Оттенки души

      Я стоял перед порогом кабинета. Вновь про себя произнес: «Анна Милдред. Психолог высшего ранга». Стиснув в руке крепче поводок с Герой, настойчиво постучал по двери. Ответом мне последовала тишина. Я стоял, ожидая хоть какой-то реакции. Прикусил губу. Прошло около двадцати секунд. Я постучал снова. Снова ждал. Может она передумала? Не хочет видеть? Гера лениво зевнула, посмотрела на меня своими умными глазами. В глазах снова встала картина вчерашнего вечера. На глаза невольно нашла пелена. Я опустился, прошелся рукой по идеально гладкой шерсти собаки, та потянулась в ответ. Изнутри вырвался нервный смешок сожаления, я обнял собаку. Тепло, окутавшее меня послужило толчком уверенности. Я вновь поднялся, вновь постучал по двери. На этот раз увереннее. Намного увереннее. Дверь открылась. Анна. Разрядом, холодным и, в тот же момент, обжигающе горячим по мне прошлась одна мысль о тебе. Ты не ушла, не передумала. Открыла дверь и стоишь здесь, передо мной. Я словно забыл, зачем пришел, словно забыл всю боль и ужас моих терзаний, поддался вперед. Но тут же себя одернул. - Проходи, - строго произнесла девушка, тут же возвращаясь к своему креслу. Я нахмурился и… и не понял. Слегка дернув Геру за поводок, зашел. Присел на белоснежный диван. Анна была отвернута к окну. Темнота, закутавшая пространство кабинета, томный, даже искусный, свет настольной лампы, розово-белое свечение улицы и вихрящихся в ней снежинок в окне панорамы невероятно завораживали. Я чувствовал внутри тревогу, глухой зов и влечение. Растворяясь в этом омуте, я словно терял значимость. Словно исчезал, словно заново появлялся. Я чувствовал и исходил на нет. Проблемы погрязли в неге тьмы. Я погряз с ними. Но тонул я не только в настроении. Тонул я в неистовой силы мощной ауре Анны. Такая дерзкая, такая крепкая и терпкая. Я пропитывался ее цитрусовым горьким ароматом и плыл по течению. Течению бессмысленности. Бессмысленности и страсти. Страсти и режущей привязанности. - На сколько баллов оценишь свое состояние? – ее голос звучал утомленно. Нет, не просто утомленно. Разбито на грани, еще немного и он бы уже не звучал. Я насторожился. Течение будто оборвали, а меня спустили с небес. - Дэвид, - все еще глядя в окно, требовала Анна. - На пять баллов. - Почему, - ее голос звучал вовсе не вопросительно. Он звучал требовательно и в тот же момент абсолютно равнодушно. - Почему ты ушла утром? Молчание. Анна застопорилась, а затем слегка развернулась. - Я оставила записку, разве ты… - Я ее видел. Снова тишина. На этот раз более удручающая и грубая. - Я видел записку. Ты могла меня разбудить и вообще… - Я торопилась. - Серьезно? На то, чтобы разбудить меня, у тебя ушло бы не больше минуты. Анна не ответила, снова развернулась к окну. Медленные снежинки изящно кружили. Попадающие под свет уличных прожекторов искрились, были в том самом волшебном моменте, словно на пике своей жизни, а затем исчезали, становясь серыми под мраком ночи. Их заменяли другие; и так круг за кругом. Таков не только снегопад. Такова жизнь, в принципе. И мы в ней серые крохотные снежинки. - Почему на пять баллов? – вторично глухо, но так же вопрошающе раздался вопрос. Я сверлил кресло. Уже на четыре. - Потому что так. - Это не ответ. - Но это и на сеанс не похоже. - Разве? - Да ты мне в глаза для начала посмотри. Тишина, длившаяся около десяти секунд. Я слышал вздох, схожий с рычанием. Анна развернулась. Взгляд глаза в глаза. Я обжегся, но лишь на мгновение. Мимолетная тревога и растерянность исчезли. За ними последовало