Если не боишься

Открытие турнира проходит идеально. Настолько, что даже не верится. Ни один флаг не теряется, ни один шиноби не нарывается на внеплановую драку, ни один каге, дайме и прочая высокопоставленность не зевают украдкой в широкие рукава традиционных одежд. Какаши следит за соблюдением церемониала, решает большие и маленькие, возникающие на месте проблемы, держит связь с целой сетью помощников, предупреждая любые трудности. Мизукаге стоит рядом с ним на трибуне и восхищенно-довольным взглядом принимающей страны оглядывает стройные колонны участников, красочные плакаты с расписанием и правилами боев, а еще… еще она будто случайно прижимается к Какаши боком, задевает рукой и постоянно норовит поймать его взгляд. Это раздражает. К вечеру исполняющий обязанности распределителя турнира — Шестой Хокаге — оказывается вымотан чуть более чем полностью. Настолько, что даже случайная встреча с Сакурой в коридоре гостиницы смазывается под тяжестью навалившихся дел и бесконечно принимаемых решений. И он проходит мимо, едва кивнув в ответ на ее приветствие. — Можно с вами поговорить, сенсей? Она ждет его у двери в номер. «Караулила», — удивленно отмечает явное. Долго ковыряется ключом в замочной скважине, не попадая сразу в небольшое отверстие. Останавливается, концентрирует в руках остатки чакры, слушает недовольное сопение за спиной. — До завтра не подождет? Он бы отказал сразу — велика вероятность, что просто уснет на первых же минутах разговора. Но это Сакура. И поэтому он спрашивает, намеренно пуская в голос шутливое поддразнивание, улыбается, предчувствуя настойчивое «нет» и широко распахивает дверь. — Вас поселили в обычном номере? Это же настоящее неуважение к одному из каге! Сакура с удивлением на грани ужаса осматривает тесную комнатку с узкой кроватью, небольшим столом, двумя стульями и плотно зашторенным окном. В ее глазах столько праведного гнева, что Какаши невольно любуется. Все-таки хорошо, что он отказался от люксовых апартаментов, отдав их под размещение внеплановой делегации из небольшой деревушки страны камня. Когда Сакура злится, это безумно красиво. — Все хорошо, Сакура. Я сам выбирал. Мне в таких комнатах уютнее. Так о чем ты хотела поговорить? Она стоит на пороге еще десять секунд. Обдумывает что-то. Потом закрывает дверь, уверенно шагает к столу и, не глядя на стоящего у кровати Какаши, говорит очень четко: — Научите меня. Вот только ее слова не звучат просьбой. Его пальцы замирают на поясе кимоно в ожидании продолжения. Думать одновременно о том, как развязать сложный узел и о чем именно просит Сакура, не хватает сил. В ожидании близкого отдыха тело начинает диктовать свои условия и мозг, кажется, ничего не имеет против, отключаясь без спроса. Какаши уточняет на всякий случай, вдруг пропустил концовку фразы или ослышался: — Что? Научить? Чему я могу научить тебя, Сакура? — Поцелуям. Не ослышался. Воспоминание о сцене в поезде — мгновение непозволительной слабости — врубает аварийные ресурсы, затмевая даже усталость. Сакура стоит к нему полубоком, и заглянуть в ее глаза не получается. Это шутка? Шутка же? Вот сейчас она обернется, улыбнется и скажет, что проблема совсем в другом, на самом деле, она пришла по вопросу своих лекарственных трав. Или госпиталь разместили где-то у черта на куличках. Вот сейчас. Сейчас. Секунды убегают, падая с тикающей стрелки висящих на стене часов, но Сакура не оборачивается. Не улыбается. Продолжает стоять, теребя кончиками пальцев широкий рукав кимоно. Какаши чувствует, как внутри все ухает в какую-то бездонную пропасть. Что происходит? Почему она просит о таком? Почему она просит о таком его? Он бросает мучить неподдающийся оби и делает два шага к стоящей у стола девушке. — Ты понимаешь, о чем говоришь? Уже давно он не кладет ей руку на плечо, как в детстве, не останавливает, не успокаивает, не обещает. Уже давно любой физический