***
По пути к Гэндальфу Ранион остановился в Бри, в гостинице «Гарцующий пони». В зале царил полумрак: свет давали только свечи на столах да большой камин. Многие курили, под потолком плавали сизые дымные облака. Заняв крохотный столик в самом тёмному углу, Ранион пожевал отбивную да выпил кружку пива. Потом тоже достал трубочку. Откинувшись на спинку стула и вытянув ноги, следопыт оглядывал толпу из-под капюшона. Он гадал, отчего Гэндальф назначил встречу не здесь, а в захолустье. Неужели Курундил действительно незаконнорождённый отпрыск Галадриэли, и, охраняя честь владычицы Лориэна, маг не желает говорить об этом при свидетелях? Среди завсегдатаев и гостей были и приличные люди навроде мастеровых да зажиточных земледельцев, и подозрительные оборванцы (Ранион украдкой обменялся кивками с затесавшимся среди них Араторном, сыном вождя Арассуила, и получил условный знак, что помощь не требуется), и несколько гномов, и даже хоббиты — не ширские, а местные, из села Пристенки. Полурослики сидели за длинным столом, ломящимся от снеди. Они одновременно ели и болтали, умудряясь при этом не свинячить. Ранион задержал на них взгляд, силясь понять, справляют ли они какой-нибудь праздник, или просто ужинают. Вдруг в зале объявились ещё два хоббита: плотно сбитый носатый мужчина с каштановыми волосами и златокудрая женщина, не уступающая ему статью. Ранион подался вперёд, узнав Хлодвига. А спутница его была не иначе как Эмеральда, которую следопыт видел лишь единожды, да и то в ночи и мельком. Губы Раниона тронула улыбка — редкая гостья на его лице в последнюю пару лет. «Выходит, все чаяния нашего малыша сбылись, — подумал следопыт. — Хоть кто-то из связавшихся с Курундилом не только избег страданий, но и достиг успехов. Истинно, зло обходит хоббитов стороной!.. Пусть так будет и впредь». Ранион не решился потревожить друга и продолжил издали наблюдать за его милой маленькой жизнью. Хлодвиг и Эмеральда поклонились другим хоббитам и расположились за круглым столиком рядом с ними. Эмеральда весело щебетала, мигом найдя общий язык с пристеночными сородичами, а Хлодвиг лишь изредка поддакивал и бросал короткие фразы. Он то и дело пристально взглядывал на Раниона. «Отменный же я следопыт, — хмыкнул тот. — Просто мастер маскировки». Незаметно для увлечённой беседой супруги Хлодвиг встал из-за стола и направился в угол, куда забился Ранион. Приблизившись, он прокашлялся и задрал голову: — Простите, господин, вы, кажется, из дунэдайн. Если позволите, я хотел спросить вас… Делать было нечего. Не сигать же через окно, удирая от полурослика. Ранион откинул капюшон и тепло улыбнулся: — Здравствуй, Хлодвиг. Хоббит побледнел, в его карих глазах читались страх и жалость. — Прибавилось у меня седины, да? — спросил Ранион, чьи волосы стали совершенно белыми от неизыбывной тоски по Лемпи и навязчивых терзаний о том, правильно ли он поступил с Курундилом. — Друг мой, рад, что мы снова встретились. Я-то давно тебя приметил, но решил не подходить, а то мало ли, ты не хочешь бередить былое. — Ранион! — воскликнул Хлодвиг. — Я уж и не чаял тебя увидеть! Ты… как ты… что с тобой… Его голос дрогнул. Следопыт присел на корточки, как в старые времена, отечески положил руку на плечо хоббита и крепко его обнял. Затем оба уселись за столик, и Ранион одобрительно заметил: — Наслышан о твоих подвигах в Шире. — Да какие там подвиги! — скромно отмахнулся Хлодвиг. — Когда волки на пороге, поневоле приходится что-то с ними делать. Лучше скажи, как ваш поход. Вы нашли… что искали? Ранион покачал головой. — А