непонимание. Измученный терзаниями взгляд впивался в меня. Серые глаза, затянутые синевой мешков под ними. Впалые скулы. Слегка сморщенный нос, поджатые губы. Она выглядела… нехорошо. Нет, все такая же женственная, прекрасная и маняще красивая, но бледная. Ей было плохо. Даже хуже, чем мне? Только вот ее настрой, посылаемая всеми способами пассивная агрессия и злость, пугали и отталкивали. Что-то было явно не так. Мне хотелось подойти, обнять ее, но я не мог. Она словно одним только взглядом приковала меня к дивану и велела не шевелиться. - Так сойдет? – Анна все так же холодно издевалась надо мной. Я не понимал, что происходит, но, если ты хочешь играть, будем играть. - Сойдет, - так же издевательски ответил я. - В третий раз повторю свой вопрос: почему на пять баллов? Уже на три. То неясное напряжение между нами не просто было, оно росло с каждой секундой. При чем, кажется, в геометрической прогрессии. Я становился то ли виновником, то ли жертвой странного для меня спектакля, но почему-то сам не спешил покидать его. - Раз так просишь, - я начинал издеваться и ерничать. Потому что говорить было тяжело, но врать не хотелось больше. – Во-первых, уже не на пять. - Четыре? - Три. - Но… - Не перебивай меня, - я вздохнул и словно рукой приостановил ее в воздухе. – Вчера. У меня вчера был срыв. Я думаю, ты и сама видела, - рука рефлекторно потянулась гладить Геру. – А затем пришла ты и… Перенаправила русло гнева. В более, кхм, благую для меня сторону. «Но, однако, не менее опасную», - пронеслось эхом в голове. - Но на утро ушла. Оставила один на один с остатками боли, с тягучими воспоминаниями. Ни слов, ни объяснений. Твоя записка не значила для меня ничего, кроме поганого «это все ошибка». А сейчас – твой холод и молчание в ответ на мои слова, чтобы ты знала опускают мое состояние не только до трех, но и, мать твою, до двух гребанных баллов. Думаю, мой ответ исчерпан. Анна не ответила ничего. Все так же молча испытывала меня и мои нервы. Терзала до крови душу. Но все так же заставляла биться сердце и не отступать. Я просто психически нездоровый человек, сходящий с ума. От проблем. От Анны. Тонкие пальцы девушки потянулись за зажигалкой. Мгновение – и огонек красной искрой сиял около ее лица. Изящные струи дыма исходящие от сигареты несли терпкий запах. Я вздохнул и слегка, буквально краем души, распробовал на вкус табак. Такой же горький, как и она сама. - Ты должен купить красок, холст и кисти. - Нахрена оно мне, я что, по-твоему художник? – абстрактность ее поведения выводила меня из себя. Но я держался. Как мог. - Спокойнее, - упрекающий тон и взгляд на меня словно осадили мой пыл. – Ты на сеансе, во-первых. Во-вторых, это всего лишь такое упражнение. Своеобразная терапия, курс, по которому я смогу лучше отслеживать твое состояние, - Анна затянула сигарету. - И… что мне это даст? - Ты будешь рисовать одну картину в течение этой недели. Все, абсолютно все, что захочешь. Мне нет разницы. Но, главное – рисуй. Тогда, когда тебе покажется это необходимым. Например, в момент наиболее острых эмоциональных всплесков. - Это конечно здорово, но, знаешь, в эти самые моменты, мне совершенно не до картин. - Это был не вопрос, а условие. - И? - И то, что так я смогу лучше анализировать твое душевное состояние, а затем и более эффективно проводить лечение. - Бред. Я не буду этого делать. - Будешь. - Я сказал: не буду. Анна хмыкнула, стряхнула пепел, последний раз затянулась. Огонек красной линией устремился в пепельницу, а затем сменился мглой и строптивым дымом. - Мне не