Если не боишься

Она вела себя как-то иначе. С тех самых пор, как в башню Хокаге влетел сокол с посланием от Саске. Сакура замолчала и опустила глаза вниз, избегая многословных диалогов и открытых взглядов. Замкнулась в себе. И Какаши это пугало. Миссия в страну воды подготавливалась давно, были выбраны лучшие шиноби для представления Конохи в турнире, устроенном Альянсом пяти скрытых деревень, чтобы снять накопившееся напряжение среди военных, оставшихся в мирное время практически без работы. Какаши отправлялся на устроенный попутно совет пяти каге, а Сакуре необходимо было пополнить запасы лекарственных трав, произрастающих исключительно на территории страны воды. Плюс она вызвалась быть штатным медиком на турнире. И все бы ничего, к этому событию, будоражившему умы людей, готовились больше месяца и такого энтузиазма от своей бывшей ученицы Какаши давно не видел. Пока не пришла та самая записка от Саске. Какаши не знал, что именно написал своей невесте Учиха, но судя по реакции Сакуры, хорошего было мало. Несколько строк, а может всего пара слов — и весь огонь, горевший в зеленых глазах словно залили водой. И сейчас, сидя напротив нее в купе мчавшегося к юго-востоку поезда, Какаши мучительно пытался придумать тему для беседы, встряхнуть, выдернуть из опасных — он в этом не сомневался — мыслей, чтобы вновь увидеть, как поднимаются уголки губ в искренней улыбке. — Говорят, за погоду на турнире будет отвечать Мизукаге лично. Обещают солнечно на всю неделю, — Какаши смотрит в окно, провожает взглядом стекающие струйки, за которыми теряется даже грязно-серый небосвод. Мрак и холод. Пробирает от одного вида так, что невольно хочется закутаться в дорожный плащ по самые глаза. — Хорошо. Снова. Односложно и вежливо. Ни больше ни меньше. Ровно столько, чтобы он думал, будто Сакура его слышит, или чтобы не обиделся ее рассеянности. — Я собираюсь тряхнуть стариной в последний день, когда пройдут показательные бои, — говорит ей зачем-то секретное, что утаивалось ото всех участников турнира и что до сих пор не было твердо решено. И наконец-то ловит эту слабую вспышку интереса в быстро вскинутом на него взгляде. — Будете драться? — Показательно. Да. Ничего такого, что можно считать опасным. Хочешь посмотреть на мое чидори? Он невольно тянется рукой к затылку, чтобы по старой привычке взъерошить волосы и скрыть свое смущение. Улыбается невидимой через маску улыбкой и смотрит сквозь прищуренные веки, как снова тухнет взгляд Сакуры. — Наверное. Она сцепляет пальцы в замок и больно-больно сдавливает их. Но все так же молчит, не глядя ему в глаза. Саске не обсуждается. Это их личное дело, и Какаши меньше всего хочет лезть туда, где и без него все сложно. И все же, если разговор о последнем Учиха — последняя возможность расшевелить Сакуру, то: — Саске должен прибыть на совет. У него важная информация с границы. Я могу освободить тебя от работы, чтобы вы могли спокойно вместе… Скованная всего секунду назад, Сакура как-то вдруг подбирается и срезает испуганным взглядом конец последней фразы. Оживает. Впервые за несколько дней. Какаши ловит ее участившееся дыхание, бегающие по его лицу глаза, наклонившуюся чуть вперед позу. — Я знаю, сенсей. Он написал, что прибудет на совет и у него есть свободный день, чтобы провести его со мной. Ого! Так много слов за один раз! Какаши сбрасывает маску легкомысленного подшучивания и скрещивает руки на груди. Отчего-то каждый раз, когда он слышит про Саске от Сакуры, ему нестерпимо хочется спрятаться, закрыться. Хотя бы скрестив на груди руки. — Прекрасно. Кажется, настала его очередь цедить односложные ответы. В купе повисает тишина, нарушаемая лишь стуком колес да дребезжанием стеклянных бутылок на столике. Дождь усиливается, заливая окно плотным потоком воды. Сакура сидит напротив и теребит край ципао, выдавая скопившуюся в ней нервозность. Все как всегда. Стоит Саске появиться на горизонте и смелая, умная, уверенная в себе Сакура куда-то испаряется, оставляя вместо себя застрявшую в двенадцатилетнем возрасте брошенную девчушку, не сумевшую остановить убегающего из деревни любимого человека. Каждый раз это превращение заставляет сердце ныть от осознания собственной беспомощности — Какаши ничем не может ей помочь. Сакура просто не примет его помощь. Почти час они едут в полной