Курундил? Тоска и стыд сжали сердце следопыта. Нет, он не мог разрушить прекрасный уютный мир Хлодвига, поведав ему о злодеяниях нолдо и о том, как дунадан окончил их дружбу. Пусть эльф останется для полурослика дивным сказочным героем, странным, отрешённым, может, чуточку страшноватым, но безоговорочно добрым. — Сгинул, — глухо ответил следопыт, давясь полуправдой. — Пал… спасая меня… от морозных умертвий. Да смилостивится над ним Владыка Судеб. Хлодвиг потупился и горько вздохнул. Повисло молчание. Скорбную тишину нарушила подбежавшая к столику Эмеральда. Сердито тряся золотыми кудряшками, она отчитала супруга: — Хлодвиг, вот ты где! Знаешь ли, невежливо этак смываться! Хочешь, чтобы мне перед новыми знакомыми за мужа стыдно было? — Это Ранион, — объяснился Хлодвиг. Эмеральда перевела взгляд на следопыта, и глаза её расширились. Дунадан вежливо поклонился: — Приветствую, госпожа. Мы уже виделись мельком. Теперь же, рассмотрев вас получше, я понимаю, ради какой очаровательной дамы Хлодвиг отравился в поход. — Д-добрый вечер, — покраснела Эмеральда. — Хлодвиг столько о вас рассказывал! — И о вас тоже, — сказал Ранион. — Не хочу распугать ваших сородичей, поэтому не рискну переселиться за ваш столик, но буду рад, если вы составите мне компанию. Сбегав к своему месту, хоббиты вернулись с початыми тарелками тушёной картошки с грибами, поклёванной жареной курицей и подостывшей половинкой каравая. Ранион крикнул трактирщику тащить ещё пива, и потянулась почти домашняя застольная беседа, в каких следопыт не участвовал давным-давно. Обсудили невзгоды, пережитые Долгой Зимой хоббитами и Громадинами. Ранион говорил сдержанно, Хлодвиг скромничал, явно преуменьшая свою роль в ширских битвах. Иногда он на мгновение приунывал, и круглое лицо его приобретало отлично знакомое следопыту выражение: так посреди веселья внезапно вспоминались друзья, которые уже никогда к нему не присоединяться. Когда же слово брала Эмеральда, Ранион не мог удержаться от хриплого каркающего смеха — так восторженно она вещала, и так лучились её изумрудные глаза. В устах хоббитянки гибельные бедствия превращались в волшебные небылицы, чудесные сказки, захватывающие приключения с непременным хорошим концом. — Сильна же жёнушка всё приукрашивать, — со смесью укоризны и восхищения урчал Хлодвиг. — Не так всё было. Вовсе мой клинок не пламенел, просто луна отразилась. Затем потолковали о том, кто что поделывает нынче. В частности выяснилось, что Хлодвиг с Эмеральдой приехали в Бри по поручению их друга — трактирщика Фалько Диггерса, — чтобы закупиться здешним пивом. Народ понемногу расходился. Ранион, Хлодвиг и Эмеральда проговорили до тех пор, пока не остались одни в пустом тёмном зале. Свеча горела лишь на их столе, в камине дотлевали угли. Хоббитов разморило. Они задремали, уронив кучерявые головы на столешницу, и даже во сне держались под ней за руки. Глядя на маленьких супругов, слушая их тихое сопение, Ранион расплылся в умилённой улыбке, а по щеке его прокатилась слеза. «Лемпи, о, бедная моя Лемпи! Какими неведомыми живущим путями бродишь ты теперь? Встретимся ли мы, когда и я ступлю на них в свой черёд?» Ранион поднялся и, склонившись над хоббитами, легонько погладил их пружинистые волосы. Прошептал: — Спите спокойно, маленькие друзья. Да не потревожат вас беды большого мира, да не постигнут проклятья и разочарования. Будьте счастливы. С этими словами следопыт бесшумно выскользнул из зала.***