важно, хочешь ты этого или нет. Я сказала, значит, ты это сделаешь. Сколько ни упирайся. Я ведь знаю: ты уже даже в голове решил, в какой канцелярский магазин заглянешь после сеанса. Переиграла, черт возьми, и уничтожила. «Фантастика», тот самый магазин, маршрут к которому был проложен в моей голове. Ведьма. - А если я скажу, что ты ошиблась? – мне дьявольски нравилось играть с ней. Обжигаться об это синее пламя, прикасаться к раскаленному металлу, пронизывать сознание искрометной опасностью. Анна усмехнулась. - Не скажешь. Мы снова замолкли. Может, по сути, на сеансах я был увлечен вовсе не терапией, но то умиротворение и горячий воздух меня успокаивали. Я был близко к красному пламени, но в тот же момент невероятно далек от него. - И все-таки? - М? – Анна все так же устало посмотрела на меня. - Что… что это все значит? Анна поднялась, подошла к окну. Всмотрелась куда-то вдаль, затем не спеша, будто растягивая мои терзания спросила: - Это все? Я поднялся с дивана, подошел немного ближе, но все еще держал дистанцию. - Это. Все. - Что именно? – Анна все еще притворялась наивной девочкой. - Анна. Хватит играть со мной. Вздох. Ее, а затем мой. Она смотрит мне в глаза. - Это слишком сложно, Дэвид. Я сделал шаг. - Неужели сложнее, чем мой внутренний мир? - Намного сложнее. - Ты врешь. - Вовсе нет. Я сделал шаг еще, между нами оставался жгучий метр. - И чем же? Зачем все усложнять? - Есть нюансы. - Анна прекращай. Просто скажи, в чем дело. Просто пошли меня нахер. Я уйду. Гордо. Оставлю тебя здесь. Не будем играть на наших нервах и трепаться, просто лишь… - Нет. Я вновь посмотрел ей в глаза. Молящие о пощаде, они просили, нет, кричали о том, что я делаю больно. Это было похоже на схватку двух сторон: кто и кому сделает больнее. Я не хотел оставлять ее. Она не хотела оставлять меня. Но эта стена, выстроенная ее неясными для меня «нет», рубили и в тот же момент разжигали во мне ураган. Рывок в ее сторону. Я прижал ее к холодному стеклу окна. Мои кисти, захватив ее запястья, сжали нежную кожу. Я цеплял глазами ее глаза. Выжигал в них кострище и задавал простой вопрос: почему? Но, ответа на него не было. Либо я уже был слеп. Мы дышали жадно и громко. Ее горячий воздух смешивался с моим, творя какую-то невероятную химию. Я терялся в этом пекле, но не находя себя, находил глаза Анны. Горящие синим пламенем, они были даже опаснее меня. Я грубо впился в ее губы. Рвано и жадно пробовал ее на вкус. Пытал себя адским огнем, сжигал свое сердце и чувства дотла. Мы пылали вместе. Сгорали тоже. Анна творила со мной нереальное: я падал, разбивался, умирал, рождался вновь. Сердце просило остановки. Но наши тела – только требовали больше. Я резко отдернулся от нее. Нет. Нет ответа, не будет рядом меня. - Сеанс окончен. - Дэвид, подожди… - Сеанс. Окончен. Я посмотрел ей в глаза в последний раз. Судорожно выдохнул и вылетел из кабинета, прихватив с собой Геру. Холодный и резвый воздух. Тьма и грозящая опасность ночи окутали меня. Я был истерзан. Истерзан собой, мыслями, Анной. Моя рваная и тонкая душа отказывались от существования. Но что делал я? Я убивал и пытал себя дальше, все больше погрязая в омуте, все больше захлебываясь от боли, я тонул. И нещадно топил свою жизнь. В глазах плыло. Я уже действительно не понимал от чего мне плохо. Я запутался… Отталкиваясь от Анны, я получал боль. Но и сближаясь – тоже. Она было противопоказана мне. Просто жестко давила на меня красным словом «Нет». Но что делал я? Рушил те преграды, стоящие между нами, и отчаянно, словно кролик в объятьях