями. Я смеялся. До слез, до боли в животе. Но мне не было смешно. В какой-то момент, осознавая глупость и неправильность ситуации, я злобно и жестко долбанул по столу. Истошно и больно закричал. Рука заныла. Тоскливо хмыкнув, я взял себя за запястье. Глухой звон, горячая кровь были мной, а горячий воздух искрился. Гул затихал, и в истеричной пульсации головы я что-то слышал. Кто-то… кто-то скулил?       Гера. Как же я мог про тебя забыть.       Я буквально подорвался с места, боль и режущая обида за собаку скрутили внутри узел. Я ворвался в спальню. Гера забилась в угол и скулила, глядя на меня. Я упал на колени. Медленно двигался в ее сторону.       «Гера… Герочка, милая…» - я ласково призывал ее, но она от каждого моего ползка только сильнее тряслась и выла.       Картины вчерашнего апокалипсиса летали в моей голове. Я вспоминал как крушил и тонул. Вспоминал, как она, такая маленькая на фоне всего, отважно бежала ко мне. Каждый раз. Даже тогда, когда я грубо толкал ее в который раз, она возвращалась. Она так бесстрашно боролась за меня. Моя единственная поддержка. Единственный друг. Единственный близкий, самый дорогой друг, который никогда, никогда, не причинял мне боль. Но боль причинил ей я.       Я, сотрясаясь от тихих рыданий, прикоснулся к ее голове.       «Прости… прошу прости…» - слезы смешивались со словами, я содрогался и прижимал собаку к себе. Гладил, прижимал, издавая беззвучные крики и истерические вопли. Я чувствовал, как она трясется всем телом, но принимает меня. Сочувствует, боится, но искренне сопереживает. Как она лечит меня. Как спасает. Снова. Животное и человек. Только человеком был не я.       Стыд. Сжирающий, всепоглощающий, жестокий. Но такой недостаточный для меня.       Я чувствовал, что именно сейчас, на меня должен обрушиться гнев всего мира и небес, как вчера мой гнев обрушился на Геру. Я не заслуживал ее. Не заслуживал Анну.       Я не заслуживал ничего в этом мире.       Мне хотелось сломаться, уйти, исчезнуть, перестать быть. Кричать. Царапать кожу, проникая под самую ткань, вырывать из себя вены, сдирать плоть. Хотелось сдохнуть.       Но это кажется уже произошло. Я не мог шевелиться. Даже дышать под грузом навалившегося горя было тяжело. Я умер где-то глубоко внутри, и даже привычный гнев, сменился затхлым мраком. Безжизненностью.       Время. Такое постоянное, оно всегда чувствуется по-разному. Ужасно быстрым во время утренних «последних пяти минут», ужасно долгим, когда ты досиживаешь час на работе. Незначимым абсолютно во время минут счастья, смеха и радости. Но я кажется перестал его понимать.       Оно исчезло. Вся эта неясная эфемерность просто ушла, покинула мир, мой мир, и стала чужой для меня. Нет, не просто чужой. Пустой.       Я лежал и жмурился. Слезы иссякли. Мысли даже не единились в отвращение к себе. Я медленно сходил с ума.       Я открыл глаза. Устремил взгляд в окно. Все еще идет снег. Он вился, кружил вихристые узоры в воздухе. А ведь так подумать… Жизнь снежинки коротка. Она все падает и падает. Летит и летит, пока не упадет на землю, и кто-нибудь не втопчет ее в плотный снежный скрежет. А потом и вовсе потеплеет, и она сольется с грязью, пылью и мраком дорог. Кто знает, что там было еще, на этих дорогах. Кто-то плюнул, кто-то что-то пролил, кто-то оставил часть своей души, часть разбитого сердца. Кто-то может впервые поцеловался. И она, эта маленькая, крошечная снежинка видит эту жизнь, вбирает ее в себя. Но ведь совершенно этого не осознает. Потому что у нее нет сердца, нет разума, нет сознания. А у меня они есть.       Но меняет ли это что-то? Я так же глуп и наивен, я так же был втоптан чувствами в грязь и землю. Я так же растаял и почти исчез. Разница наша лишь в том, что она – хрупкая и изящная снежинка – создана украшать этот мир, создавать в нем природную гармонию и прелесть, а я –привнес в этот мир ужас и страх. Но для чего создан – я пока не осознал.       Раздалось тихое дзинь. Хотя на фоне всей этой пустоты, это казалось взрывом. Который, кстати, заставил меня пошевелиться.       Встать было тяжело. Я буквально наскреб все силы по краям своей отвратной души, приложил немало стараний для этого, но сделал. Может все-таки часть жизни во мне еще жила. Хотя скорее жила во мне надежда увидеть сообщение. От нее.       