Денвер вздохнул, когда Хельсинки и Богота открыли шторы, просто чтобы показать целующихся Берлина и Палермо. Естественно, они целовались. Почему бы и нет? Они были оставлены одни на целых две минуты, это
должно было произойти. Ему даже не было противно, больше нет. Он видел намного больше, так что уже привык. Денвер просто очень
устал.
Он был очень горд своей ролью услужливого шафера Палермо. Но большинство времени чувствовал себя неоплачиваемым вожатым в летнем лагере, полном подростков с гормонами, ну или кем-то по типу. Положительная сторона — если ее можно так назвать — была в том, что Денвер теперь был хорошо подготовлен абсолютно ко всему, что выкинет на него сын в где-то пятнадцать. Подросток Цинциннати будет ничем по сравнению с этим. Денвер уже все это видел. Перепады настроения, грубые комментарии и неблагодарное поведение, слезы и крики. И постоянное проявление своих чувств на публике, когда эти двое не могут даже побеспокоиться, чтобы скрыться где-нибудь и наслаждаться друг другом
подальше от остальных. Но Денвер все пережил. Позвольте Цинци придти к нему со всем, что у него есть. Что он сделает? Будет ныть весь день и говорить, что его родители ужасны? Закатывать глаза и игнорировать все, что он говорит?
Пожалейте. Денвер охуенно готов. У него хватит терпения, и есть опыт работы. Все это, благодаря Палермо.
Еще одним неожиданным плюсом к свадебным приготовлениям было то, что, после всех этих лет, Денвер наконец-то перестал бояться Берлина. Чем больше времени он проводил с женихами, тем больше осознавал, что они просто два влюбленных придурка. Что-то, к чему он мог отнести и себя. Только они — милые, умные и надменные. И очень надоедливые, когда начинают болтать о том, чем увлекаются. Искусство, наука, ограбления. О друг друге. Но, на самом деле, они просто пара безумно влюбленных дураков. Это мило, если смотреть таким образом. Почти делает их человечнее.
Денвер даже немного разочарован, что его обязанности шафера подходили сегодня к концу. Но он, конечно, был счастлив насчет свадьбы. Настало время этому месту получить немного романтики!
Как ни странно, импровизированная сцена поцелуя закончилась почти тут же, как открылись шторы. Прозвучала музыка, классический кусок, звучащий до странности знакомо. Денвер не мог распознать его. Берлин назвал композицию «
Pachelbel’s canon», что не значило для него абсолютно ничего.
Несмотря на это, музыка была красивой, и пока они ее слушали, Палермо и Берлин начали спускаться к алтарю, прижавшись.
Они оба широко улыбались, шептав что-то друг другу на ухо, и Денвер был счастлив, что у них не было микрофонов, что предлагала Найроби для чтения клятв. Все равно гостей было немного, а Палермо и Берлин могли быть довольно громкими, если хотели. Он был уверен, что они услышат клятвы просто прекрасно.
Никто, кроме Лиссабон, не ждал их у алтаря, что делало вид, будто или Палермо, или Берлин женятся на
ней. Но он знал, что упоминать этого не стоило. Большинство его предложений итак были проигнорированы. Какой вообще был смысл в выборе его шафером Палермо, если они отвергли все самые лучшие идеи?
Хулия, которая стояла рядом, наклонилась и прошептала ему в ухо:
— Я бы очень много заплатила за возможность увидеть, как Профессор довел бы Берлина до алтаря и
передал Палермо.
Денвер едва удержался от смеха. Он знал, что Профессор тоже об этом думал. Или лучше
Серхио, как он пытался в последнее время его называть. У него с Денвером было много встреч один на один за последние месяцы, как шаферов с обоих сторон. Почти всегда «
срочная проверка» этого, «
внезапная проблема» того. Он снова вздохнул.
— У нас не будет передачи жениха, не будет носильщика колец… — посетовал он уже тише. — Что мы
вообще делаем?
— Я не вижу, чтобы кто-нибудь из них нес букет, — заметила Моника. — Поэтому, думаю, они не будут бросать что-либо.
Токио схватила его сзади за плечо и повернула к себе.
—
Пожалуйста, Денвер, скажи, что они будут искать подвязку, — попросила она.
— Даже не думай шутить об этом, — вздохнул он. — Профессор и я
часами ругались с ними, чтобы этого не произошло. Палермо хотел ради этой подвязки станцевать стриптиз.
— Серьезно? — влезла Хулия. — Очень обидно, что ты отговорил его. Я разочарована в тебе, Дэни.
— Поддерживаю, — согласилась Токио. — Уж лучше, чтобы тут были какие-нибудь еще развлечения, если нам придется выслушивать, насколько сильно они друг друга любят… Они
знают. Мы
все знаем.
Никто не хотел с этим спорить, поэтому ей позволили продолжать обижаться.