контакт с ней отзывается тяжестью в паху, слабостью в ногах и алчным желанием прикоснуться еще, остывающим лишь в предрассветных снах. Уже давно он очертил границы дозволенного и никогда не переступал их. Но сейчас ему нужно видеть ее лицо. Нужно видеть ее глаза! — Сакура, если ты решила подшутить надо мной, то выбрала не самое удачное… — Почему вас это смущает? Разве вы не мой учитель? Она впивается в него взглядом, выливая коктейль из страха, злости и целеустремленности прямо ему в лицо. Ее запястье в его ладони, холодное, острое и тонкое, запястье, за которое он схватился, чтобы развернуть Сакуру к себе, частит бешеным пульсом. И Какаши замирает, пораженный пониманием — «не шутит». Она серьезно пришла к нему просить о таком. Возведенные им крепкие границы вдруг оказываются не плотнее сигаретного дыма. Какаши давит привычным усилием всколыхнувшееся где-то на дне желание согласиться, отпускает напряженную руку Сакуры и, натянув с усилием маску легкомысленного друга, пытается отшутиться: — То, о чем ты просишь, не входит в программу обучения ниндзя. Мне не заплатят за это. Он отворачивается, вновь обращая внимание на затянувшийся в узел пояс, отходит к кровати, бурно имитирует усталость и приготовления ко сну, слишком поздно подумав о том, что стоять спиной к Сакуре — не самая лучшая идея. Она бросает ему вслед не слова — ножи, заставляя напрячь плечи и затаить дыхание. — Вы учили меня убивать людей, пытать людей, если это необходимо для выполнения миссии. Неужели научить меня целоваться ужаснее, чем научить отнимать жизнь? Неужели я настолько неприятна вам? Он слышит слишком отчетливо ее дрогнувший на последних словах голос. Хотел бы не слышать, но это же Сакура. Ее просьба не блажь, он понимает сразу. Понимает. И все же не может удержаться от последней попытки вернуть все в прежнее русло. В прежние простые отношения учителя и ученика. — Саске приезжает к концу турнира. Попроси лучше его. Сакура вся оседает при упоминании имени последнего Учиха. Опускает плечи, взгляд, комкается, становясь меньше и слабее. Какаши не видит, как отражается его предложение в ее сломанной улыбке, как опускаются чуть опухшие от слез веки, словно этот ответ был предсказуем и ожидаем. Но он слышит, это же Сакура, давным-давно живущая в его сердце. Слышит неподдельное отчаяние в ее голосе, когда она проходит мимо него к выходу. — Простите, что потревожила ваш покой, Хокаге-сама. Этого больше не повторится. Он ловит ее за руку в дверном проеме и затаскивает обратно. — Что ты делаешь, Сакура? Я твой сенсей, твой хокаге, ты хоть представляешь, как все это выглядит? Почему ты просишь о таком меня? Она улыбается, несмело, чуть вздернув уголки рта, кладет свою тонкую холодную ладошку ему на щеку и так бесхитростно шепчет, наклонившись вперед, почти касаясь его губ: — Я доверяю вам. Доверяет… хм… как будто это та самая причина, по которой молоденькие девушки ходят к своим старым учителям с подобными просьбами. Но последние отголоски разума заглушаются настойчивым требованием прикоснуться. Поймать кончиками пальцев розовый локон, завести его за ухо, замереть на нежной коже у самой кромки волос, провести дорожку по шее вниз, невесомо, на грани, поддеть край ворота кимоно, спустить по плечу плотную ткань, обнажая округлое плечо, упасть поцелуем на бледную, не знающую загара кожу… — А ещё вы главный извращенец Конохи. Так все говорят… — Зачем? Он иррационально ждет невозможного ответа. Стоит обеими ногами на едва трепыхающейся надежде и все равно ждет, что сейчас прозвучит его имя. Что все это окажется не ускоренными курсами ради кого-то еще, нет. Ждет, когда Сакура скажет, что пришла к нему. Именно к нему, Какаши. Такой взрослый и такой наивный. Ее ответ он «чувствует» за секунду до того, как тишину в комнате распарывают безжалостно-честные слова: — Саске… приезжает к концу турнира, у нас будет день… и я