тишине и темноте. Какаши кивком головы указывает на выключатель, и Сакура послушно жмет на холодный пластик кнопки. Тишина, темнота, только стук колес да дребезжание стеклянных бутылок меж пробегающих с равным интервалом пятен света от частокола придорожных фонарей… — Как вы считаете, я очень некрасивая? Утомившись молчать, Какаши прикрывает глаза и пытается заснуть. Тихий вопрос Сакуры действует почище ледяного душа. Несколько мгновений проходят в попытках понять — не приснилось ли, но отчаянный, ожидающий взгляд помогает сопоставить факты и ставит перед неизбежностью ответа. Прежняя молчаливость бывшей ученицы вспоминается с тоскливым чувством неотвратимого разговора по душам. Эх, лучше бы не трогать это… — Почему ты спрашиваешь? — он знает почему, но удержаться от глупой надежды не в силах. Сакура отворачивается к окну и кажется смахивает набежавшие слезы ладошкой. В темноте плохо видно, и все же это короткое резкое движение ни с чем не спутать. Какаши напрягается, выпрямляет спину и разводит руки в стороны, упираясь ладонями в край диванчика. — Просто скажите: да или нет. Ведь вы же мужчина и должны иметь представление о женской красоте. Не думаю, что у вас они какие-то неприемлемые. Возможно, если я пойму, что со мной не так… Она снова утирает щеку и Какаши чувствует, как от этих простых движений дергает сердце. «Неужели ты вспомнила, что я тоже мужчина, Сакура?» Он горько усмехается, опускает голову и, тщательно подбирая слова, говорит: — Красота бывает разной. Бывает для глаз, а бывает для души. Редко, когда сочетаются оба типа, чаще все намешивается в разных пропорциях. Нельзя сказать о девушке, что она некрасива, даже если у нее не хватает глаза или руки. Ведь у нее может быть самое доброе сердце на свете. И тогда внешность не будет значить ровным счетом ничего. Сакура недовольно качает головой. Явно не эту философию она ожидала услышать. Что-то глубокое, сильное тревожит ее. Заставляет быть молчаливой мышкой уже который день. И Какаши не помогает справиться с этим поглотившим ее целиком страхом. — Я считаю, что ты очень красивая. И телом, и душой. Он будет жалеть об этих словах. Он уверен, что пожалеет и не раз. Но блестящий от слез и улыбки взгляд распрямившей плечи Сакуры того стоит. Какаши сглатывает набежавшую слюну и сильнее цепляется пальцами за мягкую обивку сиденья. Поднять руку и утереть ее слезы хочется невыносимо. — Спасибо. Она снова делает это. Отгораживается от него одним коротким словом. И ему не остается ничего, кроме как покорно принять ее благодарность и снова попытаться уснуть. — Я думаю, Саске тоже так считает. Эти слова вырываются непрошеным признанием и заставляют замереть в ожидании неминуемой реакции. Схватить бы их и вернуть на место, куда-то под желчный пузырь, где кипела и отравляла жизнь бессмысленная ревность. Глупая. Обжигающая. Сакура смотрит во все глаза, больше не пытаясь закрыться. Ее лицо медленно наливается румянцем, видным даже в такой темноте, учащенное дыхание выдает девушку с головой. Какаши попал в точку. Вот только привычная проницательность в этот раз совершенно не радует, придавая слюне привкус прогорклого масла. Снова, всегда и во всем — Саске. — Такой красивой, что не хочет даже рядом видеть… В ее голосе концентрат скопишихся за долгие годы сомнений и безжалостно-честных выводов. Она не жалеет себя. Она просто не хочет обманываться, даже если ложь сладка и приятна. Смелая. Сильная. Какаши душит первый порыв, вымученно молчит, сдерживая за зубами рвущиеся наружу слова. Нельзя. Говорить такое… нет-нет. Ни за что. Но именно его молчание становится той каплей, что переполняет чашу терпения, — и Сакуру несет: — Вот видите, даже вы не можете отрицать факт его безразличия. Не в первый же раз он оставляет меня одну, сколько я ни умоляю его взять с собой. Все эти разговоры про «разобраться в себе», про опасности и секретность… — она делает взмах и со всей силы опускает раскрытую ладонь себе на колено. Шлепок получается звонким и болючим, судя по звуку, но Сакуру это не останавливает. — Я не так глупа, сенсей, чтобы не видеть его откровенную холодность. Мне уже не двенадцать, мне двадцать два! Я прекрасно понимаю, что никогда не стану для него желанной. Для него я только товарищ, друг, хороший врач. Иногда назойливая проблема… — на этих словах она