Моника улыбнулась Денверу, и он взял ее за руку. В отличие от Токио, она любила свадьбы, а последняя, на которой они были — была их собственная. Он становился таким романтичным от одной только мысли об этом.
Женихи достигли алтаря, поэтому, пока остальные садились на свои места, Денвер подошел и встал поодаль от Палермо. Он видел, как Серхио сделал то же самое со своей стороны арки, тихо занимая свое место за Берлином. Это бессмысленно. Он должен был быть близко к Палермо, но не слишком. Было важно, чтобы шаферов было видно за женихами, но они не должны были привлекать внимания. «
Вы, как те статуи снаружи», объяснил Палермо вчера. «
Ты здесь просто, чтобы стоять и мило выглядеть. Но, если мы тебя услышим, то что-то, на самом деле, пошло по пизде.»
Свадебный марш закончился, и музыканты начали играть мягкую, более спокойную мелодию.
— Доброе утро, — начала Лиссабон. — Спасибо всем, что пришли.
Она надела бело-золотую мантию и собрала волосы в высокую прическу, наконец, не требующую карандаша. Денвер не имел к этому отношения, это было обязанностью Серхио — исполнить задумку брата. Она, правда, выглядела очень мило.
— Мы собрались здесь сегодня, перед богами и мужчинами, чтобы засвидетельствовать и отпраздновать союз Берлина и Палермо. Андреса и Мартина. Сегодня они соединят свои жизни и души в браке.
Он услышал несколько покашливаний. Да, это точно написала не Ракель. «
Они соединят свои жизни и души»? Здесь повсюду отпечатки Берлина. И Денвер уже мог слышать голос Найроби в голове. «
Перед богами, и мужчинами, и женщинами, Берлин, шовинистический ты кусок говна». Она, скорее всего, засыплет его разговорами об этом сегодня.
После короткой паузы, Лиссабон продолжила:
— Когда Мартин и Андрес готовились к этой церемонии, они отразили на бумаге, что настолько любят друг в друге. И это была, наверное, самая легкая часть из всего планирования свадьбы. Хотя, у них и заняло некоторое время сокращение всех причин, не правда ли? Для обоих женихов. И я даже не говорю о тех частях, что я видела. Как я недавно узнала, у Мартина есть много рассказов об Андресе, большинство и которых я даже не хочу знать.
Они оба улыбались друг другу, даже не смотря на нее. Палермо выглядел чрезвычайно гордым собой, Денвер по-любому потом попросит у Лиссабон тот черновик с клятвами без цензуры. Он был уверен, что Хулия и Найроби будут
в восторге.
— В этот момент священники на свадьбах традиционно что-то зачитывают, но мне сказали, что стихи из Библии, безвкусны и не вдохновляющи, с чем я не согласна.
Берлин удивленно засмеялся, что означало — комментарий точно был не от него.
— Понимаю, — сказал он Палермо. — Если ссылаться на католическую церковь, я все равно до сих пор женат на своей первой жене.
— Но мы же не лицемеры, да? — ответил тот с мерзкой ухмылкой. — Мы жили в грехе до этого и точно не закончим сегодня.
На этих словах Берлин послал ему такой
взгляд, который Денвер не хотел даже описывать. Смысл он все равно понял. Они хотят друг друга. Доверьтесь им, и эти двое начнут трахать друг друга глазами
у алтаря. Боже мой!
Ракель снова заговорила с вежливой улыбкой, не сходящей с губ. Денвер восхищался ее стойкостью.
— Поэтому… заместо чтения, я позволю обоим женихам поделиться своей любовью и преданностью друг другу. Мартин Берроте, пожалуйста, расскажи нам об Андресе де Фональоса.
Палермо широко улыбнулся, его лицо явно говорило, что он
был рожден для этого момента.
— Хорошо, все, держитесь за свои стулья! Потому что у меня есть много чего, что я могу рассказать об этом мужчине. Об этом невероятном, красивом мужчине.
Затем Палермо приступил к поэзии о Берлине. Что Берлин обожал, естественно, обожал. Он наслаждался, когда его описывали в лестных — неправильных — терминах.
Это продолжалось вечность. Палермо не соврал, когда сказал, что у него много мыслей об Андресе. О его разуме, и лице, и теле. О его участии и любви к искусству. О всем том, что Мартин чувствует к нему. Поначалу было довольно трогательно. Потом он упомянул план, ограбление,
их золото. Будто он говорил о их ребенке. Судя по реакции Берлина, может, так и было. У них обоих на лице были написаны глубокие эмоции.
Денвер ненадолго отключился. В этом нет ничего такого, их клятвы не для гостей, они друг для друга. И оба жениха, по-видимому, были сосредоточены друг на друге и ником больше.
