Осколок Карна

От автора: огромное спасибо за поддержку и донат. Надеюсь, новая глава вам понравится)) *** Тихо и мерно капало рядом, будто отсчитывая время, и спертый воздух пах разложением и гнилью. И в темноте перед глазами шелестело что-то, как крысы, копошащиеся в тряпье. — Для Хозяина. Еда. Голос — шипящий, расслаивающийся на разные ноты, прозвучал совсем рядом. А потом стих и осталось дыхание. Тяжелое жаркое дыхание, которое Бриз чувствовал кожей. Медленно, будто выступая из темноты, накатывал ужас, касался кожи, заставлял сердце заходиться быстро-быстро, будто пульс пытался пробиться наружу. — Еда. Что-то коснулось его шеи, укололо острыми влажными кончиками, и Бриз бездумно дернулся прочь. Он упал назад в темноту, и под ладонью было что-то липкое и влажное. — Такая… хорошая еда. И никак не удавалось осознать — мгновение назад Бриз был рядом с Калемом, падало дерево, и потом накатило то невесомое ощущение. Перемещения. Кто-то перенес его. Кто-то совсем рядом. Бриз сжался, позвал шепотом, и собственный голос показался хриплым и жалким: — Кто здесь? Я… я не еда… — Еда, еда, еда, — эхом отозвался голос, Бриз почувствовал боль в плече — острую, рвущую, вскрикнул и дернулся прочь. Услышал: тихий влажный звук, как-то понял, что существо пробует его кровь на вкус. — Сладкий. Твоя кровь. Твой запах. Знакомый. Бриз услышал шорох сбоку, вздрогнул. Зажмурился изо всех сил, хотя и так ничего не мог видеть, и сказал себе: Лир придет. Обязательно придет, поможет ему, он же обещал… На пальце не было кольца. Не было, конечно, Бриз сам его снял. И теперь как наяву видел, как прятал его в доме — в крохотную пустую баночку, которую потом положил под подушку. Тварь толкнула его назад, и он растянулся на земле, на чем-то отвратительно скользком, пальцы впились в его живот острыми когтями, и он задохнулся, чувствуя, как страх захлестывает с головой — невыносимый ужас, который нельзя было контролировать, от которого нельзя было убежать. Бриз закричал: — Пусти! Изо всех сил ухватился за воздух, и рванулся. Когти оставили огненные полосы на животе, и Бриз ударился обо что-то твердое, полетел прочь. Что-то шуршало за спиной — звук был все ближе и ближе. Бриз летел, натыкаясь на препятствия в темноте, задыхался. И вдруг увидел свет — теплый мягкий свет лампы, выхватившей проход в камне — где-то в пещерах. Бриз помчался туда, плохо соображая от страха, только зная, что нельзя, нельзя оставаться в темноте, что она сожрет, переламывая кости, что… — Поймал. На каменном полу стояла керосиновая лампа, чадил крохотный огонек, а руки Бриза сжимала тварь, впивалась когтями в кожу. — Всегда на свет. Идете на свет. Изуродованное, искаженное лицо было рядом — черное, будто облитое смолой, острые зубы казались иглами, кожа бугрилась язвами и отставала клочьями, и пахло смертью. Но Бриз все равно застыл, замер, потому что увидел — это было лицо Лира. Изувеченное, будто кто-то разбил его и небрежно склеил осколки, слепое — на месте глаз была лишь пузырящаяся черная жижа, и вместо волос — клочья седых прядей. — Не беги, — сказала тварь. — Нет выхода. Она вдруг отстранилась, быстро, так, будто кадры вырезали в кино, сложилась вниз. Неестественно вывернулись худые руки и ноги, что-то чавкнуло и в воздухе сильнее запахло гнилью. Тварь перебежала к стене, запрыгнула на кучу тряпья, щелкнула зубами. «Ошибка», — говорил Лир про осколки, которые получились случайно. «Мерзость». Тварь втянула воздух, зашипела сквозь зубы: — Вкусная еда… еда… еда… И вдруг ударила себя — острые когти пропахали длинные раны по щеке, полилась черная густая кровь: — Нельзя! — голос вдруг стал высокий и плаксивый. — Нельзя-нельзя-нельзя… для Хозяина. Хочу есть. Так хочу есть. Больно! Бриз судорожно вздохнул, отступил назад, уперся спиной в стену и сполз по ней вниз. За тварью, там, где в полумраке терялась стена, он видел выцарапанные полосы. Такие же, как в камере Лира. Много-много полосок, как частокол. — К-кто ты? — голос сбивался, и Бризу пришлось прочистить горло, прежде чем он смог произнести нормально. Существо склонило голову, будто прислушивалось, и мгновенно оказалось рядом, переместилось, выворачивая длинные