Orcor tarner andossё Angbando. Eldar senner pilindi. Firnentё.*
В такие утра Вилф особенно остро жалел, что не стал поэтом. Хотя рассвет уже вдавил тьму в канавы и узкие переулки, солнце ещё не поднялось над окоёмом — город прояснился, но не наполнился цветом. В тихой призрачной серости лишь угадывались грядущие краски: густо-рыжая черепица крыш, пестрота наличников, золото и серебро куполов колоколен, жёлто-песчаная пыль на брусчатке. Отчего-то хотелось коснуться этой пыли, прижаться к ней щекой, вдохнуть её, попробовать на вкус. Она была такой… настоящей. В дневной суетности, оглушённый командами десятника, досужей болтовнёй сослуживцев и гомоном рыночной толчеи, Вилф часто видел мир зыбким, условным — дощатыми подмостками с плоским задником, на которых разворачивалась жизнь. Поглощённые насущными делами, мелочными удовольствиями и страстишками, Вилф и прочие забывали об истинной красоте вокруг. Только в сей краткий час, когда люди ещё не проснулись, ничто не отвлекало Вилфа от твёрдой подлинности мира. Разве не диво, что бесцветное призрачное утро казалось ему более вещественным, более существующим, более значимым и важным, чем яркий день? О, если бы только косноязычный стражник умел доносить мысли до сородичей! Впрочем, верней всего, ничего нового о мире Вилф не открыл: с ним просто играет утомлённый ночным дозором разум. В глаз воину нагло ткнулся комар, с зудением вспарывающий летний воздух. Вилф отмахнулся, и комар сел на лоб Эдвину — напарнику, закемарившему, привалившись к каменной стене. Стражник поморщился, но век не поднял. Вилф пнул его: — Не позорь плащ дэйлского дружинника! Скоро смена кончится, отоспишься. — Недосуг мне после смены спать, — усмехнулся Эдвин. — Занят я, пиво пить надо. Сколько нам осталось-то? Вилфу тоже было любопытно, сколько осталось. Накануне вечером Инид никак не могла уложить разбуянившегося малыша, и стражнику не терпелось проведать молодую жёнушку: справляется ли она с первенцем? Вилф предложил пойти к башенным часам и засечь время до конца вахты. Товарищи не сделали и пары шагов, как вдруг утреннюю тишину разорвал отчаянный крик: — Помогите! Звеня кольчугами, стражники побежали на голос. По пустым улицам разлеталась мольба: — Лекаря! Вилф с Эдвином завернули за угол, выскочили на Фонтанную Площадь и увидели соратников — дюжих близнецов Берти и Барни и старого десятника Вулфварда, тоже примчавшихся на зов. Между ними метался потерпевший. Тёмно-синие полы распахнутого камзола хлопали от его порывистых движений, колыхались длинные спутанные волосы — не просто чёрные, а такого цвета, который видишь, закрыв глаза в кромешной темени. — Да это же Курундил! — обомлел Эдвин. — Не чаял увидеть его при свете! — Трубите тревогу! — орал на стражей эльф и хватал их за накидки, оставляя кровавые пятна. — Моя жена! Орк не ушёл далеко, спрятался где-то от солнца! Прочешите город! — Спокойно, господин, — увещевал десятник Вулфвард. — Что стряслось? Где госпожа Кирсиэль? Курундил стиснул его запястье длинными красными пальцами и потянул к своему дому, гневно вопрошая на ходу: — Где вы были? Ваша работа — оберегать горожан! Почему вы не выполнили её? Почему впустили врага? Зачем мы вам налоги платим? Седобородый Вулфвард грузно топал коваными сапогами и пыхтел, мучимый одышкой. Не выпуская его руки, Курундил нёсся вперёд; он был бос — видно, так торопился за подмогой, что не успел обуться. Взгляд Вилфа то и дело падал на его сверкающие пятки, к которым прилипала песочная пыль. Обременённые кольчугами, стражники тяжело дышали. Угонись-ка за бессмертным! Курундил и его супруга Кирсиэль были двойной диковиной: мало того, что эльфы, так ещё и жили среди людей. Конечно, в Дэйл частенько наезжали гости из Лихолесья, но надолго не задерживались. Курундил же с Кирсиэлью поселились в городе за века до рождения Вилфа. Ходили байки, будто соплеменники изгнали их за изобретение некого станка — эльфы-то, слышно, машин, не жалуют. А вот Королю-под-Горой задумка понравилась, и супруги много лет трудились в Эреборе, строя своё изобретение на гномьи средства. Очень было любопытно, что же это такое, но прижимистый король Траин — не нынешний, который сын Трора, а его тёзка-пращур — выкупил станок, не выносил его из подгорных чертогов и никого к нему не пускал. Пожалуй, государи Дэйла знали, для чего нужна таинственная приспособа, но, разумеется, не отчитывались перед подданными. Судили да рядили по-всякому: то ли машина превращает свинец в золото, то ли серебро — в мифрил, то ли, что уж совсем невероятно, сама собой пишет книги. Когда Кирсиэль объявлялась на рынке, кто-нибудь