Палермо начал обсуждать слишком технические вопросы ограбления и то, чего они достигли вместе. Он упомянул те детали плана, о которых Денвер даже не подозревал до этого момента. Хотя, он был в Банке вместе с ними. Но инженерные лекции Мартина вправду задели Андреса, если мокрые глаза — и, еще важнее, его молчание — были каким-либо индикатором.
Серхио подвинулся и передал кольца перед тем, как Ракель заговорила монотонно, но с улыбкой.
— Андрес де Фональоса, согласны ли вы взять Мартина Берроте в
законные мужья, — начала она, хотя, это, наверное, единственная вещь, которую эти оба сделают по закону, — в радости и печали, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, и обещаете ли вы любить и беречь его до конца своих дней?
Андрес вытянул вперед руку, чтобы Мартин надел на нее кольцо. Он подождал, пока это произойдет, чтобы Мартин смотрел прямо на него, когда тот будет говорить это.
— Si, quiero.
Да, обещаю.
Денверу даже не надо смотреть на лицо Палермо, чтобы понять, что тот плачет. У него хорошо получалось сдерживать всхлипывания, но все его тело тряслось, а Берлин стирал слезы с его щек.
— Мартин Берроте, согласны ли вы взять Андреса…
— Si! Quiero!
Послышалось несколько смешков, Денвер ожидал, что Берлин будет в гневе. Но он только обрамил лицо Палермо руками, улыбаясь. С его стороны это не терпение. Это самодовольство.
— Мартин, — предупреждающе подняла элегантную бровь Ракель. — Ты знаешь, что мне теперь придется начать заново.
— Ты медленная! — пожаловался он, что больше походило на нытье. — Представляешь, мой ответ не поменяется за те двенадцать часов, что ты будешь задавать этот вопрос.
— Будь добр со своей будущей сестрой, cariño, — включился Берлин, выглядящий невероятно довольным его состоянием. — Можешь ссориться с ней сколько хочешь,
когда я смогу назвать тебя своим мужем.
любимый
Палермо смотрел на него и только на него. Только потому, что Берлин не плакал в открытую, не означало, что он был
спокоен. Далеко не был. В его красных глазах стояли слезы, а изгиб улыбки не прятал того факта, что его губы дрожали. Денвер услышал щелчок камеры — Рио — спасибо, боже. Это было моментом, что он точно захочет вспомнить.
Ракель подождала и затем повторила вопрос полностью. Пока она говорила, Берлин поднес руку Палермо к губам и поцеловал ее. Это, наверное, единственная вещь, остановившая Мартина от прерывания вопроса.
-… и обещаете ли вы любить и беречь его до конца своих дней?
Они услышали какой-то задушенный звук, и последующую за ним тяжелую паузу.
И после ничего.
Очень долгое время, казалось, будто Палермо вообще не собирался отвечать. Он просто очень громко дышал. Денвер встретился взглядом с Серхио, и все стало понятно.
Это объясняет прерывание. Палермо не вел себя грубо. Он был в спешке, потому что
знал, что больше не выдержит. Как понял Денвер. После такого и у него запершило в горле.
— Si, — наконец вытянул Палермо, — Si, quiero.
Ракель подождала, пока Андрес надел кольцо на дрожащий палец Мартина. Затем она улыбнулась и сделала объявление:
— Андрес де Фональоса и Мартин Берроте, я провозглашаю вас
marido y esposo…
мужем и мужем
Как только эти слова были сказаны, широкая улыбка осветила лицо Андреса, делая его моложе, ярче,
счастливее, чем он когда-либо был, и Андрес притянул Мартина ближе в сокрушительные объятия. Палермо закопал свое мокрое от слез лицо в его шею, пока громкий голос Найроби окружал их, ее слова отскакивали от каменного прохода.
—
Damas y caballeros, — провозгласила она, — Это теперь мое право — представить вам, в первый раз,
los Señores Berrote y de Fonollosa, партнеров в преступлениях,
мужа и мужа!
Дамы и господа
— Теперь вы можете поцеловаться… ну, я полагаю, мне не надо было это говорить, да?
Они прыгнули друг к другу на середине ее предложения. Или, если быть точным, Палермо всем весом своего тела прильнул к Берлину, обнимая того за шею. Берлин схватил его за талию, чтобы уравновесить их обоих, когда они начали целоваться. Оба чуть не упали на бедного Серхио прямо за ними. Это было довольно целомудренно, учитывая обстоятельства. Они просто скрестили губы на несколько секунд перед тем, как отстраниться и обменяться улыбками под оглушительный звук аплодисментов и свиста гостей.
Денверу пришлось признать, что он стал довольно эмоциональным. Но только Моника видела, как он стирал слезы, поэтому нормально. Она уже знала, что он мог быть чувствительным парнем, и ей нравилась эта его сторона. Но, если кто-то спросит, то это солнце светило прямо в глаза, окей?