конечности. — Нет имени. Только Хозяин. Никто. Я никто. Жители города говорили, тварь говорит о себе, как о Хозяине, но они ошибались. Не о себе, о себе это существо говорить не могло. На нем были ошметки мантии, порванные и жалкие, не скрывавшие уродливое худое тело. В центре груди, в обломках ребер пульсировало черное сердце. Билось, быстро и не ровно. Бриз сделал судорожный вдох, отклонился назад, насколько мог, существо снова вернулось к куче тряпья, осталось сидеть там, и казалось, что его слепые глаза могут видеть. — Где мы? — спросил Бриз, нервно сглотнул, не зная, как оно отреагирует. Зажмурился, когда накатил страх, и отступил немного. — Дом. Дом для Хозяина. Тварь закивала, быстро-быстро, покачалась взад-вперед на куче тряпья. — Он придет. Придет-придет-придет… Голос вдруг оборвался, и прозвучал совсем иначе. Долгим протяжным выдохом: — Я жду… так долго жду. Он обязательно придет. «Он обязательно придет». Много раз Бриз засыпал в облаках, заворачиваясь в них, утыкался лицом и представлял — что где-то есть кто-то, кому он нужен. Этот кто-то ищет его. И обязательно придет. И когда он шептал это в молочную белизну облака — он говорил точно так же. С такой же отравленной надеждой, которую слышал в голосе твари. Лир уже шел, уже искал свой осколок. Чтобы убить. — Как его зовут? — спросил Бриз. — Твой Хозяин. К-как он выглядит? Тварь же видела Лира, пусть мельком, в полицейском участке, или не разглядела в темноте? Потом Бриз понял. У существа не было глаз. Оно чувствовало иначе, этот слепое, переломанное нечто. Ошибка. Случайность. Сердце, которое вырвали и забыли. — Не знаю, — сказало существо. И голов стал растерянный, слабый. — Не знаю, не знаю, не знаю! Я сломан. Это последнее упало в темноту, как камень. Тяжелые слова, их не хотел подхватывать ветер. Даже касаться их не хотел. Бриз столько раз думал — есть кто-то такой же как он, другой осколок. И теперь вдруг увидел. — Я сломан, — повторило существо, и улыбнулось. — Хозяин найдет. Хозяин исправит. Обязательно меня исправит. Я так долго его жду. Бриз сглотнул снова, оглянулся по сторонам. Вверху над головой был люк, а из соседней пещеры несло смертью. Воздух не двигался. Совсем. Выхода не было. — Это ты убиваешь людей в городе? — спросил Бриз. Вспомнил все, что там видел. И слова Смита, о том, как у них не было выбора. — Нет. Не трогаю. Люди. Убивают людей, убивают людей, убивают людей. Нельзя. Мне нельзя. Оно дышало тяжело, с присвистом: — Не помню. Не помню почему. Я сломан. Голоден, так голоден. Оно снова ударило себя: — Нельзя! Нельзя! Для Хозяина, еда для Хозяина! Бриз медленно поднялся, сказал: — Ты тоже ел. Тот страх в городе, ты ведь тоже его… Лира запечатали двадцать лет назад, осколок не мог ничем не питаться. Тварь вздрогнула, как от удара, сжалась в комок, и вдруг разрыдалась: — Не хотел! Не хотел, не хотел, не хотел… Голоден! Так голоден! Больно. Больно-больно-больно, огонь в животе. Бриз никогда не голодал. Привык к тому, что запахи есть повсюду, даже если не очень вкусные. И не представлял, как это — голодать много-много лет. Есть украдкой, когда уже не можешь иначе. — Я оставлял для Хозяина, — сбивчиво, срываясь на всхлипы, размазывая черную жижу из глаз по лицу, говорила тварь. — Все-все-все для него. Я ждал. Но я больше не мог! Бриз прикрыл глаза, потому что не мог его видеть больше. Не мог видеть лицо Лира таким: — Тебе не жаль людей? Тварь всхлипнула снова, склонила голову набок, подалась вперед, будто услышала что-то важное: — Хозяин ненавидит людей. Ненавидит. Я собираю, собираю страх. Клочок к клочку, для Хозяина. Все для Хозяина. Почему он не приходит? Бриз столько раз спрашивал у себя то же самое: почему? Почему я один? Почему никто не приходит? Ответить было некому. А сейчас ответить мог бы он сам: сказать, что Лир придет. Или как в геройских фильмах, что тварь обречена. Во рту стояла горечь. Осколок — этот переломанный, изувеченный осколок — даже не понимал, что делает. Он верил в то, во что Лир верил двадцать лет назад, когда его заперли. Верил, что так правильно. И ждал, беззаветно и отчаянно. Собирал страх для того, кого не помнил и даже не смог узнать. — Ты говоришь, — сказала