обязательно приставал к ней с расспросами. Эльфийка не чуралась смертных — любила поболтать да поторговаться с лавочниками, поиграть с детьми, попеть и поплясать на ярмарках. Но стоило завести речь о её изобретении — как воды в рот набирала, ссылаясь на то, что договор с королём Траином запрещает ей раскрывать секрет станка. Из Курундила же и слова было не вытянуть — не то, что про машину, а и вообще. Он редко показывался на людях. Иногда ночные дозорные замечали его на крыше глядящим на звёзды, иногда путники встречали выходящего из леса охотника с парой кабаньих туш за плечами. Прабабка рассказывала Вилфу, что временами эльфийские супруги дрались: носились по городу так, что люди едва успевали уступать им дорогу, а клинки их звенели громче колоколов и сверкали ярче солнца. Бились до первой крови: порой побеждал муж, порой — жена. Кто считал, что они попросту упражняются, чтобы не утратить бойцовских навыков, кто уверял, что такие у эльфов семейные ссоры. Бессмертные ведь поголовно оружием владеют: и мужчины, и женщины. Поначалу Курундила с Кирсиэлью побаивались, но за века соседства люди привыкли: диковинная чета стала такой же городской достопримечательностью, как фонтан, закованная в гранит река или колокольня. «Вот сколь славен и богат Дэйл, — с гордостью говорили в народе. — Даже эльфы не брезгуют жить у нас». Обосновались Курундил и Кирсиэль в узком трёхэтажном доме, вклинившимся между двумя складами. Пусть Кирсиэль и была общительней супруга, а всё-таки любым эльфам уютнее подальше от смертных. Дверь была распахнута настежь. Курундил проволок Вулфварда коротким коридором. Вслед за эльфом и десятником остальные дружинники набились в кухню. Открытый очаг полыхал и потрескивал, на полу простёрлась бездыханная Кирсиэль. Её треугольное личико обрамляли золотые кудри, кровь из перерезанного горла залила белую ночную сорочку. На раскрытой ладони лежал обагрённый столовый нож. Вилф приподнял шлем и почесал потный лоб. Он слыхал от прабабки, что эльф может помереть, если шибко расстроится, но не думал, что речь прям о самоубийстве. — Повернись к стене, господин Курундил, — грустно выдохнул Вулфвард. — Ты задержан по подозрению в убийстве госпожи Кирсиэли. — Что? — вскричал эльф. Повинуясь жесту десятника, Берти и Барни прижали Курундила к стене и завели ему руки за спину. Вилф снял с пояса наручники и сковал бурые от засохшей крови запястья эльфа. — Как вы смеете? — дёргался Курундил. — В убийстве? Я — убил? Дураки! Это был орк, я чую его смрад! Ищите! — Орк? — встрепенулся Эдвин. — Не трусь, врёт он всё, — успокоил Вулфвард. — Ты с близнецами отведи господина Курундила в штаб, а мы с Вилфом тут осмотримся. И пришлите лекаря, чтобы засвидетельствовал смерть. Курундил вырвался из хватки стражей, но не попытался сбежать, а упал на колени возле трупа. — Cirthiel, Cirthiel, a le awarthant nin,** — горько шептал он, роняя слёзы на взрезанную шею супруги; на его виске Вилф заметил огромный синяк. Вилф понимал ход мыслей десятника — наставника, учившего его изобличать лиходеев. Свидетелями домашнего насилия в этой странной семейке были поколения дэйлцев. Напрашивался вывод, что очередной вооружённый спор кончился плачевно. Вряд ли Курундил желал жене смерти — вон, как рыдает, — однако ему хватило ума обставить всё самоубийством. Верно, он понадеялся, что если сам позовёт на помощь стражей, его не заподозрят. Будь это обычная семья, Вилф бы всецело согласился с десятником. Но они бессмертные! Есть, конечно, присловье «у эльфа и ветра не спрашивай совета: оба скажут в ответ — что да, то и нет», но разве они умеют так лгать и выкручиваться, чтобы избежать кары? Вроде бы у них обострённое чувство справедливости, и если бы Курундил был в ответе за смерть упруги, неужто он не пришёл бы с повинной? Подозреваемого увели. Вулфвард плюхнулся на табурет, поставил шлем на стол и огладил бороду. — Стоило попросить начальника усилить дневные дозоры, — проговорил Вилф. — А то легко отмахиваться от орков при свете солнца. Вдруг Курундил не соврал? — Не полошись. Он наверняка наорёт на всех в штабе так же, как на нас, и начальник сам рассудит, прислушиваться ли к нему, — сказал Вулфвард с усмешкой и вздохнул: — Уф, тяжко. Утро, а уже жарища! У них ещё и печка натоплена. Сделай милость, племяш. Вилф зачерпнул ковшиком воды из бочки и плеснул в очаг. В ноздри ударил шипящий дым, огонь потух, и оказалось, что вместе с поленьями пламя скрывало книжицу в плотном кожаном переплёте, толстую, а шириной немногим больше ладони. — Гляди-ка, дядя, — окликнул Вилф, беря находку щипцами. Да, старый