illness of life

Глаза не могу отвести от него. У меня такое ощущение, что это все ненастоящее. Никогда прежде я не испытывал подобных чувств потому, главным образом, что все мои отношения строились на том, чтобы жить быстро, менять одну больницу на другую и умереть молодым. Нигде я не задерживался настолько, чтобы успеть по-настоящему кем-то увлечься. И даже будь такой шанс, желания бы, наверно, не возникло. Среди них не было Хосока. Мы останавливаемся перед большим аквариумом с тропическими рыбками, и лишь усилием воли я отрываю взгляд от него и перевожу на ярко окрашенных обитателей стеклянной полусферы. Слежу за оранжево-белой рыбкой, наматывающей круги у придонного коралла. - Когда я был намного младше, то всегда смотрел на них и думал, как было бы здорово задерживать дыхание надолго и плавать вот так, как они, - говорит Хося, следуя за моим взглядом. Вот так сюрприз. Я знал, что он бывал в Сейнт-Грейсиз, но не знал, что впервые он попал сюда еще ребенком. - И сколько ж тебе было? Оранжево-белая рыбешка поднимается вверх и стрелой ныряет к самому дну. - Доктор Хамид, Джун и Джули заботятся обо мне с шестилетнего возраста. С шести лет. Ничего себе. Провести столько времени в одном месте... Такое я даже представить себе не мог. Мы выходим в главный вестибюль и оказываемся перед большой лестницей. Он снова тянет бильярдный кий. - Поднимемся по ступенькам. По ступенькам? Я смотрю на него как на сумасшедшего. Вспоминаю изматывающий подъем на крышу, и легкие горят от одной только мысли о повторении. Не самая сексуальная прогулка. Если он хочет, чтобы свидание продлилось больше часа, подняться наверх будет невозможно. Чон улыбается: - Я шучу. Потеряв счет времени, мы бродим по почти пустой больнице, говорим о семьях, друзьях и обо всем на свете, и бильярдный кий ходит взад и вперед между нами. Мы направляемся к открытому переходу, соединяющему первый и второй корпуса, и медленно идем по нему, вытягивая шеи, чтобы взглянуть через стеклянный потолок на штормовое серое ночное небо. На крышу перехода справа и слева от нас упрямо падает снег. - А что у тебя с отцом? - спрашивает он, и я пожимаю плечами. - Сбежал, когда я был еще маленький. Возиться с больным ребенком в его планы не входило. Он пристально наблюдает за мной, ждет хоть какой-то моей реакции, но я спокоен. - Это было так давно, что иногда мне кажется, будто я рассказываю не свою, а чужую, выученную наизусть историю. У тебя нет времени на меня, у меня нет времени на тебя. Вот так. Все просто. - А что твоя мама? Пытаюсь открыть и придержать для него дверь, что не так-то просто, когда в руке бильярдный кий да еще нужно сохранить дистанцию в один метр, но я же джентльмен, черт побери. Вздыхаю и отвечаю по возможности коротко: - Чудесная. Умная. Решительная. И полностью зациклена на мне. Хосок смотрит на меня, давая понять, что такой ответ не прокатит. - После того как он ушел, она решила, что справится за двоих. Иногда кажется, что она не видит меня и не знает, а видит и знает только кистозный фиброз или В серасіа. - А ты об этом с ней разговаривал? Я качаю головой и пожимаю плечами, спешу закрыть тему: - Слушать ей особенно некогда. Приходит, дает указания и уходит. Но через два дня мне исполнится восемнадцать, и тогда я сам буду принимать решения. Он останавливается как вкопанная и останавливает меня, дернув к себе кий: - Подожди-ка. У тебя день рождения через два дня? Я улыбаюсь, но Хося не улыбается ответ. - Ну да! Выигрышное число восемнадцать. - Юнги! - Он даже топает от досады ногой. - У меня нет для тебя подарка! Ну не мило ли? Тычу ему в ногу концом кия, но шутить уже не намерен. Есть кое-что, чего я действительно хочу: - Как насчет обещания? Просто быть рядом. Он удивлен, но пожимает плечами и кивает: - Хорошо. Обещаю. Чон ведет меня в спортзал, и сенсоры движения включают свет при нашем приближении. Он