кобры, пытался вырваться. Но не на свободу. А к ней. В ее коварный плен. Мне не хотелось чувствовать… Но в тот же момент, до боли в легких хотелось слиться с ней в единое кострище, смертоносный ураган – огня и силы. Только вот… смертоносный не потому, что несет мощь. Смертоносный потому, что убивает меня. И, кажется, ее. Я вспомнил ее серые измученные глаза. Я все так же не понимал, что творилось у нее на душе, почему она испытывала боль и испытывала ли вообще?.. Я не знал. Обворожительная, невероятная, внеземная. Волшебная. Опасная. Я боялся ее чувств и глубины. Но и сам боялся себя, боялся ранить, или того хуже. Убить. Я опасен. Она опасна. Мы под запретом. Как же много в моих мыслях слова «бояться»… Но это моя жизнь, мои чувства и то, отчего не убежать. Я привык жить в страхе, привык бояться, привык… просто быть ненужным. Это мое кредо, моя судьба. Умиротворяющий хруст разносился под ногами. Было темно, улица пустовала. Такая же одинокая и отвергнутая людьми, она как никто другой понимала меня. Она видела жизнь, пестрила эмоциями общества в моменты заветного и теплого лета, она кишела жизнью романтичной весной, но… была брошена холодной и злой зимой. Зима. Что с ней ассоциируется? Холод, снег, лед. А сколько в этом слове нежного? Мягкого? Белый уют, мертвящий покой. Тепло тел, мороз улиц. Я был одинок, но я был окружен ею. Мне было плохо, но я наслаждался той сладкой минутой понимания жизнью меня. Звоном в голове прозвучал колокольчик двери. Анна ни разу не ошиблась. Анна сказала правду. Набрав необходимых для меня товаров, согревшись тем самым беззаботным теплом, я уже ни о чем не думал. Пусто и одиноко на душе. Холодно щекам, холодно рукам. Тепло где-то в мысли об еще одном сеансе? Я шел, мысли тянулись вальяжно, отрывисто и, похоже, они были правы. Правы в том, что сейчас абсолютно не нужны. Ведь они такие же пустые, как и я. Дом. Я пришел домой, вымыл и накормил Геру. Такая простая, но греющая рутина. Она была не просто обязанностью. Это и была вся моя жизнь. Маленькое разнообразие во всей убивающей серости. Пальцы все еще неприятно щипали, то был даже не мороз. То были остатки воспоминаний о моем зверстве (беспомощности). Я чувствовал. Но и не чувствовал себя. Я был и не был. Сейчас свое состояние я бы оценил на ноль. Исключительный ноль. Будь я врачом, я бы констатировал себе смерть. Жаль, это не в моей компетенции. Сейчас? Кажется, сейчас мне нужно взять и рисовать. Я взял кисть в руки. Задумчиво оглядел холст. Открыл банки с красками. Вдохнул сладковатый аромат. Надо думать… Что делают обычно художники? Изливают себя, но как? Творят то, что на душе. А что чувствовал я? Такой пустой и мрачный черный цвет. Он… то ли горел, то ли стоял, то ли чувствовался в сознании. Я не знаю, чем может быть черный цвет, но… он был. Пустой холст, находящийся передо мной бросал мне вызов. Я боялся, но… что мне терять? Рука хаотично прошлась по шероховатому полотну. Черный мазок от одного угла к другому, через все полотно. Еще один- теперь я соединил другие края. Тусклый желтый свет озарял весь дом. Я осмотрелся: тьма ночи, бьющая внутрь и пугающая своим уличным нутром; непрекращающийся с утра снег; Гера, спящая в углу; пустой и холодный дом. Одинокий я. Тень с торшера била мне прямо в спину, отчего поверхность холста больше чем на половину была погружена в тень. Тогда я понял. Сейчас кисть была лишней. Отброшенная пренебрежительным жестом она полетела на стол. Я закатал рукава, вдохнул запах только начинающегося замеса и погрузил пальцы в банку с краской. Черный