десятник приходился ему родичем по материнской линии, но его успехи в службе никак не были с этим связаны. Истинная правда. — А ты сюда гляди, — указал Вулфвард ножнами на окно. Стекло было разбито, под ним валялись осколки, плоский камень и кусок бечёвки. Вилф сопоставил наблюдения: книгу привязали к камню и зашвырнули в кухню снаружи. Но если ночью в город и впрямь проник орк, не вернее ли ему было вломиться в дом самому? Зачем кидаться книжками? Вилф положил книгу на стол, раскрыл наугад, и оба стражника склонились над нею. Переплёт был на диво прочным, пламя лишь слегка закоптило его, а вот бумага внутри подгорела. На левых страницах сохранилась только последняя половина строк посередине, на правых — только первая. Чернила расплывались от вылитой Вилфом воды. Увы, даже уцелей книжица, прочесть её было невозможно. Перед глазами стражников рябила убористая эльфийская вязь, в которой и отдельных букв не различить. Над ней парили точки, чёрточки и завитушки, направленные в разные стороны. Письмена завораживали. Мерещилось, будто они колышутся волнами, натягиваются корабельными канатами, свиваются в тугие кольца. Верхушки букв походили на башенные шпили и пики гор, над которыми летают птицы, низы — на извилистые древесные корни, врастающие в бумагу. — Это не орочьи каракули, — сказал Вулфвард. — Смекаю, что это дневник Кирсиэли, в котором написано, как муж, к примеру, избивал её. Он и кинул книжку в огонь, чтобы уничтожить улику. — Окно же… — пробормотал Вилф, с трудом оторвавшись от созерцания таинственных строк. — Курундил сам разбил его, чтобы нас запутать. Эльфы мастаки наводить тень на плетень. Вулфвард гнул своё, однако в голосе его была тоска. Опыт подсказывал, что случилось рядовое бытовое убийство, но как поверить, что волшебные эльфы способны на такую обычнейшую гнусность? — А вдруг… — робко начал Вилф, заранее втягивая голову в плечи. — Вдруг Кирсиэль не писала этой книжки? Вдруг ночью её разбудил звон стекла, она спустилась сюда, нашла её и прочитала? Быть может, там написано нечто столь ужасное, что Кирсиэль подожгла книгу, чтобы никто больше не узнал этого… и покончила с собой, либо не в силах жить с неким страшным знанием, либо чтобы унести его за грань смерти. — «За грань смерти», — передразнил десятник. — Я думал, ты перерос эту менестрельщину. Ступай-ка обыщи дом. Вилф понуро повиновался. Во втором этаже было чисто и очень обыденно: никаких тебе заколдованных сокровищ, одни только кладовки с мётлами, картины дэйлских художников на стенах да полки с вазами. Зайдя в гостиную, заставленную мягкими креслами, Вилф замер у книжного шкапа. Наугад развернул несколько томов и свитков: опять эльфийские завитушки да гномьи клинышки. В одном фолианте буквы были необычными — очень уж ровными, отчётливыми, отстоящими друг от друга на равные промежутки. Что за мастер-краснописец их вывел? Впрочем, вряд ли ответ на этот вопрос продвинул бы расследование. Вилф продолжил осмотр. На третьем этаже, в спальне, обнаружились следы борьбы. Кровать была сдвинута, дверца платяного шкафа болталась на одной петле, на полу валялся разломанный стул. Неужто десятник прав, и Курундил попросту зарезал жену? Может, она ему наподдала, а он разъярился и настиг её в кухне? Помимо обломков на полу лежала какая-то диковинная сбруя — явно не лошадиная. Вилф подобрал её, покрутил кожаные ремешки, попытался примерить их на себя. — Иди сюда, чего покажу! — донёсся снизу оклик Вулфварда. Повесив сбрую на шею, чтобы освободить руки, Вилф спустился обратно в кухню. — Посмотри на труп повнимательней, — сказал старый десятник, по-прежнему сидящий на стуле. — Ничего не замечаешь? Вилф окинул взглядом тело Кирсиэли. Золотые кудри разметались по полу, ткань на груди покраснела от впитавшейся крови, облепив едва выступающие перси, а длинный подол оставался белым. Не верилось, что эльфы могут выглядеть так обычно. Ни невесомой грации, ни света… О, нет, эльфы, разумеется, не светились! Но у Вилфа было ощущение, что если, глядя на бессмертного, закрыть глаза, под веками станет ярко, будто у лица дрожит свечка. — Ноги, — подсказал десятник. Из-под подола торчали изящные ступни. Присмотревшись, Вилф сообразил, что босая только левая, а на правую натянут чулок телесного цвета. — Ну и что? — пожал он плечами. — Курундил вон вообще по улице без обувки бегал. Они были дома, их застали врасплох. Говорю тебе, дядя, эльф не мог убить жену! Тут что-то нечисто. — Пощупай, — велел Вулфвард. Вилф присел на корточки и, поборов смущение, взялся за щиколотки. Левая ещё не окоченела, а правая была твёрдой. Слишком твёрдой! Вилф