Ранион добрался до деревни, на околице которой некогда устроил привал с Курундилом. Нолдо тогда пнул голодного пса… Больше псов здесь не водилось, как и людей. Долгая Зима доконала и без того вымирающий посёлок. По крышам кособоких изб барабанил дождь, чернели провалы разбитых окон. Пустые улочки и убранные грядки чавкали слякотью. Приметив единственный дом, в котором горел свет, Ранион направился к нему. В сенях он долго шаркал сапогами по коврику и только потом вошёл в обветшалый зал. Трактирщик оторвал от стойки мятое щетинистое лицо и, как ему, вероятно, казалось, радушно улыбнулся, обнажив редкие жёлтые зубы: — А дела-то в гору идут — второй гость за полгода! Не зря я тут остался. Что ж, милости прошу в нашу забытую корчму. Чего изволите, извините, не спрашиваю: есть только свекольная брага да запеканка из репы. — Благодарствую, вполне сойдёт, — сказал Ранион. — А где же первый гость? — А вона дрыхнет. Трактирщик указал на драное кресло у камина. Спинка была высокой, с левого подлокотника свешивалась старческая кисть в широком сером рукаве. Ранион двинулся к дремлющему волшебнику — доски пронзительно заскрипели, и тот встрепенулся. Встал, шагнул навстречу следопыту, смерил его цепким взглядом из-под кустистых бровей. — Вижу, тебе пришлось несладко, Ранион, — сказал он на синдарине. — Однако я не жалею, что отправил с Курундилом именно тебя, ибо, пожалуй, никто бы не справился лучше. — Лучше? — переспросил Ранион. — Ты знаешь, что я сделал? — Догадываюсь, — вздохнул Гэндальф. — И тем не менее другой на твоём месте оплошал бы куда сильнее… Ну-ка, поди сюда, дай я на тебя посмотрю. Маг взял Раниона за голову, долго вглядывался в его глаза, потом велел: — Открой рот, скажи «а». — Что за игры? — вскинулся Ранион. — Не упрямься, высунь язык, — пальцы волшебника крепче сжали его виски и скулы. — А-а-а, — послушно протянул он. — Достаточно, — удовлетворённо кивнул Гэндальф, но головы Раниона не выпустил. — Хорошо, очень хорошо… У тебя не бывает странных мыслей? — Это каких, например? — насторожился следопыт. — Которых не возникало до знакомства с Курундилом. Быть может, ты ловил себя на том, что думаешь не так, как пристало дунадану. Я не говорю, что ты совершал нечто дурное, но, возможно, ты о нём думал — разумеется, с осуждением, и сам диву давался, как тебе пришло такое в голову. Ранион вспомнил, как однажды, ещё до безвременной смерти Тойво, у него промелькнула подлая мыслишка: пади смелый юноша в битве с ведьмой, следопыту не пришлось бы стыдиться, что уводит у него Лемпи. Затем Ранион рассудил: «Мне так запало это в память, потому что Тойво в итоге погиб, а я вроде как пожелал ему смерти… Но я ведь не хотел этого по-настоящему! Просто отметил… Будь я из людей, которые всерьёз о размышляют о подобном, мне было бы плевать на его страдания, и я бы так долго не морочил голову себе и Лемпи, пытаясь поступить по совести. Если бы Тойво не умер, я бы вовсе забыл об этой мимолётной мысли». — Нет, — выпалил Ранион. — То есть, да. Не знаю. Наверное. — Мне ведомо, что ты храбро сражался Долгой Зимой. Честь и доблесть не покинули тебя, — уважительно сказал Гэндальф. — А врунишкой ты не стал? Я имею в виду не приукрашивание историй, чтобы было интереснее — это вовсе не зазорно, — а крупную ложь о важных вещах. Ранион подумал о недавней встрече с Хлодвигом — о том, как скрыл от него страшную правду о судьбе Курундила. Но ведь он берёг малыша от ужасов большого мира, старался сохранить его веру в чудесных эльфов и безупречных следопытов! — А что считать важным? — спросил Ранион и, кратко рассказав волшебнику, как повидался с Хлодвигом, заключил: — По-моему, добрым