срывается и плачет в голос. Какаши продолжает сидеть, вцепившись в край диванчика. Прижать ее к себе и дать выплакать свое горе, поглаживать одной рукой по мягким розовым волосам, убранным в простой хвостик, другой проводить по вздрагивающей спине вверх и вниз, обжигаться ощущением ее тела, прижатого к нему… Ками, помоги, помоги сдержаться. Нельзя… Тишина и темнота в купе разбавляются звуком надрывных рыданий. И кажется, будто конца им не будет. Какаши наливает воды в стакан и протягивает начинающей икать Сакуре. Опустошенная вырвавшейся из-под контроля истерикой, она шепчет обрывисто: — … зачем тогда ему быть со мной целый день? Чтобы мы снова ходили по улицам, сидели на каком-нибудь дурацком берегу реки, сняли номер и просто легли вместе спать? Потому что он устал в миссиях, а я… а я… я просто помогаю ему расслабиться. И все… я просто такая игрушка-антистресс, правда, здорово? Ему со мной спокойно. А мне с ним… мне… Боже… Она зарывается в ладони и кричит, не скрывая, словно больше не может носить в себе отравляющую ее правду: — Я не интересую его как женщина! Это такой позор, боже мой… Я нисколько не интересую его, ни капельки. Он отворачивается от моих поцелуев, он сбрасывает мои руки, он все время просит полежать рядом. И все! Все! Все на этом! Боже, я такая жалкая… Вы говорите, что он считает меня красивой! Ха! Такой красивой подушкой для сна! Удобной, не требующей ничего. Считает, что я согласна ждать всю жизнь, пока он разберется со своими проблемами! И ведь я правда готова ждать! Я готова! Понимаете? К черту! — Сакура бьет кулаком по столу, смахивая одним ударом стоящие на краю бутылки. Одна из них отлетает Какаши в голову, но он точным движением ловит ее и ставит на место. Взрыв ярости отрезвляет Сакуру, она бросается поднимать осколки, ползает в темноте на коленях и шепчет сквозь не успокоившиеся рыдания, — Простите! Простите меня, сенсей… о боже, мне так стыдно… Какаши молчит, пораженный услышанным. Сакура поднимается, собрав разбитое стекло, держит в руках острое, руки наверняка в крови, в мелких и глубоких порезах. Но ее это мало заботит. Она молчит, не зная, как вернуть ушедшие минуты и слова, чтобы найти силы и посмотреть в глаза своему учителю. Человеку, чье уважение она, похоже, только что потеряла. — Простите… простите, что вам пришлось услышать это… я не знаю, что на меня нашло… я не хотела… Сенсей… В тесном пространстве купе становится вдруг слишком душно. Несмотря на холод и дождь снаружи, здесь и сейчас воздух кажется раскаленным. Настолько, что Какаши дергает маску вниз и пытается надышаться открытым ртом, чувствуя, как накрывает его злостью и желанием разбить смазливое, вечно недовольное личико бывшего ученика одним точным чидори. За ту боль, что он причинял Сакуре. За то, что не мог иначе. Или не хотел… И в этот раз ему приходится приложить все свои силы, чтобы сдержаться, чтобы не наговорить глупостей, жалобно прыгающих на кончике языка. Чтобы не признаться и не стать еще одной проблемой для Сакуры. Возвращает маску на привычное место, сжимает кулаки, продавливая костяшками мягкую обивку насквозь, но его голос полон простого участия, когда он говорит эти пустые, ничего не значащие слова: — Ну что ты, это всего лишь пара бутылок. Купим воды на ближайшей станции, не переживай! Он осторожно забирает осколки из дрожащих на весу рук и кладет звонкое стекло на стол. Липкие руки — кажется, что крови очень много, — заставляют его действовать. — Сакура, полечи свои ладони, пожалуйста. Ты порезалась. Он говорит терпеливо, легонько поглаживая холодные пальцы в бессознательной попытке согреть. Он не может сказать что-то еще, не может спрятать вздрагивающие плечи в своих ладонях, не может исправить причину, которая заставляет Сакуру страдать. Все, что он может, — быть рядом, на расстоянии друга. И не помышлять о большем. — Может, мне лучше отрезать их, сенсей? Ведь если я красивая, то и без рук буду красивой, правда? Ведь красота не только в теле, да? Вы бы смогли полюбить безрукую? Смогли бы жить рядом с женщиной, не способной даже налить себе стакан воды? «Дурочка»… Какаши встает, поднимает руку и кладет Сакуре на лоб, словно температуру меряет. — Ты никак заболела. Что за мысли? — Вы же сами сказали. Только что сказали, что красивой можно быть и без руки. Или на меня это исключение не