постучал костяшкой — дерево! Неужели у десятника такой намётанный глаз, что он приметил это? «Прости, Инид, я только по служебной обязанности», — извинился перед супругой Вилф, стянул чулок с трупа и задрал подол до середины ляжек. Пристёгнутая к колену тугими ремнями, деревянная правая нога в точности повторяла форму настоящей. Искусно выточенная ступня сочленялась с голенью шарниром, а шарниры поменьше скрепляли части крохотных пальчиков. Понятно, почему среди множества побасенок, придуманных за века про эльфийкую чету, не было и слова о том, что Кирсиэль калека! С чуднóй деревянной ногой она двигалась так же резво, как если бы не имела изъянов. Увы, теперь она целиком была не живее полена. Вилф стащил с шеи сбрую и примерил её к ноге эльфийки, решив, что нашёл её запасные крепления. Нет, ремни не подходили. — Ты это наверху подобрал? — спросил Вулфвард. — А ещё что-нибудь было? — Потасовка была, — неохотно признал Вилф. — И у Курундила синяк на виске. Вошли близнецы Берти и Барни с заспанным лекарем Алфордом. — Ну, и что я тут делаю? — ворчал он, протирая уголки глаз костлявыми волосатыми пальцами. — Отволокли бы её сразу в покойницкую, я бы туда потихонечку и добрался. В мои лета, знаете ли, по городу петлять… Алфорд был лет на пятнадцать младше Вулфварда, но в то время как десятник постоянно подчёркивал, что ещё на многое годится, лекарь, казалось, кичился немощью. «Да у вас разве подагра? — вопрошал он, врачуя Эдвинова отца-пропойцу. — Вот у меня подагра!» «И это ты называешь насморком? — упрекал он Инид, сетующую на простуду. — Вот у меня насморк!» — … Ого! — воскликнул Алфорд, уставившись на деревянную ногу эльфийки. — Экое издельице! Лекарь склонился над телом. Вилф посторонился и встал, спросил у Берти: — Начальник распорядился искать орка? — Ага, на всякий случай. Но он не сомневается, что Курундил преступник. Ещё отправил посыльного к королю Гириону — узнать, вправе ли мы судить эльфа. Как назло, сейчас в городе ни одного его соплеменника. Видать, придётся держать его под стражей, пока за ним не приедут из Лихолесья. — Бегом в штаб, — сказал Вилфу десятник. — Допроси Курундила, пусть ответит, что это за книжка. Только не забывай: мы не в сказке живём. Муж убил жену — вот и вся история. Окрылённый оказанным доверием, Вилф подхватил полусожжённую книжицу со стола, спрятал её за пазуху и чеканно пошагал по коридору. Ещё не совсем остывший томик грел грудь воина. Окон в каморке не было, на столах горели свечи. Приунывший Эдвин, которому так и не удалось пропустить кружечку хмельного, скрючился в уголке и царапал пером по пергаменту: «Запись допроса Курундила, сына… — дальше было пустое место, — обвиняемого в убийстве Кирсиэли, дочери Файрэдира, 11 июля 2737 года Т.Э., город Дэйл». Вилф повернулся к подозреваемому. Он сидел прямо, ровно статуя, прикованный к торчащему из стола железному кольцу, и, не мигая, смотрел в пространство. Руки эльфа были уже вымыты. Слёз в серых глазах не осталось, бледное лицо чудилось каменным. Вилф понимал, что ему не пристало иметь дело с таким узником. После него Курундила ещё многажды допросят более высокопоставленные лица. По чести сказать, без покровительства Вулфварда Вилфа сюда бы и не пустили. Невзирая на низкий чин, старожила-десятник был уважаем среди городских дружинников, и даже начальник к нему прислушивался — вот и дозволил молодому дозорному набраться опыта. «Подумаешь — эльф, эка невидаль! — сказал себе Вилф. — Главное не тушеваться». Он уселся напротив Курундила и осведомился: — Почему не назвали имя отца? — Говорит, у него нету, — подал голос Эдвин. — Как нету? — нахмурился Вилф. — Положено записывать. Право слово, господин Курундил, с нас же спросят, отчего бумага не по форме заполнена. Ну, допустим, ваши родители, простите, умерли в детстве… то бишь, когда вы были дитём, и вы их не помните. Ну, назовите любое имя — мы ж не проверим, нам токмо для отчётности. «Остолоп! Что ты городишь?» — укорил себя стражник, таки растерявшийся перед эльфом. Однако смущение юного смертного, похоже, разжалобило Курундила, и он скрежетнул: — Напишите «из рода нолдор». — Благодарю за сотрудничество, — вежливо кивнул Вилф. — Теперь расскажите, пожалуйста, что, по-вашему, произошло. — Я очнулся. Нашёл Кирсиэль внизу. Пытался остановить кровь. Почуял орка. Побежал за помощью. Эльф говорил нарочито размеренно, с едкой снисходительностью, словно бы давая Эдвину время всё записать. Какая забота! — Почуяли? — навострил уши Вилф. — Не увидели? Если вы не сражались с орком, откуда у вас синяк на виске? — Ночью Кирсиэль ударила меня. — То