заводной апельсин

Всё, что Джин мог делать, — это поднимать крик, чтобы выключили, выключили, отчасти перекрывая этим шум шлепков тел, стоны, смех и музыку, которая это сопровождала. Можете себе представить облегчение парня, когда, просмотрев последний отрывок, он услышал голос доктора Кима. — Ну, пожалуй, для первого дня довольно. Включили свет, а голову Сокджина всё ещё распирало буханье словно бы какой-то огромной машины, производящей боль, во рту была сухость, и такое чувство, будто он сейчас воспроизведёт обратно всю еду, которая съедена им с тех пор, как он был младенцем. — Ладно, — сказал доктор Ким, — Пусть отправляется обратно в постель. — Затем он потрепал Джина по плечу: — Неплохо, неплохо. Очень многообещающее начало. Парня отвязали от кресла, освободили кожу над глазами, чтобы он мог открывать и закрывать их, и он их закрыл — чёрт возьми, какая боль и буханье было у него в голове! — а потом его перевалили в кресло-каталку и повезли в палату. Джина положили в постель, он чувствовал себя больным и разбитым, но спать не мог, однако вскоре почувствовал, что скоро вроде как почувствует, что скоро почувствует себя чуть лучше. Потом ему принесли чашку свежего горячего чая с молоком и с сахаром, и, когда он его выпил, пришло ощущение, что этот кошмар отошёл в прошлое и кончился. А затем пришёл доктор Ким. — Ну, по моим расчётам тебе уже должно стать лучше. Правильно? — Хён… — преодолевая слабость, отозвался он, слегка приподнимаясь на локтях. — Зачем?.. Я не хочу туда больше! — кажется, он готов был расплакаться, вспоминая всё увиденное за последние несколько часов. — Это же ужасно! — Разумеется, ужасно, — улыбнулся доктор Ким, пытаясь игнорировать это жалобное обращение к себе. — Гомосексуализм — ужасающая штука. Этому-то ты у нас и учишься. Твоё тело этому учится. — Но я все же не понимаю, — проговорил Джин, слегка хмурясь. — Не понимаю, почему мне так плохо от этого. Раньше мне никогда от этого плохо не делалось. Раньше было как раз наоборот. Я в смысле, что смотрел на это, и чувствовал себя как раз хорошо. И когда я целовался… Мне было приятно! Не понимаю, что такое… почему… — Жизнь — удивительная штука, — сказал Намджун тоном святоши, слегка щурясь. — Процессы жизни, устройство человеческого организма — кому дано полностью постигнуть эти чудеса? С тобой происходит то, что и должно происходить с каждым нормальным, здоровым человеческим существом, наблюдающим действие, неестественное для нашей природы. Тебя делают нормальным, тебя делают здоровым. — Во-первых, мне этого не нужно, — пробормотал Джин уверенным тоном. — Во-вторых, я вообще не понимаю. Я чувствую себя совершенно больным от того, что вы со мной делаете. — Разве ты сейчас плохо себя чувствуешь? — спросил доктор со своей дружелюбной улыбкой, от которой на сердце почему-то разливалось тепло. — Ты пьёшь чай, отдыхаешь, спокойно беседуешь с другом — тебе сейчас может быть только хорошо! Слушая его, Джин осторожненько попробовал вновь ощутить боль и тошноту в голове и во всем теле, но нет, действительно он чувствовал себя хорошо и даже проголодался. Единственное, что портило его состояние — Намджун назвался его другом. Господи, насколько глупо было бы мечтать, чтобы они стали чуть ближе, насколько наивными должны быть все мысли мальчишки о хоть каких-то взаимных чувствах. Этот человек пытается изменить его, этот человек мучил его на протяжении часов… — Не могу взять в толк, — пробубнил он, вглядываясь в ледяные шоколадные глаза доктора. — Вы, видимо, специально что-то делаете, чтобы мне было так скверно. — и он в раздумье нахмурился. — Тебе только что было плохо, — сказал он, тихо вздыхая, — потому что ты выздоравливаешь. Когда человек здоров, он отзывается на то, что мы тебе показывали, чувством страха и дурноты. Ты выздоравливаешь, вот и все. — Затем он похлопал мальчишку по коленке и вышел. А Сокджин задумался, силясь разгадать эту головоломку. Похоже было, что провода и всякие прочие штуки, которые они цепляли к его телу, заставляли его чувствовать себя больным, и все это сплошной подвох. Но что он может изменить?