распространяется? — Сакура неохотно пускает в свои ладони исцеляющее дзюцу, и лица стоящих рядом мужчины и женщины подсвечиваются слабым зеленым светом. — Может, Саске переживает из-за своей руки гораздо больше, чем хочет показать. Потому и дистанцируется от меня. Думает, что я жалею его. — Сакура утирает мокрую щеку о предплечье и с хриплым смешком добавляет: — Или все-таки дело в том, что я отвратительно целуюсь. Она сводит неловкую и неприятную ситуацию к шутке. Пытается свести. Вернуть себе самообладание. Но Какаши поднимает вдруг ее подбородок двумя пальцами, легонько стирает остатки слез и, глядя прямо в глаза, глухим, пугающим его самого, голосом спрашивает: — Хочешь мнение эксперта? Сакура замирает. Даже ирьениндзюцу гаснет от удивления. Она молчит, почти не дыша и пристально смотрит ему в глаза. Смотрит, словно пытается понять: шутка или всерьез? Какаши видит, как испуг сменяется азартным любопытством. Предложение из ряда вон, не такого она ожидала, явно. Правду сказать, Какаши и сам от себя не ожидал. — Главный извращенец Конохи предлагает оценить мое умение целоваться? В ее голосе смех. Или это сарказм? Какаши улыбается под маской, отмечая, как задорно звучит из ее уст это «главный». — Боишься? Он дразнит неосознанно. Больше по привычке. Этим словом он всегда помогал ей преодолеть свой страх, стать сильнее всему вопреки. И сейчас оно вырывается бездумно, но ответный огонь в зеленых глазах зажигается ярко. Сакура, которую он знает и любит, никогда не отступает перед брошенным вызовом. Тонкая рука, исполненная невероятной силы, взлетает вверх и ложится ему на затылок, заставляя пригнуться. Другая — почти неуловимо стягивает маску ровно за мгновенье до того, как их лица соприкасаются. Ее губы — мягкие, горячие, влажные. Сакура прижимается к нему приоткрытым ртом, обхватывает нижнюю губу и легонько втягивает в себя, отпускает, проводит языком, отстраняется, чтобы набрать побольше воздуха, и вновь тянется к нему. Тонкие пальцы на затылке зарываются в волосы до самых корней, чуть-чуть царапая кожу ногтями. Сакура снова целует, проникает языком ему в рот и поглаживает самым кончиком зубы, изнанку губ, дразня и уклоняясь от движений его языка. Впаивается своим стройным гибким телом ему в грудь, заставляя чувствовать небольшую свою даже сквозь слои жилета. Теперь обе ее руки сплетаются пальцами у него на шее, горячее дыхание с привкусом крови и слез стекает по щекам, неумелые, но смелые движения, такая желанная близость, — Какаши едва сдерживается, чтобы не обхватить ее руками, не приподнять над полом и, развернув, прижать к двери, устроившись между ее бедер. — Ну как… — ее голос обрывается рваным вдохом, — сенсей? Ему требуются три, нет пять секунд, чтобы прийти в себя. Чтобы вернуться в купе поезда, где только что Сакура сама поцеловала его. В голове ни одной мысли, кроме установленного факта — «сама». И вид ее припухших губ, блестящих глаз, ее не до конца отстранившееся от него тело искушают. Искушают солгать, чтобы удержать ее в своих руках еще чуть-чуть. — Неплохо. Он едва выталкивает из себя одно-единственное слово, почти выкаркивает его, чувствуя, как зудят губы от простого взгляда на ее рот. Кончики пальцев утыканы колючим желанием прикоснуться. Забраться под шелк ципао и замереть, проводя дорожки по бархатистой коже, вычерчивать цепочку позвонков, обводить дуги ребер, накрывать спрятанные крылья лопаток своими руками. Сакура отступает на шаг, вытирая тыльной стороной ладони рот. Выравнивает дыхание, не отводя от Какаши взгляд. Слабая улыбка трогает ее губы. — Неплохо, — повторяет эхом, соскальзывает взглядом на приоткрытый, не спрятанный маской рот Какаши, цепляется на несколько секунд и вдруг отворачивается к окну. — Вот видите, даже целоваться прилично не умею, так что Саске не так уж и виноват получается. Кому понравится такая неумеха?.. Поезд начинает тормозить. Их тела качаются синхронно, прежде чем опуститься на мягкие диванчики. Где-то близко станция. Снова суета по коридору, крики входящих, гомон выходящих. Какаши дрожит. Обхватывает себя под плащом руками, радуясь, что в темноте Сакура не видит, как сильно он возбужден. Потому что ни одного разумного объяснения в голову не приходит. Всю оставшуюся дорогу они почти не разговаривают, вернувшись к исходным односложным диалогам.