Only Us

      Габриэль ищет среди высоких сосен, скалистых холмов и глубоких оврагов. Ходит по покрытому илом берегу мутно-зеленой реки и через секунду осматривает пещеру на севере, в ее устье. Он ищет среди широких дубовых стволов около водораздела на юге и находит Джека у корней раскинувшегося на краю обрыва векового дуба с облезлой корой и кривыми сухими черными ветками. Джек обнимает колени и сидит с закрытыми глазами. Габриэль садится рядом и ждет.       «Я не понимаю, — говорит Джек, не открывая глаз, — мама записала для меня то видео, чтобы сказать мне, что я сам должен решить, кем мне становиться. Я должен буду знать, чего мне хочется от жизни, должен буду понять хорошо это или плохо. И никто не вправе решать это за меня. Но, — он сделал паузу и повернулся с надеждой на понимание в глазах, — я не знаю, что мне сейчас делать. Насколько правильным будет делать то, чего я хочу — вдруг я окажусь неправ?»       Джек действительно беспокоился о правильности своих поступков и желаний, его волновали последствия, и он искренне заботился о близких ему людях. Сэм и Дин были правы — он совершенно не похож на своего отца. Габриэль развернулся к нему:       «Быть неправым – часть жизни человека, просто делай то, что считаешь нужным. Для меня это работало, по крайней мере». — Габриэль усмехнулся и похлопал Джека по плечу в знак поддержки. Он видел в этом потерянном ребенке себя — в те моменты, когда оставался наедине со своими страхами. Джек кивнул головой и продолжил:       «Кастиэль, Дин и Сэм — они заботились обо мне все это время, и я верю им. Я верю, что я не должен слушать Люцифера, потому что он врет. Потому что ему интересна только моя сила — Кастиэль говорил это. Но… я помню, что отец обещал мне, еще до моего рождения. Он обещал создать лучший мир без всего плохого, без зла и без боли».       Габриэль готов был рассмеяться, он закрыл рот рукой, пряча улыбку, когда Джек с непониманием посмотрел на него. Он помнит, что говорил его Отец, наблюдая с небес за колышимыми стихающим ветром волнами на поверхности Земли, там, где раньше была суша: пустыни и леса, горы и низины, оживленные торговые города с известковыми стенами и небольшие поселения на плодородных полях — на сто пятидесятый день бурь, гроз и ураганов он, наконец, простил свои творения, простил порочность их сердец, идущую с детства, — потому что он создал их такими. Его лучшие создания порочны, но Люцифер хочет создать мир без этой порочности, без страха и боли, без зла и ненависти — это ли не самое нелепое в своем взаимоисключении утверждение? Габриэль качает головой и все-таки смеется — в этом порыве Люцифера только желание превзойти Отца и доказать ему свою правоту. А Джек верил и все еще верит.       «Я знаю, что это не может быть правдой, — оправдывается Джек, будто бы сказал что-то не то, — но я хочу поговорить с ним. Я читал о его истории в Библии, и, пока весь мир клеймит его Дьяволом, я хочу узнать — может быть, в нем есть что-то хорошее?»       Может быть и есть — думает Габриэль, может быть и было. Раньше — в детстве. Джек смотрит на него в ожидании ответа, и Габриэль устраивается удобнее на корнях возвышающегося над ними дуба.       «Может быть. Он никогда не врал, даже тебе, и всегда хотел поступать как лучше. Но у него никогда не получалось как лучше, поэтому он делал, что мог. Многие от этого пострадали, прежде всего он сам. Я не знаю, стоит ли говорить, что это заслуженно, ведь раньше у него были благие намерения».       «Я не понимаю, — говорит Джек, — если он не врал о мире без зла и ненависти — разве такой мир не благо?»       Люцифер действительно всегда говорил правду, но только свою правду, потому что чужую он принимать не хотел.       «Он создаст новый мир по своему видению, а все, что он видит — это только свою силу и свою трагедию. В его мире есть место лишь для него и его преклоняющихся игрушек».       Джек молчит, Габриэль тоже. На лице Джека написано полное разочарование. Он хотел услышать хоть что-то, оправдывающее его отца, но Габриэль тоже никогда не врал, в том числе самому себе.       «Каким он был раньше? — в голосе Джека слышится надежда. Он выглядит усталым и бесконечно расстроенным. Габриэль опирается спиной о ствол дерева и старается игнорировать это отвратительное чувство пустоты в груди. — Может, он захочет, чтобы все было по-старому?»       «По-старому…» — повторяет Габриэль про себя и прикрывает глаза. Действительно, лучшее время было, когда они были детьми. Тогда они считали, что Отец подарил им этот мир.       