подумала, что можно попробовать еще раз… Какаши сдергивает наконец проклятый пояс, скидывает верхнюю хаори, тянет ворот нижней — так мало воздуха в груди, сердце бьется слишком медленно. Сакура умоляюще смотрит на него, и ее прекрасные глаза начинают закипать слезами. Как тут откажешь? Он расслабляет окаменевшие кулаки, спускает с лица маску, улыбается. Ее откровенность в поезде, ее слезы, ее такие правильные слова, — все это сметается в одно мгновение мыслью, что отношения с Саске можно поправить, если чуть-чуть подтянуть навыки соблазнения. Больно. Воспоминание о собственной причастности к происходящему бьет навылет. Если бы он сдержался и позволил все оставить шуткой, если бы не полез со своим экспертным мнением, если бы… да таких если бы наберется не один вагон. И теперь он просто не может отказать ей. Не сможет спокойно проходить мимо ее грустного лица, зная, что она попыталась стать счастливой, а он не помог. — Смотри внимательно, запоминай. Второго урока не будет. Какаши представлял этот момент сотни раз. Представлял, как будет смешиваться их дыхание за секунду до поцелуя, как затопит алым ее щеки, приоткроются в дрожащем ожидании мягкие губы. Как она выдохнет его имя, прижимаясь к нему все ближе, а тоненькие пальчики будут зарываться в его волосы. Он представлял влюбленные взгляды и горячий шепот признаний. Но даже в страшном сне не мог представить, что будет учить Сакуру целоваться для Саске. — Не закрывай глаза. Сакура и смотрит на него своими бездонно-доверчивыми глазами. Таращит их, боясь нарушить приказ. Приказ? Бога ради… Какаши кладет одну ладонь ей на шею под ухом, проводит большим пальцем по щеке вниз, вверх, вниз, задевает нижнюю губу, прикипает к нежной текстуре, слегка оттягивая, обнажает ряд белых зубов, ловит блеск влажного языка. Это все слишком… Он заставляет себя остановиться, вспоминает, не без труда, учительскую интонацию и начинает урок: — Никогда не торопись. Приготовления к поцелую не менее волнительны, чем сам поцелуй. Позволь ему трогать твой рот, гладить твое лицо, прикасаться к тебе так, как он захочет. Почувствуй, как нарастает внутри предвкушение. Какаши не сводит взгляд с ее лица. Небольшие, чуть припухлые губы Сакуры такого густого вишневого цвета, словно на них раздавили спелую ягоду и вымазали въедающимся соком. Так и хочется слизать языком все до последней капли. Он притягивает второй рукой Сакуру чуть ближе, замирает раскрытой ладонью на ее пояснице, досадуя, что скользкий шелк мешает чувствовать. Мешает наполнять свои ладони бархатистой лаской ее кожи. Подушечки пальцев истыканы запретами и отговорками — нельзя быть ближе, нельзя… — А я могу прикасаться к нему? Трогать его лицо? Она смотрит, не отрываясь. Как он и сказал — не закрывает глаз. Какаши подавляет желание похвалить догадливую ученицу. Она всегда схватывала все на лету, чему бы ни пришлось ее учить. Умная, целеустремленная, смелая. Настолько смелая, что не побоялась прийти к нему, уверенная, что он не откажет. Впервые мысль о том, как они теперь будут смотреть друг на друга после всего, приходит в голову. Как будут оставаться наедине в его кабинете в башне, решая бесконечные вопросы с больницей. Будет ли она вспоминать, как они целовались в крохотном номере в Амэгакуре? Будет ли им неловко? — Можешь… Какаши терпеливо ждет, пока Сакура научится «прикасаться». Ждет, старательно заглушая отклик собственного тела на ее легкие поглаживания и нерешительные, самыми кончиками пальцев, мазки по его губам. Она не торопится. Повторяет одно и то же движение несколько раз, пока не переходит к новому, довольная достигнутым результатом. Старательная, послушная, талантливая ученица. Он держится на чистой силе воли. Столько раз уже мысленно опрокинул ее на кровать и взял во всех известных ему позах. — Как мне понять, что момент для поцелуя настал? Сакура замирает ладошкой на его груди. Тонкое