Теперь стало понятно, что, хоть клятвы и были немного слишком, они также были трогательными и искренними. Он заметил несколько слез в толпе. Включая Хулию, которая все утро ворчала насчет того, какой же Берлин мудак. Но самый сложный случай, скорее всего, был у его коллеги. У Серхио в глазах стояли слезы, когда он крепко обнимал своего брата. Затем он схватил и трясущегося Палермо, также обнимая его.
Денвер встретился взглядом с Мартином, смотревшего из-за плеча Серхио и заметил, как тот одними губами проговорил «
Кто этот парень?», указывая на спину Серхио. Денвер посмеялся и поспешил Палермо на помощь, получив сокрушительные объятия за это. Ну, это понятно. Он был пиздец, каким охуенным шафером.
— Он только что сказал мне «
Добро пожаловать в семью», ты можешь в это поверить? — засмеялся Мартин с недоверием на лице, — Он даже блять назвал меня «
hermanito», Денвер!
братик
Он звучал почти оскорбленным.
— Ну, поздравляю, наверное. Так… я могу звать тебя Мартин де Фональоса?
— Не позволяй ему себя услышать! Он сделает из этого вензеля на полотенцах или еще какое-нибудь дерьмо. Продолжай называть меня Палермо. Мы еще не перешли на имена, мой друг.
До того, как Денвер сумел указать, насколько это было глупо, Мартин — хорошо,
Палермо — вернулся к Берлину, чтобы начать спускаться обратно по проходу. Как муж и муж.
Денвер снова повернулся к Серхио и увидел, как тот кивнул, широко улыбаясь. Это был сигнал, которого он ожидал. О, это происходит!
До того, как бойня успела начаться, Денвер поспешил поцеловать Монику. Затем подхватил Цинциннати с ее колен, усаживая на плечи, чтобы его мальчик тоже смог все разглядеть. Он передал ему маленькую сумочку с конфетти, и со смехом они начали усыпать ими молодоженов. Все знали, что сигнал подает Денвер, поэтому последовали его примеру, разбрасывая конфетти, рис, кружева,
все. Рио и Паула даже встали на свои стулья ради более выгодной позиции, а Хельсинки каким-то образом держал целую корзину конфетти.
Прозвучало слабое «Я четко сказал, что
без риса…» от растерянного Берлина, но Палермо взял его за руки и покружил, смеясь и танцуя под дождем из конфетти. Андрес посмотрел на него, будто тот с луны свалился и закончил с протестами. На пока.
Денвер заметил рис всех цветов и заподозрил Токио и Хулию в раскраске своих запасов с тем, чтобы устроить дружеское соревнование —
то есть, чтобы кинуть в волосы, пиджак и на лицо Берлину как можно больше риса и смочь потом найти победителя по цвету. Денвер лишь позавидовал их придумке. По-видимому, Марсель тоже принимал в этом участие. Он единственный был с синим рисом. И они трое целились очень метко.
— Лиссабон! Защити нас своей мантией! Это приказ! — прокричал Берлин, когда новая волна захватила их.
— Она
на мне, Андрес.
— И что?
— А то, что я не собираюсь раздеваться в церкви!
— Извращенец! — крикнул Палермо и закашлялся от попавшего в рот риса. Берлин даже не пытался скрыть смех. Также, как и Денвер.
Они продолжили свой путь вниз по проходу рука об руку, все еще устремив глаза друг на друга, несмотря на неизменные посягательства гостей. К счастью для молодожен, проход был не столь длинный, и вскоре они оказались вне зоны досягаемости, продолжая свой путь к замку. У них должна была пройти свадебная фотосессия перед приемом. Хотя, они и были покрыты рисом и конфетти, поэтому точно понадобится немного времени на чистку.
Зона под развалинами церкви быстро пустела, и вскоре там остались стоять лишь Серхио и он с Цинцинатти на плечах. Они были окружены цветами и пустыми стульями. И блядским рисом и конфетти, разбросанными повсюду.
Денвер подхватил сына и поставил на землю.
— Вот видишь Цинци, только что твой папа допустил огромную ошибку. Потому что, как ты думаешь, кто теперь будет убирать все это?
Серхио покрутил головой, и, все еще сияющий от радости, принялся за работу.
— Пойдем, я помогу со стульями. Других позже назначим на уборку… всего остального.
— Ты всегда был хорош в перекладывании работы на других, да,
Профессор?
Денвер все еще улыбался, особенно, когда Цинциннати положил свои маленькие ручки на стул и подвинул его сантиметров на десять.
— Смотри! Ты уже назначил кое-кого.
Серхио засмеялся, и они продолжили двигать стулья в веселой атмосфере. Боже, они правда круто справлялись с должностью шафера, не правда ли?