снова тянет кий и ведет меня мимо спортивного оборудования к двери в дальнем углу, исследовать который я еще не удосужился. Посмотрев сначала влево, потом вправо, он открывает крышку панели управления и набирает код. - Да ты, можно сказать, здесь за главного, а? - спрашиваю я. Замок щелкает, дверь открывается, а на панели загорается зеленый свет. Он усмехается и закрывает крышку: - Одна из привилегий быть любимцем. Я смеюсь. Дверь открывается, и меня встречает волна теплого воздуха, а смех разлетается эхом в пустом просторном помещении. Здесь полутемно, свет только в бассейне, пробегает яркой рябью по застывшей воде. Мы разуваемся и садимся на краю. Воздух теплый, а вода прохладная, и мы болтаем в ней ногами. На какое-то время устанавливается уютная тишина. Я смотрю на него - нас разделяет лишь лежащий между нами бильярдный кий. - Что, по-твоему, случится, когда мы умрем? Он качает головой: - Не самый приятный разговор для первого свидания. Я смеюсь и пожимаю плечами: - Перестань. Мы все здесь смертны, и ты не можешь об этом не думать. - В моем списке есть такой пункт. Конечно есть. Хосок смотрит вниз, на воду, выписывает ногами круги. - Есть одна теория, которая мне нравится, так вот согласно ей, чтобы понять смерть, нужно увидеть рождение. С карма он достал розу и начал крутить ее в пальцах. - Мы ведь живем в животе у матери, верно? Живем и понятия не имеем, что наша следующая жизнь буквально в полушаге. Хося пожимает плечами и смотрит на меня: - Может, смерть что-то вроде этого. Может, она просто другая жизнь? И до нее всего лишь полшага. Следующая жизнь в полушаге? Надо подумать. - Значит, если начало смерть и смерть также конец, то что есть настоящее начало? Он поднимает на меня глаза и смотрит серьезно‚ мои загадки его не развлекают: - Ладно, доктор Мин. А почему бы тебе не рассказать мне, что ты думаешь? - Я пожимаю плечами и откидываюсь на спину. - Смерть - большой сон, детка. Прощание. Отключка. Конец. - Нет, такого не может быть. Гук не просто отключился. Я не могу в это поверить. Я молчу. Смотрю на него, и мне так хочется задать вопрос, который не дает мне покоя с тех пор, как я узнал, что его брат умер. - Что случилось? С Чонгуком? Хосок замирает, но вода у его ног еще кружится. - Гуки занималась клифф-дайвингом в Аризоне и допустил ошибку, когда входил в воду. Разбился. Сломал шею и утонул. Нам сказали, что боли не почувствовал. - Он смотрит на меня, и в его глазах тревога и смятение. - Откуда им знать, Юн? Почувствовал он боль или не почувствовал? Чонгук всегда был рядом, когда мне бывало плохо, а вот меня в нужный момент рядом не оказалось. Я качаю головой. Как трудно остаться на месте, когда так хочется подвинуться и взять его за руку. Но что сказать? Не знаю. На его вопрос ответа нет. Хося снова смотрит на воду, и глаза его туманятся, а мысли улетели, должно быть, далеко-далеко, в Аризону. - Предполагалось, что мы будем там вместе, но я не смог. Заболел. Как всегда. Он медленно, с усилием выдыхает, глядя в одну точку на дне бассейна: - Постоянно это представляю, воображаю, как и что могло случиться. Что он почувствовал? О чем подумал? Я этого не знаю, и потому для меня Гук постоянно умирает. Я вижу его снова, снова и снова. Я беру бильярдный кий и трогаю его ногу в воде. Чон вздрагивает и смотрит на меня. Глаза у него чистые и ясные. - Даже если бы ты был с ним там, ты все равно ничего бы не смог сделать и ничего бы не знал. - Но он умер там один. Понимаешь? С этим не поспоришь. - Разве мы не все умираем в одиночку? Те, кого мы любим, не могут уйти с нами. - Я думаю о Стелле и Джейсоне. О моей маме. Что расстроит ее больше: моя смерть или проигрыш болезни? Хосок погружает ноги глубже в воду. - Как думаешь, утонуть это больно? Страшно? Пожимаю плечами: - Так уйдем и мы, да? Мы ведь тоже тонем, только без веды. Всю грязную работу выполняют наши