запястье чуть выше ворота хаори, подушечками пальцев упирается в ключичную косточку. Нужно ответить на вопрос, нужно закончить чертов урок, нужно… но все, о чем Какаши может сейчас думать — представлять — это как ее рука поддевает тонкую ткань кимоно и спускает с его плеча. Стягивает медленно, любуясь его обнаженным телом. Как она раздевает его, чтобы стать ближе, чтобы кожа к коже… — Сенсей? Собирать себя приходится буквально из осколков. Какаши обхватывает ее подбородок двумя пальцами, пристально смотрит ей в глаза, удерживая себя от желания взглянуть чуть ниже: — Он не будет сводить взгляд с твоих губ. Будет думать лишь о том, каковы они на вкус. Так ли сладко целовать их, как он представлял. Ты почувствуешь, как горячо стало в груди, как тяжело дышать, пока он медлит. Прикосновений его рук тебе станет мало, и ты захочешь еще… Их лица так близко, что носами они трутся друг о друга. Ее теплое дыхание с ароматом мяты и лимона до отказа в его легких. Стоит чуть качнуться вперед и губы соединятся. Его мечта станет явью. Так почему же он медлит? Ведь это первый и последний раз. Больше такого шанса не выпадет. Он сам не позволит. — Покажите мне. Пожалуйста… Она приподнимается на цыпочках, впритирку к его губам, шепчет жарко, обхватывая своими ладошками его за шею. В ее взгляде мольба, смешанная со смущением. Какаши не надо просить продолжить — его надо просить остановиться. Он оттягивает неизбежное, потому что знает: стоит ему поцеловать ее — и весь самоконтроль полетит к чертям. Его притворство будет тут же раскрыто. Она все поймет, почувствует, узнает. Но он не может ей отказать. Это же Сакура. — Оближи губы. Не сдерживается. Уже не может. Ловит ее послушный язычок ртом и втягивает в себя. Поглаживает своим, отпускает. Накрывает ее губы, проводит языком по нижней, осторожно посасывает, чувствуя, как вздрагивает в его руках Сакура, каким быстрым становится ее дыхание. Она пытается отвечать ему, пытается подражать его движениям, пытается целовать по-настоящему, и это сносит голову начисто. Он прижимается к ней, вдавливая в стену. Голодными руками по телу в поисках хоть кусочка голой кожи. Чертово кимоно! Пальцы сами поднимаются к вороту и дергают в стороны слой за слоем, пока под ладонями не начинает гореть ощущение ее обнаженных плеч. Отрывается от ее губ, смотрит в затуманенные удовольствием глаза, хрипло дышит. — Еще? Сам не понимает, зачем спрашивает. Сакура успевает едва заметно качнуть головой, прежде чем он снова накрывает ее губы. Безумие. Сладкое, тягучее безумие, из которого не выбраться. Какаши целует ее снова и снова, чувствует, как с каждым поцелуем Сакура становится все смелее и увереннее, как больше не боится прикосновений его языка, принимает его ласку, сплетает со своим, заставляя из последних сил сдерживать стоны. — Еще… Шепчет сама, когда он отстраняется, чтобы взглянуть на ее лицо и запомнить. Тянет к себе. Первая атакует его губы. Посасывает нижнюю, прежде чем вломиться своим языком в его рот. Отступает, стоит ему перехватить инициативу. Все обрывается звуком тихого стука в дверь. — Хокаге-сама, вас срочно вызывают к мизукаге. Испуганные глаза напротив все еще в дымке неостывшего удовольствия. Сакура часто дышит, и ее распухшие от поцелуев губы вздрагивают. Она убирает руки с его шеи, тянется за краями кимоно, чтобы прикрыть наготу. Урок окончен. Внутри что-то рвется с пронзительным звуком. Какаши отступает на шаг, проводит рукой по растрепанным волосам, силится улыбнуться. — Мне нужно идти, Сакура. — Хорошо. С минуту они молча стоят, смотрят друг другу в глаза, пока новый стук не выдергивает их окончательно из морока пережитой страсти. — Спокойной ночи, Сакура. Откуда только такое спокойствие в голосе? — Спасибо, сенсей. Он выходит быстро, не оборачиваясь, не раздумывая. За его спиной вырастает небольшой отряд АНБУ. Видимо, поспать этой ночью ему так и не удастся.