людям и полуросликам важно верить, что их покой стерегут те, на кого в целом можно положиться. А недостатки есть у всех, к чему заострять на них внимание? — Так-так-так, — пробормотал Гэндальф и, наконец, выпустил Раниона. — Искажение затронуло тебя, но, с другой стороны, мы все живём в Арде Искажённой, и даже я, облечённый этой слабой плотью, не свободен от её влияния. К тому же, есть множество людей, которые ни разу не сталкивались с Курундилом, но они гораздо хуже тебя. — Ну, спасибо на добром слове, — беззлобно фыркнул Ранион и серьёзно спросил: — Почему ты говоришь так, будто Курундил как-то связан с Искажением? Ты знаешь, кто он на самом деле? — Вначале расскажи мне всё о вашем странствии. Я хочу знать, как ты его воспринимал. Корчмарь принёс с кухни ужин. Гости расположились у камина за низким столиком между двумя креслами, но к еде никто не притронулся. Выслушав печальную повесть следопыта, Гэндальф молвил: — Прими мои соболезнования, Ранион. Однако пусть боль утраты не заставит твоё сердце очерстветь. Всё переплетено в нашем мире, где горечь неотступно следует за счастьем, а счастье — за горечью, и нельзя выбрать одно, не получив в довесок другое. Замкнувшись в себе, ты, быть может, избегнешь скорбей, но не испытаешь и радостей, никого не потеряешь, но никого и не обретёшь. Лемпи ныне пребывает с Единым, посему думай о ней не с досадой о том, что её нет рядом, и не с ненавистью к её убийце, но с любовью и доброй памятью о счастливых мгновениях, что вы разделили. — Так помоги мне очистить разум от терзаний, — взмолился Ранион. — Ответь, наконец, кто её убийца, и поделом ли я покарал его? — Разумеется, владычица Галадриэль никогда не предавала своего законного супруга Келеборна, — сказал Гэндальф. — Портниха Нинквелет — родная мать Курундила. — А кто его отец? Неужто действительно владыка Келебримбор? Но почему тогда они не жили в браке? Волшебник достал из-под складок мантии трубку, принялся тщательно прочищать её и набивать зельем из кисета. — Угостись, — предложил он Раниону. — Это «Старый Тоби», лучший ширский сорт. Он назван в честь Тобольда Громобоя, впервые вырастившего… — Гэндальф! Не увиливай! — Отцовское имя Курундила — Аннатарион, — мрачно уронил маг и открыл следопыту всё, что прочёл в дневнике Нинквелет, изъятом у поэта-стражника Вилфа из Дэйла. Ранион был так поражён, что не перебивал вопросами. Немыслимо, чтобы у Врага был потомок! Разве силы Тьмы способны сотворить подлинную жизнь? — Теперь понятно, почему ледяные духи так легко ему покорились, — прошептал следопыт, когда Гэндальф смолк. — Они чуяли… — Курундил стал слепым орудием в руках отца, — сказал волшебник. — Саурон исподволь направлял его к Форохелю, верно, рассчитывая, что сын уподобится ему и станет теснить Свободные Народы с севера так же, как он с востока. Но ты не дал этому свершиться. — Да уж, не дал… — эхом откликнулся Ранион. — Курундил умер во лжи и злобе. Вряд ли я сумею простить его за то, что он сделал с Лемпи, но так ли праведны те, кто превратил Курундила в жестокосердное чудовище? Допустим, узнать, что ты сын Врага, — страшное потрясение для маленького эльфа, и владыка Келебримбор руководствовался благими побуждениями, стирая из памяти Курундила отцовское имя. Но почему он не взял мальчика на попечение, а бросил среди презирающих его нолдор? — Келебримбор не думал, что Курундила станут презирать, — объяснил Гэндальф. — Он видел в нём невинное дитя и, веря в лучшее в сородичах, даже не предполагал, что они воспримут Курундила иначе. Увы, он был великим искусником и