есть, вы подрались? — Мы поспорили. В день свадьбы мы условились разрешать разногласия поединком. Проигравший признаёт правоту победителя. — Не очень-то честно с женщиной-то. — Люди, — презрительно скривился Курундил. — Она ещё и калека, — усовестил его Вилф. Курундил повесил голову и шумно выдохнул, его плечи едва уловимо дрогнули. — Она не ущербней меня, — прошептал он. — Она полноценней… — Простите. Я не имел в виду её оскорбить. — У тебя на плече висит ремень, — сказал Курундил, не поднимая взгляда. — Я привязывал им правую руку, чтобы уровнять шансы. Хотя она возражала… Вилф заметил, как на шее эльфа вздулись вены. Ему было всё труднее сохранять бесстрастность. — Если бы я послушал её, — проговорил он сдавленно, — она бы меня не вышибла из меня дух. Я был бы рядом… Я валялся в забытьи там, наверху, а она… — О чём же вы спорили? — спросил Вилф. — О ребёнке. Она хотела детей, а я противился. Не желал делить её любовь ни с кем, и ныне у меня не осталось никого. «Бедняга», — пожалел его стражник. Прабабка сказывала, что эльфы женятся лишь раз в жизни. Значит, у Курундила больше не будет ни спутницы, ни потомков. Вилф вспомнил, как пару лет назад подбивал клинья к одной девице, а она его отвергла. Что же, выходит, будь он эльфом, не смог бы обрести семейное счастье с Инид, а так и страдал по своей несбывшейся первой любви до конца мира? Вилф видел, что скорбь подозреваемого неподдельна. Да, он не жаловал людей, да, его распирало от злобы, но тем меньше верилось, что он способен на хладнокровное убийство. Курундил был раздавлен смертью супруги: если он и причинил её — по неосторожности, — то не стал бы хитрить, а принял бы наказание. Желая утешить эльфа (а заодно расположить его к себе), стражник польстил: — У госпожи Кирсиэли отменная нога. То бишь, деревянная. Её ведь вы выстругали? Лекарь Алфорд в восторге от вашего мастерства. Курундил хмыкнул, в звуке послышалась гордость. — Что за несчастье постигло вашу супругу? — не смог не полюбопытствовать Вилф. — Не сегодня, в смысле, а… ну, нога… Стражник боялся ответа: вдруг Курундил признается, что сам изувечил жену в одном из их «споров»? — Паук отгрыз, — бросил эльф, наконец, подняв голову. Вилф поёжился. Об огромных лихолесских пауках слагали страшные байки. Дескать, это и не пауки совершенно, а злые духи в паучьем обличье — у обычных-то пауков жала не бывает. Слава провидению, эти твари не выползали из дебрей! — Когда? — тупо спросил Вилф. — Году в тысяча шестьсот каком-то Второй Эпохи, — издевательски процедил Курундил; кажется, он совладал с собою и теперь досадовал, что расчувствовался при чужаке. — Точнее не знаю, мы с Кирсиэлью тогда ещё не встретились, а я, в отличие от вас, не бередил, выпытывая мельчайшие подробности горя. — Прошу, не серчайте, я лишь выполняю свою работу, — сказал Вилф. — Я хочу верить вам, господин Курундил, но все улики указывают на вас. Стражник достал из-за пазухи сгоревшую книжицу и положил перед подозреваемым. — Вы знаете, что это? Ей-то и разбили окно. Я нашёл её в камине. На лице Курундила отразилось замешательство. Либо он умело притворялся, либо видел томик впервые. Возможно, ошеломлённый гибелью жены, он вовсе не заметил осколков стекла и чего-то, кроме дров, в очаге. Звякнув цепью на запястьях, эльф раскрыл книжицу, пробежал глазами уцелевшие строки. Внезапно его лицо переменилось — снова закаменело. — Что там? — спросил Вилф. — Отдай книжку мне и отпусти меня, — потребовал Курундил. — Простите, не могу. Что вы там прочли? — Не твоё дело. Твоё дело было не позволять оркам шастать по городу. — Орка ищут, но пока не нашли. Если, конечно, он есть. Если вы невиновны, так пролейте свет… Откровенно говоря… Вилф попросил Эдвина прекратить запись и выложил свою догадку о том, что содержание книги заставило Кирсиэль покончить с собой. Эдвин покрутил пальцем у виска. Курундил схватил книжку и рванулся. Цепи загремели. Стражники насилу уняли узника. Эдвин придавил его голову к столу, Вилф вырвал книжицу из цепких длинных пальцев. — Она принадлежит мне! — рычал Курундил. — Верните! Пустите! На крики в каморку вбежал начальник. Отчитал Вилфа за то, что плохо провёл допрос (он, похоже, подслушивал) и велел сдать книжку и эльфийскую сбрую в схрон улик. — А вы можете её прочитать? — спросил Вилф. — Нет. — Тогда позвольте мне поискать толмача в городе, — предложил стражник, желая искупить свои оплошности и не желая расставаться с загадочной книгой. — Твоя смена кончилась, иди отдыхать. — Да я не устал, — соврал Вилф. — А, выслужиться хочешь. Что ж, твоё рвение похвально. Авось, кто сумеет перевести эти