Кровавое озеро

Вэй Усяню, старейшине Илина, двадцать два года, и сегодня его последняя ночь. Он почти не думает об этом. Он сосредоточен лишь на том, что непременно нужно сделать: сейчас или через пару мгновений, не позже. Удержать сиплой мелодией флейты одно из заклятий барьера, подлатать другое, вплести остатки чар в третье. Сделать несколько вдохов. Продолжить. Сила уходит из него медленно, капля по капле. Вэй Усянь колышется на границе сна и яви, словно на поверхности черной воды, разлитой глубоко в пещере — под землей, меж огромными чешуйчатыми лапами древней твари. Это непросто: не хватает ни воздуха, ни сил. Но другого места и времени для него больше нет. Только холмы призраков и живых мертвецов, только зыбкое настоящее. Работа, пара шагов, несколько слов, глоток вина, работа. Будущего почти не осталось, и прошлое, будто желая сравняться с ним, стирает себя все быстрее. Черные волны накатывают на серый песок и разглаживают его до чистоты. Здесь не нужна чрезмерная сила: Вэй Усянь редко держал при себе дурные воспоминания, так научила его… Кто? Уже неважно. Память о добром теперь тоже расплывается во тьме. Редкие вспышки: ярко-розовый пион, игрушечная бабочка с белыми крыльями, тарелка супа, над которой поднимается горячий белый пар. Мягкие ослиные уши, беззаботный женский смех. Посверкивание медицинских иголок. Блеск дерева, из которого вырезан тугой лук, бьющий прямо в цель. Если это и свет, то такой, от которого больно глазам. Вэй Усянь не ищет в нем утешения. Голоса мертвецов и духов горы Луаньцзан шелестят на самом краю его слуха – вязкой водой, сыпучим грязным песком. Всего единожды Вэй Усяню слышится голос Лань Ванцзи: словно тот зовет его из толпы умертвий, почти беззвучно, не открывая призрачных губ. Невозможно. Лань Чжань жив, ему нечего делать здесь, он жив, здоров и счастлив. Но при мысли об этом рассудок подводит Вэй Усяня, позволяя памяти вернуться. Пару долгих мгновений он борется с ней и жадно к ней приникает – бьет кулаком по камню, сиплым шёпотом повторяет, что хочет вернуться. Только куда? Шаг назад — придётся жить без Вэнь Нина и Вэнь Цин. Еще шаг — без Пристани Лотоса. Шаг — без всего прежнего ордена Цзян. Шаг — без матери и отца. Сколько ни обращайся к памяти, от потерь не уйдешь, и потому Вэй Усянь вновь заставляет себя забыть. Это непросто, но он знает свое дело. Он справляется. Кровь с разбитых пальцев он использует для нового заклинания. Долгий, долгий, желанный покой должен быть там, на дне, под толщей темной воды, под стертой памятью. Вэй Усянь не стремится туда. Он знает, что окажется там, но не раньше, чем сделает все, что пока еще в его силах. До последнего он не смирится с тем, что уйдет не один. За мгновение до смерти, когда его тело уже рвут на части духи и мертвецы горы Луаньцзан, Вэй Усянь успевает понять: Цзян Чэну не пришлось убивать его своей рукой. Все прочие чувства угасают в нем прежде, оставив лишь эту радость, похожую на свободный легкий вздох. От его тела не останется ни клочка кожи, ни пряди волос. Нечего будет бросить в кровавое озеро, нечего вывесить на крепостной стене в назидание молодым. Лишь черная флейта с алой подвеской станет достойным трофеем для главы ордена Цзян. В миг смерти старейшины Илина он тоже почувствует облегчение, и возненавидит это чувство, как ненавидел многое и многих, и будет годами пытать и казнить темных заклинателей, вновь и вновь ощущая, как живая плоть под его рукой обращается в черный древесный уголь. Он не добьется того, чего хочет. Не забудет, не освободится. Но кто в Поднебесной смог обрести свободу, не искоренив три яда, не вознесясь в райские персиковые сады? Свобода не для живых. Так думает глава ордена Цзян. Он не простит старейшину Илина, Вэй Усяня, который посмел умереть.