рачительным правителем, но отнюдь не тонким знатоком душ. Проглядел ведь Врага у себя под носом и не внимал предостережениям об Аннатаре. Узнав же, что его соратник и наставник и есть Саурон, Келебримбор сосредоточился на противостоянии с ним: укрывании и распределении эльфийских Колец, ведении войны… — Говоришь, мать нарекла сына Пэрфэа — «половина души», — заметил Ранион и нахмурился: — Сдаётся мне, душа Курундила была ущербна не в силу происхождения, а искалечена его же сородичами. — Пожалуй, — согласился Гэндальф. — Я много думал об этом. Если Илуватар попускает кому-то родиться, значит и душа у него будет. Однако всё же Искажение в Курундиле… Возможно, особо чуткие окружающие смутно чувствовали его и сторонились. В иных оно, возможно, пробуждало враждебность… — И это — эльфы? — возопил дунадан. — Нет, не верю, что они так обошлись с несчастным оболганным мальчишкой! Нинквелет всё выдумала, её дневник — злая вычурная байка! — Если так, откуда же взялся Курундил? — строго спросил волшебник. — Не спеши судить. Поставь себя на место эрегионских нолдор, да не мудрецов и воителей, чьи помыслы были направлены на отведение угрозы Мордора, а простых тружеников из маленького городка: художников, садоводов, пекарей… Нолдор несколько веков смотрели в рот прекрасному Аннатару — и вдруг выяснили, что то был сам Саурон, опутавший их сетями лжи, а истинная цель Колец — не облагодетельствовать Средиземье, но сковать Свободные Народы чёрной цепью. На тот миг было известно, что всё, исходящее от Саурона, — это зло, и неважно, какой облик оно имеет. А вдруг невинность Курундила — тоже обман? Вдруг он вотрётся в доверие и нанесёт удар со спины? Ранион поморщился, ведь в конечном итоге Курундил сам пал от удара в спину. Гэндальф продолжал: — Тем не менее, как бы ни были напуганы эльфы, их доброты достало, чтобы не убить Курундила на всякий случай, и не сжечь его мать подобно тому, как иные непросвещённые народы сжигают якобы ведьм, предающихся сладострастию с тёмными силами… А ведь Нинквелет любила Аннатара всей душой! Даже узнав, кто он, она не смогла избавиться от надежды, что и его любовь была настоящей, и когда-нибудь он за ней вернётся… Так вот, Курундила с матерью не убили, не изгнали, не скупились на пропитание для них. Только общаться с ними отказывались, ибо страшились, что жена и сын Аннатара очаруют их ложью так же, как вероломный «отец семейства». Обжегшись на молоке, нолдор дули на воду. — Но и за пределами Эрегиона Курундила отвергали, — сказал Ранион. — То есть, понятно, что лесные эльфы, к которым забросила его судьба, исстари питали к нолдор мало приязни. Однако Кирсиэль… разве она не полюбила его, разве не рассмотрела в нём истинную доброту и заботливость? Почему, когда к ней попал дневник, она не поделилась им с мужем, а предпочла предать правду пламени и убила себя, чтобы не быть с ним? — Слушал ли ты меня? — сдвинул брови волшебник. — Саурон хотел, чтобы Курундил узнал правду. То, что дневник оказался у Кирсиэли, — вмешательство провидения. Она поняла, что нельзя исполнять желания Врага, и попыталась уничтожить дневник. Однако, поражённая страшным открытием, она пребывала в смятении и не проследила, чтобы дело довелось до конца. Что до её самоубийства… признаться, подлинная причина мне неведома. Но догадки есть. Во-первых, она могла попросту не вынести мысли, что была женой Вражьего отродья. Во-вторых, поскольку, повторюсь, Саурон хотел открыть Курундилу правду, Кирсиэль побоялась проговориться мужу и сбежала в Чертоги Мандоса, дабы он остался в блаженном