загогулины. — Загогулины? — прошипел Курундил, по-прежнему удерживаемый Эдвином. — Загогулины? Глупцы! Отдайте её мне! — А ты расскажешь, что в ней написано? — прищурился начальник. Эльф смолк, сердито сопя. Перевалившее зенит солнце пекло немилосердно. Люди на улицах и площадях боязливо перешёптывались и шарахались от тёмных углов. Стражи, которых было вдвое больше обычного, убеждали народ не верить слухам, твердили, что никакой орк нигде не прячется, а если и прячется, его непременно отыщут и прикончат. Эреборские гномы, расхаживающие между прилавков на рынке, поглаживали топоры за широкими серебристыми кушаками. Гости из Лихолесья, что изредка заезжали в Дэйл, свободно изъяснялись на всеобщем наречии, однако некоторые люди изучали эльфийский. В основном, престарелые книжники да купцы, пекущиеся, как бы бессмертные торговцы не обдурили их, балакая по-своему. Их-то Вилф и искал. Увы, немногочисленные знатоки эльфийского, не могли прочесть содержимое книжки, и не только потому, что записи были повреждены огнём. Вернее, читать-то они читали. Вилф наслаждался звуком диковинных слов, но суть их ускользала равно от него и от толмачей. Лишь один встречный гном помог делу: — Это другой эльфийский, — сказал он. — Старинный, его мало кто знает. Правда, вот тут, кажись, цифирь какая-то… Низко склонившись, Вилф держал книжицу, а гном водил толстым пальцем по строкам, отсчитывая: — 23… 750, 4… 751, 19… 806, 28… 1103… Первое число было поменьше, второе побольше, а между ними — непонятные слова. Вилф предположил, что это день, месяц и год, ибо строчки с цифрами были коротки, а под ними — кирпичики убористых абзацев. Часто попадались рисунки — выкройки платьев. Вилф озадаченно почесал затылок: «И чего Курундил взбеленился? Да и я хорош — навоображал невесть, что! Это ж просто дневник какой-то портнихи. Что в нём может быть опасного?» После 1497 года выкроек стало меньше. Перевернув очередную страницу, гном и стражник увидели выполненный тушью портрет светловолосого эльфа. Половина утончённого лица была прекрасна, половина черна. Горелая бумага рассыпалась под гномьими пальцами. Последняя запись была отмечена 1697 годом. — Да удлинится ваша борода бесконечно, мудрый гном, — сердечно поблагодарил Вилф. — Ваша помощь следствию неоценима. Гном расплылся в самодовольной улыбке и поковылял по своим делам, а Вилф направился домой. Наверно, стоило сперва вернуть книжку в штаб и доложить о том, что удалось разузнать о ней, но Вилф с ног валился после ночной смены, а дом был ближе. И начальник ведь изначально велел стражу выспаться, получается, никаких приказов он не нарушит. А книжку вернёт вечером. Или завтра. А пока ещё немного полюбуется эльфийскими буквами. В конце концов, если Вилф понадобится, за ним придут. — Чш, — Инид прижала палец к губам, встретив мужа в прихожей. — Вистан спит, я его недавно укачала. С помощью жены Вилф тихонечко выскользнул из кольчуги и осторожно положил её на пол, чтобы не звякнула. Разувшись, на цыпочках прошёл в кухню. Сел за стол, а Инид принялась разогревать утреннюю кашу. — Ты припозднился, — сказала супруга то ли с упрёком, то ли с волнением. — За окном какая-то суматоха. В городе всё в порядке? Вилф поведал о судьбе Курундила и Кирсиэли. — Жуть-то какая! — охнула Инид, и тут уж сам муж попенял ей, чтобы не шумела. — Взаправду орк? — Дядя Вулфвард и остальные сомневаются. Все уверены, что Курундил убил жену, а про орка наврал. Инид напряжённо ссутулилась. Вилф поднялся, обнял её за талию и положил щетинистый подбородок ей на плечико. — Не бойся, я тебя защищу. От орков ли, от безумных ли эльфов… Позавтракав, а точнее, пообедав, Вилф пошёл в спальню. Инид семенила следом. Молодые отец и мать склонились над люлькой, в которой ворочался полугодовалый малыш. Вилф поправил ему тонкое одеяльце, жена прильнула к мужу и поцеловала в щёку. «Похоже, Курундил и впрямь безумец, — подумал Вилф. — Боялся, что после рождения ребёнка любовь Кирсиэли к нему уполовинится. Наоборот, дитя удваивает любовь обоих родителей!» — Я прикорну, — сказал он и, не раздеваясь, растянулся на кровати. — А на рынок-то можно выходить? — спросила Инид. — Орк же… — Народ ходит, — безразлично зевнул Вилф и закрыл глаза. — Дружинников много, гномы с топорами, а под солнцем и вовсе страшиться нечего. Орки только ночью грозны. Ноги гудели, голова потрескивала, но сон не шёл. Вилф слышал, как Инид скрипит половицами, шелестит юбкой, шуршит метлой, позвякивает посудой на кухне. Потом хлопнула входная дверь, и стало тихо. Вилф приподнял веки. В золотистом лучике, просочившимся сквозь зазор между