Добравшись до телефона, я увидел одно уведомление: «Сегодня в шесть».       Горько, едва вкладывая вообще что-либо, я усмехнулся. Сил злиться больше не было. Сил тосковать – тоже. Но силы пойти и не бросить терапию были. Гребанная внутренняя надежда. А может перфекционисткое желание расставить все точки на и?       Возможно.       В душ. Да, мне определенно нужно было взбодриться и вернуть к жизни хотя бы привычное то, что я называл черным и синим цветом. Пустота было неуютной и пугающей.       Я зашел в ванную комнату, ставшую какой-то до боли отчужденной.       Снова я вспоминал вчера. Яркой вспышкой в голове возник образ моего же отражения в зеркале. Монстр.       Я устало стянул одежду, залез в поддон, и даже не настраивая воду, встал под струи воды. Ледяной поток обжег мои плечи, но мне было как-то плевать. Та гамма эмоций, пережитая за эти дни, нет, черт возьми, за это утро, просто оставила меня ни с чем. Я был пуст. Я съезжал со всего, чего только можно было.       Горячие ладони прошлись по шее, спустились к плечам. Тело было чужим. Больно было касаться себя, ненавидя каждую свою (его) клетку. Я проходился рукой по груди, ключицам, оставляя на них следы царапин. Будто это поможет содрать его с себя.       Его присутствие было невыносимо. Но так неизбежно. Куда бы я не пошел, как сильно бы не менялся, Он всегда рядом. И чем дальше – тем больше и мощнее Он становился.       Монстр. Я не хотел называть Его собой. Потому что надеялся, потому что… сам Его боялся. Я избегал даже называть и произносить это слово. Оно слишком едкое. Слишком страшное. Потому что несет ужасный смысл и особое значение.       Руки сжимали плечи до синяков. Я тихо постанывал, когда впивался ногтями в запястье. С кряхтением вынизывал воздух, когда до невыносимого рвал и терзал свою же плоть. Скулил и через боль пропускал слезы, дергая волосы на голове.       Меня трясло. Я вышел из душа, оставляя мокрый след, прошел в спальню. Встал перед зеркалом.       На меня смотрел сейчас Он. Коварный и страшный. Измученный взгляд бездонных карих глаз. Глубокие мешки под глазами, впалые скулы, щетинистое лицо. Пальцами провел по сухим и растрескавшимся губам. Специально задевая ногтем только затянувшуюся корку, сделал себе больно. Выступила кровь.       Я наказывал себя. Делал больно только потому, что желал зла Ему. А сам я же – очищался.       Я видел в отражении крепкую мужскую фигуру. Подкачанное тело, красивые рельефы, от которых женщины обычно без ума, были покрыты блестящими каплями воды. Высокий брюнет смотрел на меня. Спрашивал, но молчал в ответ.       Я видел. Мужчину. Внушительного, сильного. Но… Я видел и такого слабого, покрытого ранами, кровавыми синяками и царапинами. Ему было больно. Как было больно и мне.       Рука опустилась до шеи. Я едва коснулся пальцами то место, где был оставлен след Анны, след от поцелуя. Терпкого, жадного, обжигающего. Коснулся и отдернул руку, словно меня обожгло. Теперь я видел, нет, чувствовал красный след, красный огонь, исходящий от ее отпечатка.       Вцепился пальцами, вскрикнул. Затем увидел еще один кроваво-красный след, сделал это снова. Затем еще и еще…       Пока слезы, исходящие просто рефлекторно, не заполонили пеленой глаза. Я сжал свое же горло, пока не почувствовал электрический разряд по руке, громкий стук в висках. То была паника организма. Нормальная реакция человека на боль. Я отдернул руку только потому, что так захотело тело.       Пальцы тряслись, я видел сбитые в кровь костяшки, видел кровь под ногтями, куски своей же кожи. Ладони были испещрены мелкими осколками стекла, на запястье теперь красовались синяки и кровоподтеки.       Я снова посмотрел на отражение в зеркале. Теперь уже более истерично. Теперь я испытал сочувствие. К себе. Руки дергано обошли каждое учиненное себе же ранение. Я судорожно выдохнул.       С ума. Я. Схожу. С ума.       «Что ты творишь, Дэвид?..»       Ответом словам последовала решительность. Это нужно уже лечить. Не закрывать глаза, не прятаться, не избегать. Ни к чему хорошему оно не приведет.       Я последний раз заглянул себе в глаза: «Я тебя вытащу», - тихо, но твердо пронеслось по комнате.