неведении. В-третьих… допросив её старых друзей: Бруивэн, Тавориона и Арандила, — я установил, что перед тем, как уйти из Амон Ланка на дальний восток, Курундил крупно поругался с Кирсиэлью. Свидетелей их ссоры не было, но, возможно, нолдо в запале проклял Амон Ланк. Как ты знаешь, позже на этом светлом холме воздвиглась тень Дол Гулдура. Кирсиэль поняла, что дарила свою любовь эльфу, погубившему её отца и многих её друзей и сородичей, и это раздавило её дух… Это предположение подкрепляется и ещё одним примечательным наблюдением. Принц Амрот спас Курундила, когда тот тонул, спрыгнув с уплывающего на Запад корабля… Как ты знаешь, сам Амрот впоследствии погиб при тех же обстоятельствах и почти в том же месте. Быть может, так ему аукнулась обида Курундила на то, что принц не взял его на службу, а пристроил в войско короля Орофера. — Значит, Курундил всегда оставлял за собой смерть и разруху? — спросил Ранион. — Поругался с невестой — и Враг захватил её родину. Амрот не сделал того, на что он надеялся, — и смерть нашла его через века. Может, и Эрегион ныне лежит в руинах, потому что Курундил страдал там, отверженный сородичами? — Не утверждаю, — поджал губы Гэндальф. — Это только домыслы. Возможно, омрачение Амон Ланка и гибель Амрота — лишь роковое совпадение. — Отец Кирсиэли Файрэдир, — припомнил Ранион. — Он пал в битве за Амон Ланк, и Враг превратил его в умертвие. Странным образом мы с Курундилом столкнулись с ним в могильнике близ Бри. Подосланный Врагом, Файрэдир поджидал Курундила, чтобы ещё раз попытаться донести до него правду? — Похоже на то, — покивал Гэндальф. — По счастью, в смерти неприязнь Файрэдира к «подлому нолдо, соблазнившему его дочь», усилилась до лютой ненависти и настолько заполонила шаткие остатки его разума, что он не сумел донести до Курундила послание его отца. Так ненависть, что плодит Враг, нарушила его же планы. — «По счастью», — раздумчиво повторил Ранион. — Гэндальф, у меня сердце не на месте. Из твоих слов выходит, что обманы и заблуждения нам на пользу. Как так получается, что правда вдруг стала орудием Врага, а светлые силы пытаются её скрыть? Ты-то почему не открыл Курундилу, кто он такой, не втолковал ему, что происхождение не делает его недостойным любви и дружбы? Или всё-таки делает, если верна догадка, что его чёрные помыслы причастны к судьбе Амрота и Амон Ланка? — Когда я сам выяснил правду, сообщать её Курундилу было уже поздно. Он уже поклялся добыть сильмарил. В лучшем случае изменилась бы лишь подоплёка его поисков: вместо доказательства, что его душа чиста, невзирая на то, что он плод порочной связи Галадриэли и Келебримбора, он бы пожелал коснуться сильмарила, чтобы доказать, что не запятнан родством с Сауроном. В худшем же случае он бы с радостью ухватился за объяснение всех своих невзгод, а поскольку сородичей он и так не жаловал, подался бы к тёмным силам. В отчаянной надежде на принятие он бы начал творить зло уже не вслепую, а по собственной воле, чтобы заслужить одобрение отца. Это было бы куда гибельней для его души. — Но он всё равно стал творить зло! — воскликнул Ранион. — И почему ты сказал, что никто не справился бы с Курундилом лучше меня? Вонзить клинок в спину — дело нехитрое! Если ты не хотел замараться сам, нанял бы убийцу… — Думай, что говоришь! — грозно одёрнул следопыта Гэндальф и смягчил тон: — Я желал Курундилу не смерти, но исцеления. Я предупредил тебя об опасности — ибо Феанорова клятва тоже не шутки, — но не открыл всей правды, чтобы ты видел в Курундиле в первую очередь не сына Врага, а