занавесками, плавали пылинки. В люльке посапывал маленький Вистан. Вилф достал из-за пазухи обожжённую книжицу, вдохнул исходящий от неё запах гари. Бесцельно полистал уцелевшие страницы, проводя пальцем по вьющимся строчкам. Очень захотелось написать песню о пиках гор в туманной дымке, о журчании реки с каменистым дном, о тёмной листве ветвистых падубов, усеянных красными плодами-костянками, и, конечно, о любви. Но Вилф не мог. Порой он складывал стишки в голове, однако они были не более, чем заунывным безжизненным перечислением: дерево, река, камень, они красивые… А Инид краше. Вилф мечтал о даре, который позволил бы ему увековечить облик супруги в строках, что станут передаваться из уст в уста по всему Средиземью. Увы, вершиной его поэтических трудов была нескладушка:Твои локоны подобны пшенице, Я счастлив на тебе жениться И жду, когда сын родится.
«Интересно, а женщина, ведшая этот дневник, умела сочинять?» — задумался Вилф. Вряд ли платья рисовал бы мужчина, а вот слагать песни все бессмертные горазды. Когда Вилф продрал глаза, Инид сидела в кресле в углу. Кроха Вистан гулил и сучил ножками у неё на коленях, а в руках она держала эльфийскую книжицу. — Что это? — жадно спросила Инид, завидев, что супруг проснулся. — Лежала у тебя на груди. Выкройки замечательные. Думаю сшить по ним что-нибудь, да, поди, с матерьялом не угадаю: надписей-то не понять. Вилф вскочил, как ужаленный, и резко вырвал у жены дневник. — Не трогай! Вот кто тебя просил?.. У, лапы загребущие! — воскликнул он, замахнувшись на Инид. — Ты чего? — пискнула та, вжавшись в кресло и закрывшись руками. Испуганный малыш протяжно заскулил. Вилф опомнился, опустил руку и спрятал книжку за пазуху. Он понятия не имел, что на него нашло, но было очень стыдно. — Прости, милая, — пробормотал он, пятясь; Инид таращилась на него, как на незнакомца; ребёнок ревел всё громче. — Это важная улика. Я… надо отнести в штаб. Инид успокаивала Вистана, а Вилф спешно одевался в прихожей. Он с ужасом осознавал, что его разозлили слова «не угадаю с материалом». Нарисованные платья как бы существовали в воображении и были там великолепны. Но если воплотить их неправильно, они могут оказаться уродливыми. Насмешка, надругательство над замыслом неизвестной мастерицы! Точно так же возвышенные мысли Вилфа воплощались в заурядные строчки, унылые и грубые. Солнце закатилось, но до темноты было ещё далеко. Вечернюю хмарь озаряли факелы. Многочисленные стражники сновали туда-сюда и громогласно велели людям расходиться по домам, потому что на свободе опасный душегуб. Завидев Вулфварда, Вилф подскочил к нему: — Что, орка засекли? — Да нет никакого орка! — огрызнулся десятник. — Пока мы гонялись за выдумкой, в штабе почти никого не осталось, и Курундил сбежал. Оглушил Эдвина, вломился в схрон и спёр ту треклятую книженцию. Видать, что-то важное в ней таки было. Вилф прижал ладонь к груди, нащупал дневник портнихи и насторожено спросил: — С чего вы взяли, что Курундил украл дне… книжку? — А куда ещё она могла деться? Складская дверь выломана, но все улики на месте по описи. Только книжки нету. Разве что ты её не занёс. Кстати, разобрался, что там написано? — Не… — выдавил Вилф. — А… я занёс, да. Ещё удивился, как в штабе пусто, мне вообще никто не встретился. Прежде никто не упрекнул бы косноязычного стражника в лживости, но обстоятельства сложились столь удачно, что враньё лилось из него, как из родника. Получается, чарующие эльфийские письмена можно оставить себе, а все шишки посыплются на несчастного Курундила. Да и что эльфу с того? Его ведь обвиняют в худшем преступлении, чем кража улик. Вилф присоединился к поискам, надеясь, что они не увенчаются успехом. Во-первых, он до сих пор не верил, что Курундил причастен к смерти жены, и желал ему воли. Во-вторых, если эльфа поймают, обман вскроется, и стражнику придётся несладко.***
Старуха-жена растолкала Селвина среди ночи. Стоял краткий час летней тьмы. Густая душная чернота звенела от налетевшего в дом гнуса. «Вот зараза! Теперь уснуть не дадут», — подумал Селвин и проворчал: — Чего тебе, Фритсвит? — Слушай, — шепнула она, обдавая благоверного гнилостной вонью изо рта. — Ну, комары, — буркнул Селвин. — Тебе что ли дрыхнуть мешают, и ты решила меня разбудить, чтоб одной не скучать? — Много тебе чести, старый бздун! Снаружи шорох. Не иначе, лиса забралась в курятник. Слышишь? Поди проверь. Селвин отвернулся к стенке и мстительно оправдал прозвание, которым наградила его супруга. Та больно ткнула его в лопатку. — Шевелись, старый, а то завтра в Дэйл за новыми курями попрёшься. Селвин покорился, но