Они ходили по воде, когда еще не было суши, вглядывались в зеркальную поверхность и смотрели, как Отец зажигает звезды — одну за другой. Люцифер учил его зажигать их. У Михаила получалось лучше всего.       Они создавали животных, и Отец критиковал каждого из них, Люцифера больше всех. Он так гордился ими, когда отпустил их творения на Землю. Люцифер создавал морских гигантов, он показывал ему, насколько огромными и насколько великолепными они были.       Большую часть времени они проводили в Саду, играли под Древом жизни, и каждый из них делился своим видением будущего — оказывается, никто из них не был прав.       Порой их шутки перерастали в обиды и даже драки, и Отец старался не вмешиваться, и, когда им надоедало обижаться, они снова шутили сами над собою.       Габриэль находил птиц самыми прекрасными из созданий Отца — они напоминали ангелов. Люцифер смеялся над этим, но любил смотреть за их полетом среди облаков.       Иногда они сбегали на Землю вдвоем, потому что ему хотелось сбежать, а Люцифер был хорошим старшим братом. На Земле он тренировался чудесам, которым его учили братья. Он хотел придумать что-то свое и в итоге создал свою копию. Люцифер говорил, что это креативно, хоть и по большей части бесполезно. Габриэль не обижался. Брат научил его делать копии, идеально со ним схожие.       Люцифер всегда учил его всему, что знал сам, и Габриэль всегда думал, что, что бы ни случилось, между ними ничего не изменится.       Габриэль поджал губы и приоткрыл глаза, рассматривая черную кору широких поеденных корней. Вспоминать о счастливых моментах его существования оказалось особенно трудно.       «Не захочет, — ответил он наконец, — иначе он давным-давно смирился бы со своим наказанием».       Джек посмотрел на него: «Почему он так ненавидел людей? Я читал, что Бог изгнал его за его ненависть».       Габриэль всегда задавался этим вопросом — откуда в его брате столько ненависти? В конце концов, он решил, что Люцифер просто избалован.       «В моих глазах Люцифер пал еще до своего наказания. Он всегда был эгоистичен, — объясняет Габриэль, — он был любим, и он не смог вынести факта, что Отец смог полюбить кого-то больше него. Он всегда был лучшим сыном и всегда был любимым сыном, Отец никогда не любил нас так, как его. Он хотел, чтобы так продолжалось вечность, и боялся изменений настолько, что предпочел разрушить все до основания, чем думать, что его забудут».       «Но почему? — спрашивает Джек. Он пытался понять то, что Габриэль не понимал веками, — Разве он не дорожил своей семьей?»       «Видимо, его гордость была ему дороже, да и к тому же он никогда не любил нас так, как любил Отца. Он никогда не любил меня, как любил Отца. Он добивался его расположения прежде всего, и что бы я не говорил, он никогда не слушал. Я говорил ему, что люди — главная работа Отца, что они идеальны и безгрешны, что он создал их в урок нам, но Люцифер всегда злился. А после изгнания в нем и осталась только эта злоба, и он не может не разрушать то, к чему прикоснется, или пытаться убить…» — Габриэль покачал головой, слыша отвращение в собственном голосе, и уверенно улыбнулся, встретив взгляд, полный сочувствия. Он не хотел, чтобы его жалели, потому что сам никогда себя не жалел. Он жил со своей безнадежной, обреченной преданностью и никогда не хотел по-другому.       «Старший бро действительно стал совсем неуправляемым. Когда я сказал ему то, что всегда говорил Отец: что люди лучше нас, что у них есть то, чего мы лишены — чувства и эмоции, и это превозносит их над нами, он даже не сомневался в своем решении убить меня. Но я знаю его лучше, чем он сам, он никогда не видел, как я усовершенствовал выученное нами чудо с копиями».       Джек ничего не ответил и опустил голову. От услышанного в нем еще больше загорелось желание выслушать объяснение Люцифера. Потому что должно же быть хоть что-то в его отце, что не было бы ему противно.       «Ты простил его?» — спросил он Габриэля.       «Нет и никогда не прощу, но он — моя семья, и я буду рядом с ним, терпеть его сколько потребуется».       Габриэль лучезарно улыбнулся. На душе было отвратительно грустно, сейчас он бы не отказался от бутылки хорошего алкоголя и горсти приторных конфет.       «Я хочу поговорить с ним, — заявил Джек, вставая, — потому что он — мой отец, и я хочу знать другую сторону его истории».       Он исчез, а Габриэль остался сидеть, рассматривая полностью затянутое облаками серое вечернее небо.