сажей лег на самые кончики. Неприятно холодом кольнули рецепторы – вот и сама краска. Я топил пальцы все глубже и глубже в оттенок под название «мгла», представляя будто окунаюсь в свою же собственную душу. Пальцы намокли в длину первой фаланги, я судорожно выдохнул и закатил глаза. Тело сотрясалось от какого-то морального насилия, а рассудок все больше гряз во мраке. Так же резко вдохнув, я выдернул пальцы. Пара капель отлетела на пол, что-то осталось на самом полотне, а я же поднес руку к снежно-белой поверхности. Сейчас передо мной было поле крестом перечерченного снега. Я видел в этом свет. Я видел в этом тьму. Но каждой испорченной душе приходит когда-то конец. Такой же конец приходил морально мне. Четко очерчивая мысленно контур своей фигуры, тенью лежавшей на холсте, я самыми кончиками пальцев коснулся примерного расположения сердца. Едва последовало касание, такое нежное, буквально интимное, я дернулся. Меня будто обожгло, ударило током. Я почувствовал дрожь в пальцах, но не пытался ее унять. «Само… оно должно идти само», - непонятно чем заверив себя, я прикоснулся к полотну вновь. Изящно провел пальцами по груди полотна, сделал очерк ладонью. Медленно. Степенно. Верно. Я вырисовывал самого себя, черный силуэт на фоне белого снега. Время текло. Я не считал, не отрывался. Я был со «мглой», она была во мне. Нам было и хорошо, и плохо. И страшно, и безопасно. Я сливался с этим черным цветом, пока он осваивал мою уверенность к нему. Словно человек приручал монстра. Прерывистое дыхание сбивалось лишь оценкой проделанной работы. Я вернулся в реальность. Это было похоже на погружения в ванну: ты ныряешь, считаешь секунды, сбиваешься, а затем… Выныриваешь и рождаешься вновь. Так же было и сейчас. Я вдохнул резкий воздух, кислород ударил в голову, закружилась голова. Я схватил себя за виски и осел на пол. Тьма окружила все передо мной. Я слышал стук собственной крови, чувствовал искры, обжигающие ладони, внимал сладкий запах краски. Эфемерность. То, что я не любил, захватило меня в свой плен. Нужно бороться. Нужно встать. Вставай, Дэвид. Вставай! Я открыл глаза с резким вдохом. Истерика прекратилась, я прошелся ладонью по лицу и ощутил беззвучные холодные слезы. Опершись о стул, я оглянулся по сторонам. Ничего не изменилось. Изменилось лишь полотно передо мной. Овеянное мраком, оно было покрыто не только черным цветом. Я видел тот крест, с которого начинал, видел черный силуэт себя, но то, что было сверху… Красный тон, покрывший весь холст. Все то пространство поверх было покрыто оттенком «кровь». Я… я был растерян. Пальцы, были измазаны не только черным цветом. Красный, преимущественной захвативший все руки, был везде. На одежде, на лице, на диване. Сама банка «крови» валялась на полу, образуя небольшую склизкую лужу. Я был чертовски напуган. Схватив первую попавшую под руки тряпку, начал до боли в ладонях тереть краску с пола. И делал я это вовсе не потому, что боялся навсегда оставить там пятно. Мне стало страшно, потому что я вовсе не помнил, как брался за этот цвет. Я не помнил своего состояния, я не помнил, как мои руки блуждали по холсту в поисках себя, исчерпывая все в «кровь». Что страшнее – это была «кровь». Не алый, не янтарный, не просто красный. Само слово пугало меня до болезненных мурашек. Встряхивая голову в попытке избавиться от грязных мыслей, я истерично собирал баночки, мыл кисти, стянул всю одежду, кинул в стирку. Сам холст покрыл одеялом с дивана и вынес в другую комнату. Туда, где я к нему больше не прикоснусь. Я залез в душ. Напор