дух его был несломлен. Одеваясь, он непрестанно костерил жену, а заодно детей и внуков, бросивших прародителей на склоне лет. Чего и следовало ожидать — при такой-то дрянной воспитательнице! Фритсвит и в юности была скверного нрава, даром, что осанистая, а нынче вдобавок обрюзгла и подурнела. — Кто ж тебя, окромя меня, вытерпит? — бубнил старик под нос. — Меня холить и лелеять надобно, а не гонять по ночам. Вот помру — одна останешься. — А хоть бы помер, — с вызовом заявляла старуха, натянув одеяло до ушей. — Всё одно от тебя проку с гулькин нос. Селвин смачно харкнул под ножки кровати и вышел во двор. Картофельная ботва серела в звёздном свете. Из курятника действительно доносилось кудахтанье и какая-то возня. Опираясь о вилы, хуторянин двинулся к сарайчику и прикрикивал на ходу: — Ну-ка брысь! Вылазь, скотина! Вместо лисы из курятника выскочила здоровенная покрытая перьями туша. Росту невеликого, а в плечах шире гнома. Ноги были короткие и кривые, ручищи доставали до земли. Чёрной рожи в ночи не разглядеть — только сверкают звериные глазищи да белеют вывороченные клыки. — Орк! — возопил Селвин, выставив вилы перед собой. По молодости, когда ещё служил, ему случалось бить этих чудищ, но он давно одряхлел, а рядом не было надёжных соратников. Поджилки тряслись, сердце уходило в пятки. — Оставь одинокого старика в покое, — просипел Селвин, надеясь так уберечь Фритсвит; хоть она и та ещё заноза, а пусть доживёт век спокойно. Орк выхватил из-за пояса ятаган и ринулся на хуторянина. Вдруг чудище словно снесло ветром. Возникший откуда ни возьмись незнакомец сшиб его с ног. Отобрал ятаган, уселся орку на грудь и приставил лезвие к горлу. — Говори! — дребезжаще прорычал он на всеобщем; склонился к оркской харе почти вплотную, длинные угольные пряди скользили по земле и развесистым ушам чудища. Из дому выбежала Фритсвит, вскрикнула. Селвин прижал дуру-жену к себе. Одной рукой попытался разом заткнуть ей рот и погладить по голове, другой держал вилы, направляя их на пришельцев. — Думал, я не выслежу тебя, снага?*** Кто дал тебя дневник Нинквелет? Кто прислал тебя? — вопрошал грозный незнакомец. — Скаи-ор-сках!**** Орк завыл, но не ответил. Незнакомец отложил ятаган. Запустил пальцы в пасть чудища, разжал ему челюсти и, заглянув внутрь, досадливо фыркнул. Орк визжал и извивался под ним. Незнакомец подобрал оружие и перерезал чудищу глотку. Поднялся, повернулся к хозяевам, как бы впервые их заметив. Его косматая грива сливалась с ночью, в расширенных зрачках плескалась тьма. Лицо белело пустой маской. — Эльф! — ужаснулась старуха, крепче прижавшись к Селвину. — Час от часу не легче! Да уж. Одно дело — встретиться с эльфом в большом городе, в окружении толпы людей и гномов. Тогда он может показаться прекрасным, весёлым и приятным во всех отношениях. Совсем иное — напороться на бессмертного в глуши. — С-спасибо, господин хороший, — пролепетал Селвин. — Спасли нас от чудища. Да отплатить-то нам нечем, разве что покушать-то… Эльф отшвырнул орочий клинок — то ли его одолела брезгливость, то ли смекнул, что пугает хозяев, — и выдохнул: — Еды не надо. Сапоги. И верно! Он был босой, пальцы ног впивались в утоптанную почву. Селвин послал жену за какой-нибудь обувкой, а сам не спускал глаз с эльфа. Тот молчал и не шевелился. Конечно, каждому известно, что говорить с эльфами нужно сторожко, а то зачаруют. Однако в тишине ещё жутче. Ночной гость походил на безмолвное изваяние из плоти. Бродячий труп. — Я покамест сожгу орка, — вызвался Селвин. — Подожди до рассвета, — попросил эльф. — Огонь привлечёт их. Меня ищут. — Так орков много? — Нет, не бойся. Придут твои сородичи. Не говори обо мне, если можно. Скажи, что уложил тварь сам. Селвин с готовностью покивал. Ему бы заткнуться, но эльфы словно распространяли вокруг себя любопытство, как крысы — чуму. — А что вы хотели у него узнать? Хуторянин не рассчитывал на ответ, да, верно, эльф чувствовал себя обязанным и потому уважил старика: — Хотел много, не смог ничего. У орка вырван язык. По спине Селвина пробежал озноб. Лучше б не спрашивал. Фритсвит вернулась с парой разбитых башмаков и вручила их мужу. Приставив вилы к стене, Селвин подал подарок эльфу на вытянутых руках. — Спасибо, — поклонился тот. — Да охранит Элберет ваш союз. Селвин с женой стояли в обнимку и глядели, как эльф обувается. Впервые за много лет им не хотелось ругаться. — Простите, господин, — вновь не удержался Селвин. — Простите… а что такое «нинквелет»? — Кто такая, — рассеянно поправил эльф, втискивая ступню в башмак. — Насколько я знаю, она называла себя моей матерью.