собственные жидкости. - Смотрю на него краем глаза и вижу, как он ежится. - Думал, ты не боишься смерти. Он шумно вздыхает и смотрит на меня раздраженно и недовольно: - Я не боюсь смерти, но есть еще умирание. Ты знаешь, что при этом чувствуют люди? - Я не отвечаю, и он продолжает: - А ты чего боишься? Или ничего? На губах уже вертится привычный саркастический ответ, но я сдерживаюсь, потому что хочу быть с ним настоящим. - Думаю о самом последнем вдохе. Последнем глотке воздуха. Когда тянешь, тянешь и не получаешь ничего. Думаю, как рвутся и горят грудные мышцы. Все понапрасну, все бесполезно. Воздуха нет. Ничего нет. Только тьма. - Я смотрю на воду, а вижу четкую, со всеми деталями картину нарисованного. Образ знакомый, как и сосущее чувство под ложечкой. - Но... Эй! Такое только по понедельникам. В остальные дни я об этом не задумываюсь. Хося тянется ко мне, и я знаю, что он хочет взять меня за руку. Знаю, потому что и сам хочу того же. Сердце замедляет ритм, и я вижу, как он замирает на полпути, как впиваются в ладонь пальцы, как опускается рука. Наши глаза встречаются, и в его зрачках я вижу понимание. Ему знаком этот страх. И тут он улыбается одними лишь уголками губ, и я понимаю, что вопреки всему мы здесь. Благодаря ему. Стараюсь сделать вдох поглубже и вижу подрагивающий отблеск на его ключице, шее, плечах. - Господи, ты такой красивый. И смелый. Это просто преступление, что мне нельзя дотронуться до тебя. Я поднимаю бильярдный кий. Никогда еще мне не хотелось так сильно ощутить под пальцами его кожу. Я осторожно веду кончиком кия по его руке, резкому изгибу плеча, поднимаюсь по шее. Он вздрагивает от этого моего «прикосновения», а на щеках пламенеет красный цвет. - Твои волосы, твоя шея, - говорю я, и свет оживляет ее кожу. - Твои губы, - говорю я, ощущая то опасное влечение, то взаимное притяжение, грозящее риском поцелуя. Внезапно смутившись, Чон отворачивается. - Я солгал в тот первый день, когда мы познакомились. У меня не было секса. - Он переводит дух. - Не хочу, чтобы меня кто-то видел. Со шрамами, с трубкой. В этом нет ничего сексуального и... - В тебе все сексуальное, - перебиваю я. Он смотрит на меня, и я хочу, чтобы он увидел подтверждение этих слов на лице. - Ты само совершенство. Хосок отталкивает бильярдный кий, встает, поднимает руки и медленно стягивает толстовку. Вещь падает на пол, а у меня отваливается челюсть. Так же он снимает кроссовки, переступает через них и выпрямляется, словно приглашая меня взглянуть. Да он же вышиб из меня дух! Хватаю воздух, а ненасытный взгляд торопится ухватить все его тело: плечи и грудь, бедра и ноги. Свет танцует на боевых шрамах у него на груди и животе. - Боже мой. - Это все, на что меня хватает. Вот уж не думал, что буду завидовать бильярдному кию. Хося улыбается стыдливо и вдруг опускается в воду и уходит с головой. Он смотрит на меня снизу вверх, и его волосы колышутся, словно у русалки. А потом выныривает, ловя ртом воздух, и мои пальцы сжимают кий. Чон тихонько смеется: - Сколько меня не было? Пять секунд? Десять? Я откашливаюсь. Закрываю рот. Как по мне, так мог и год пройти. - Не знаю, не считал. Смотрел. - Что ж, я тебе свое показал, - говорит он с вызовом в голосе. На вызов я отвечаю всегда. Поднимаюсь, расстегиваю рубашку. Теперь он зритель. Молчит, не говорит ни слова, но губы приоткрыты. Я подхожу к ступенькам, также снимаю тапочки. Они зовут меня, вода и Хосок. Шаг на ступеньку, еще один вниз. Я спускаюсь в воду, не отпуская его взгляд. Обоим не хватает воздуха, и впервые в этом не виноват КФ. Я ухожу под воду, и он следует моему примеру. Пузырьки бегут вверх, а мы смотрим друг на друга через подводный мир, и волосы тянутся нас вверх, и в падающем свете отбрасывают тени наши тела. Мы улыбаемся друг другу, и даже зная, что есть миллион причин против, глядя на него сейчас, я чувствую, что влюбляюсь.