обжигающе горячей воды окутал мое тело. Я растворялся так, как растворялась краска на моей коже. Словно смывая с потоком воды и себя самого, я замечал: еще один день позади. Чертовски длинный, чертовский сложный, чертовский болезненный. Но я все еще жив. Я все еще не потерял рассудок. (Хотя бы не окончательно). После воды тело ныло от блаженства. Я заплетающимися ногами прошел в спальню, отключил свет и утонул в мягкости одеял. После продолжительных ночей «не на том месте и не в том состоянии», моя обычная спальня казалась мне раем. Последнее, что я помню перед отключкой – это тепло сопящей Геры под рукой. Темно. Вокруг было слишком темно. Я пытался открыть глаза, но почему-то тело не поддавалось. Холод пронзительной болью впивался не только в рецепторы, но и куда-то глубже – в мое сознание. Я трясся, не помня себя: мрак так и не исчез, а стоны, доносящиеся откуда-то издалека, были до истеричного состояния жуткими. Они звучали далеко, звучали близко, эхом бились о стены, и, наконец, звучали в моей собственной голове. Тело, парализованное страхом, все так же не поддавалось, но теперь я мог отчетливее отдавать себе отчет в происходящем. То был зловонный и режущий страх, сводящая с ума тьма. А что страшнее – я был частью этой тьмы. Каким-то неясным образом для меня представало собственное же тело. Я смотрел на руки, на ноги, но был так слеп, так окутан пеленой мрака, что не видел их, лишь кромешный силуэт. И… чувствовал. Тяжелые, тянущиеся, практически бесконтрольные. Такие слабые. Такие немощные. Как и я. Что-то шло в моем сознании: череда мыслей сменяла тираду попыток соединить происходящее во что-то одно, но в конечном счете я так и остался в необузданном комке дум. Стоять на месте было нельзя. Нарастающая тревога теснила мое сердце, и я предпринял попытку встать. Двигаться было невыносимо больно, но беспокойство взяло верх над моими чувствами, и я встал. Упал, но поднялся вновь. Путь мой был долгим и очень тяжелым. Я слишком много раз падал, сбивал руки и ноги в кровь, скреб ногтями, но, кажется, я видел свет. Невесомое красное свечение влекло, манило своей яркостью. Но в тот же момент жутко отталкивало и кричало: «Уходи». Обессиленное тело противилось, было даже на грани, но что-то, какая-то сила, сошедшая сверху, словно подтолкнула меня вперед, заставила встать. Звуки и крики становились громче, невероятно громко разливались в голове. От этого было больно, но идти я не переставал. То, слишком сильное нечто, манило меня вперед, так и норовя слиться со мной. Пелена, туман и мрак. Стоны и свечение. Все было неясным, пока в один момент, я, столкнувшись со стеклянной стеной, не увидел еще один силуэт. Он сидел за этой самой преградой, смотрел в стену и качался из стороны в сторону. Он пугал; но в тот же момент был близок. Потому что им был я сам. Картинка обрела неимоверную четкость, ясность. Звуки в голове стали слышны объяснимо понятно – то были мои собственные стоны за панелью. Я подошел ближе. Начал всматриваться, но я-другой себя не видел. А может и не хотел видеть. Я стучал по стеклу, пытался добиться от него хоть малейшей реакции, однако все тщетно. В какой-то момент, потеряв эту веру и огонь, я отвернулся и сделал лишь один шаг в другую сторону, но неожиданно стоны прекратились. Им на смену пришла мертвецкая тишина. Я остановился, прислушиваясь к происходящему. То беззвучие напугало меня так, что я слышал биение собственного сердца. Резкая дробь по стеклу. Затем еще и еще. Сердце вовсе остановилось. Окружающая меня тьма стала еще мрачнее, а свечение