вдруг тварь. Улыбнулась, обнажая острые зубы-иглы. — Говоришь со мной. Никто не говорит со мной. — А люди? Ты же приходил во снах. Страх отступал понемногу, и Бриз едва слышно выдохнул. — Тяжело. Сложно. Не могу говорить. Только сказать. Сказать важное. Существо застонало, сжалось в комок снова, выдохнуло тихо: — Больно. Бриз судорожно вздохнул: — А со мной… что ты будешь со мной делать? Он боялся ответа, боялся беспомощности, и что не дождется Лира и Калема. Боялся умереть. — Ждать, — сказала тварь. — Не делаю. Ничего не делаю, просто жду, жду, жду… Люди убивают людей, бросают людей. Я собираю страх. В этом месте не было движения воздуха, если кто-то бросал сюда людей, если запирал люк… люди не смогли бы тут выжить. Они умирали бы медленно, задыхались бы. Им было бы страшно. Бриз сглотнул, мотнул головой, отгоняя мысли — как это было, что они чувствовали. — Так много страха, — сказала вдруг тварь. — Так много. День, за днем, за днем. Почему он не пришел? Она плакала снова, бесформенная, уродливая. И Бриз не смог промолчать, сказал: — Он не мог. Твоего Хозяина заперли. Он… он только недавно освободился. — Освободился? — она подалась вперед, с вывернутой, отчаянной надеждой. — Он придет? Он придет! Он скоро придет! Лир собирался убить этот случайный, никому не нужный осколок. Исправить ошибку. И Калем, Калем хотел сделать то же самое. — Спасибо, — сказала тварь. — Спасибо, спасибо, спасибо. Ждал. Я так долго ждал. В черноте, изнывая от голода, собирая еду для кого-то еще, кого этот осколок даже не помнил. Если бы Бриз был не духом воздуха, если бы Карн создал его случайно — был бы он таким же? Жутким и жалким. Сердце билось где-то в горле. И сильнее страха была горечь. Бриз не мог позвать Лира, и то, что он задумал, было опасно, могло стоить ему жизни, но попытаться стоило. В фильмах герои всегда выживали. А в жизни редко, даже Бриз это знал. Он зажмурился, и выдавил: — Не благодари меня. Пожалуйста, не благодари. Внутри него был огонь, тот, который вложил Калем, и Бриз подхватил этот огонь потоком, направил вперед — сколько его оставалось, этого пламени внутри, которое сохраняло ему жизнь? Оно вырвалось ослепительным потоком, заставляя тварь с визгом отпрянуть: — Больно! Жжется, жжется, жжется! Всего несколько секунд пламени, и Бриз почувствовал, что сил не осталось, что холод пропитал кости, заползал, трогая стылыми пальцами изнутри. — Больно! За что? В воздухе расцвели огненные крылья, разогнали темноту по углам, и злой голос Калема сказал: — Эй, мразь. Это еще не больно, это только начало. Огонь рванулся вперед, к осколку, и тот отпрянул назад, зашипел, припал к каменному полу пещеры, и из-под земли рванулись черные шипы, закрывая от пламени. Черные клубы, похожие на туман свились в воздухе, и из них ринулись вперед оскаленные пасти и руки с когтями. Калем возник перед Бризом, бледный даже в свете огненных потоков, и глаза казались испуганными: — Ты в порядке? — Калем! Бриз увидел шипы первым, дернул его на себя в последний момент. — Нельзя! — шипящий голос осколка наполнил пещеру. — Нельзя-нельзя-нельзя! Это дом хозяина! — Вот же тварь, — Калем резко отвернулся, выставил руку перед собой, и с нее сорвался новый огненный поток. Вторую руку он протянул Бризу. На ладони лежало кольцо с шипами, будто свитое из терновника. Тварь напрыгнула сверху, сбила Калема с ног, и они покатились, кольцо отлетело в сторону. Бриз смотрел на него, на металлический отблеск. Глухо застонал Калем, что-то будто разорвалось с влажным, отвратительным звуком. Бриз схватил кольцо, зажмурился и потер. *** — Глупый ребенок, — голос грохотал со всех сторон, сгущался туманом в воздухе, и в этом тумане таяли черные шипы и когти. Туман вытеснял все вокруг, наползал ужасом, стелился светлыми фигурами гончих по полу. Тварь сбросило с Калема, изувеченная фигура отлетела к стене сломанной куклой, и сквозь нее прорастал терновник. Она выла, пытаясь выбраться, царапала когтями камень — поверх полос, каждая из которых наверняка означала день. Еще один день ожидания. Лир выступил из тумана. Не было на этот раз ни короны, ни косы. Только обычная, рваная по краям его мантия. — Бриз, — спокойно кивнул