обрело мощную яркость, заставляя меня обернуться. Нервно взглотнув, я зажмурился, посчитал до десяти. Выдохнул, и, наконец, нашел силы обернуться. Мои собственные глаза горели красным огнем и зло глядели на меня. Тело, такое же, как и мое, рельефное, обычное и привычное для меня, было окутано черной мглой. Опершись о стену, другой-я смотрел на себя и подзывал ближе одними лишь глазами. Я нерешительно сделал шаг навстречу. Слабая рука потянулась к моей же руке в отражении. Глаза изучали собственное тело. Такое мощное, могучее. Оно было моим, но было в стократ сильнее. Тот я был более внушительным, смелым. Он источал решимость. И… какую-то опасную дикость. Я смотрел на него долго. Долго и изучающе, пока это не наскучило другому-мне. Он отошел куда-то во тьму, вернулся и загадочно улыбнулся. Я, испугавшись этого жеста, отодвинулся от стены. Тогда силуэт вновь пристально посмотрел мне в глаза и по-зверски громко закричал. Сердце забилось настолько быстро, что, казалось, еще немного и остановится. Но… теперь тело не слушалось. Я хотел бежать, но не мог. Ноги проглотил мрак, и теперь мои конечности медленно сливались с окружающей меня мглой. Все, что я мог – это бессильно и беззвучно рыдать, наблюдая за другим «я». Он же – сильный, мощный и властный – был непоколебим. Он издевался надо мной, злобно смеялся, а затем истерично набросился на стекло. Я дергался, делал себе больно, и, разрывая тьму, рвал свою же плоть. Черная слизь смешивалась с моей кровью. Я кричал, но не слышал себя. Я отворачивался, но все равно смотрел через стену. Тот силуэт рывком ударил по стеклу. Пошла тонкая трещина, которая удар за ударом становилась больше. Я чувствовал боль, исходящую от его биений, потому что его руки были моими руками, однако он был абсолютно равнодушен. Когда сбитые почти до кости руки остановились перед заключительным ударом, он посмотрел на меня и резво, режущим уши звуком прокричал: «ТЫ НЕ ВЛАСТЕН НАДО МНОЙ!» Я трепался в тщетных попытках вырваться. Каждое мое движение отдавало сильной болью, а действия были уже практически бесполезными. Тогда я остановился и посмотрел ему в глаза. Он разогнался и с силой нескольких человек ударил по стеклу. Время замедлилось. Осколки мелкой сыпью разлетались по сторонам, проходили сквозь меня. Яркое свечение так же медленно вытесняло тьму, заставляя пол и стены гореть кроваво красным. Я лишь обессилено смотрел на него. Он, опасный и зверски жестокий, шел ко мне. Его мускулистые руки, злое и суровое лицо были четкими, концентрированными и страшными. Теперь, сравнявшись со мной, он шептал, но звучал пронзительным эхом в голове: «Я убью тебя, но сила моя еще оставит след». А потом, легко занеся руку передо мной, ворвался в мое тело. Я чувствовал свои-его пальцы в груди. Чувствовал, как я-он ломает мне ребра. Чувствовал, как я-он рвет легкие. Чувствовал, как я-он хватает еще бьющееся сердце и одним лишь движением рвет каждую вену, рвет артерии и капилляры, и, главное, освобождает мое тело от сосудистого двигателя. Я перестал чувствовать жизнь. Но я чувствовал боль и страх. Я кричал, но без звука, я рыдал, но без слез. Я был, но и не был. А другой-я стоял превосходяще надо мной. Стоял и сжимал судорожно сжимающуюся плоть. Стоял и смеялся, пока все пространство не заполонило вспышкой красного света, а затем стоял, пока я полностью не погряз во тьме. Резкий вдох. Я дернулся с кровати и испугано огляделся. Солнце освещало пространство комнаты, Гера сонно зевнула. Часы показывали 8:43. Это был сон. Это был лишь жуткий сон. Жуткий сон с ним.