ему Лир, перевел безразличный взгляд на тварь у стены. Он молчал долго, потом отвернулся и поморщился. И сказал только. — Мерзость. Существо замерло. Перестало вырываться, как марионетка, у которой обрезали нитки. И вдруг выдохнула: — Запах. Я знаю этот запах. Хозяин! — Лир, — быстро сказал Бриз, потому что не мог молчать. — Это твой… твое… — Ошибка, — сказал Лир. — Моя ошибка, — он повернул голову к Калему, поморщился. — Мальчик-ифрит, ты был прав. Эту мерзость… — он замолчал, и продолжил только через несколько мгновений. — Создал я. — Хозяин? — голос у существа был слабый, беспомощный, и полный той самой вывернутой, бессмысленной надежды. — Хозяин! Это же ты, ты, ты! Ты пришел меня исправить. Оно так этого ждало — помощи, жизни без боли. — Да, — сказал Лир, подошел к существу. — Я здесь, чтобы тебя исправить. Он обернулся на Бриза зачем-то. И что-то было в черных глазах, что-то новое. Непонятное. — Я ждал, ждал, ждал, Хозяин, — сказал осколок. — Знал, что ты придешь. Все для тебя. Для тебя. Дом, еда. Для тебя. Лир подошел вплотную, коснулся пальцами слепых глаз существа, и сказал тихо: — Я хотел тебя создать. Мечтал, чем ты мог бы стать. Думал… если бы у меня было время, если бы была возможность. — Хозяин… Существо подавалось к нему, с надеждой, счастливо. И Бриз труда читал — ту любовь, с которой оно ждало. Дождалось. Лир воткнул ему пальцы в живот, когти вспороли кожу, внутрь пополз туман. — Мерзость, — повторил Лир. И говорил он не про осколок, не только про осколок. Бриз вдруг понял это, будто увидел ответ, будто его принес ветер. Лир убивал — медленно, расчетливо, исправлял ошибку, которую теперь признавал своей. Уничтожал осколок, сердце, которое ему когда-то вырвали. Они были так похожи — Бриз и этот осколок, осколок и Лир. И это вырвалось само: — Стой, Лир! Оно родилось где-то у Бриза внутри. Лир замер, напрягся. Но он остановился. — Стой, ты не можешь его убить! Слова приходили, их приносил ветер, и Бриз отпускал их, потому что их нужно было сказать. — Ты же не хочешь, не хочешь его убивать. Ты его ждал, и он тебя. Я знаю, знаю, что такое так ждать. Они были отчаянные и сбивчивые, эти слова. — Он сломан, и он не то, что ты представлял, и ты ему нужен. Лир, не убивай его. Лир обернулся: — Если не убивать, что еще я могу сделать? — Помоги. Помоги ему… Помоги… Бриз много раз хотел кому-то это сказать. Помоги мне, будь рядом. Но никого не было. И ожидание закончилось ничем. Этот осколок дождался. — Это сложно, — сказал Лир. — Исправить такое. Придется отсечь все лишнее, наполнить силой остальное, дать форму и имя. На это нужно столько сил. Когда Бриз умирал на Сфере Истины, Ламмар спросил, что может принести его ветер. Спросил про силу. «Ветер не принесет того, что не имеет», — сказала Сфера. Но она ошибалась. И в тот момент Бриз чувствовал себя сильным, наверное, впервые в жизни. — Лир, — шепнул он, и его слова звали ветер, сильный серебристый ветер. — Я принесу тебе сил. Сколько захочешь, только тебе. Делай, и тебе хватит сил. Он чувствовал — в небе, безграничном небе где-то высоко — потоки, безбрежные потоки воздуха. Он просил их: помогите мне, принесите сил. И они тянулись, эти ветра, для которых не было преград. Тянулись серебристым потоком. Лир прикрыл глаза и кивнул: — Хорошо. Его туман сплетался с этим серебристым потоком, окутывал изломанную фигуру осколка, будто смывая темноту, и чернота отступала. Менялась форма, перетекала туманом, и Лир тянул к ней руки, прижимал к себе — крохотную новую форму, вкладывал то, что не мог вложить раньше. Голос его ломался от усталости, хрипел, будто рвался изнутри: — Я… даю… даю тебе… эту форму. Туман свивался в крохотное тело. — Я… даю… тебе… имя… имя… Но у него уже не хватало сил произнести, он сам будто таял, и только глаза смотрели в глаза Бризу. Лир протянул ему новорожденный осколок и кое-как выдохнул: — Назови. Бриз понял его, почувствовал: назови его за меня. В его руках, окутанная завитками тумана лежала крохотная гончая ужаса, и белесые клубы вокруг тела казались мягкими. Бриз выдохнул, вплетая силу, выдохнул то единственное правильное имя, которое пришло откуда-то извне теплым потоком ветра: — Пушок.