друга. Я выбрал тебя за дружелюбие и терпеливость. — Но они покинули меня вместе с Лемпи, — горько сказал Ранион. — Воистину, нетрудно быть отзывчивым, снисходительным и всепрощающим, когда это никак не ущемляет твои собственные интересы. Ты, мудрый и могущественный, чей разум не затуманивают присущие людям и эльфам страсти, почему ты не пошёл с Курундилом сам? — По той же причине, по которой никогда не возьму Единое Кольцо, даже если Белый Совет в полном составе поднесёт его мне и будет уверять, что лишь я вправе распоряжаться им… Судьба Курундила заслуживает сострадания, однако он всё же в определённом смысле тоже изделие Врага. И, как я уже говорил, у меня есть подозрения, что он излучал Искажение подобно тому, как сильмарилы излучают свет. Я боялся подпасть под его влияние. — Ты боялся? — удивился Ранион. — Но ведь ты волшебник! — Цени моё доверие, ибо я скажу тебе то, о чём мало с кем откровенничаю, — вздохнул Гэндальф. — Когда я жил на Западе и звался Олорином, Валар пришлось долго упрашивать меня уплыть в Средиземье в числе Истари, ибо я страшился Саурона и сомневался в своих силах. Я сомневаюсь и сейчас, хотя старательно исполняю долг, что согласился возложить на себя. Ты тоже старался помочь Курундилу, и старания твои не прошли даром: я полагаю, именно благодаря тебе душа нолдо отправилась в Чертоги Мандоса, а не зацепилась за Средиземье, упорствуя в неутолимой злобе. Пусть не полностью, но твоя дружба залечила её. — Худой же из меня врач, — закручинился Ранион. — Сначала недолечил, а потом и вовсе зарезал. Стоило послать с ним какого-нибудь эльфа, и, быть может, Курундил и десятки погубленных им лоссотов остались бы живы. — Тебе было проще достучаться до его огрубевшего сердца, ибо он натерпелся от эльфов и доверял им меньше, чем людям, — сказал маг. — Напрасно, — буркнул Ранион. — Случается, глядя на прекрасных и искусных элдар, смертные начинают чрезмерно превозносить их и принижать себя, — глубокомысленно изрёк Гэндальф. — Однако я верю в людей. Верю, что судьбы мира зависят от ваших трудов в большей степени, нежели от деяний эльфов и прочих созданий, которых вы называете волшебными. Несовершенная, Искажённая, но уж какая есть, Арда принадлежит людям. В грядущих эпохах вы унаследуете её безраздельно, а мы, забытые, встанем незримой стражей ваших светлых грёз.2806 год Третьей Эпохи
За минувшие годы Ранион влюблялся ещё четырежды. Всякий раз он корил своё сердце за то, что оно не желает хранить верность памяти Лемпи. И всякий раз не находил взаимности у избранниц: быть может, подспудно они чувствовали, что следопыт никогда не полюбит их так, как любил когда-то. Раниону нравилось думать, что так исполняется проклятье Курундила — наказание за то, что он убил нолдо, нарушив клятву верности. Нравилось — потому что проклятье постигло не всех дунэдайн, а лишь личный род Раниона, которому было суждено прерваться с его смертью. Вскорости следопыт помирать не собирался, но и отнюдь не молодел. Разменяв десятый десяток, он начал дряхлеть. Возвращалась застарелая болезнь: одышка, жжение в груди, кровохарканье. Непригодный больше к скитаниям, Ранион осел у Сарнского Брода — стерёг южные подступы к Ширу. Порой подмывало покинуть пост, пересечь Барандуин да пойти проведать Хлодвига, уже, наверное, старика. Но Раниона останавливали долг дунадана и боязнь, что хоббит захочет повспоминать Курундила, и придётся вновь врать об эльфе. Изредка вождь Араторн присылал к Броду юных следопытов — проведать старого собрата да поучиться у него уму-разуму. В этот раз Раниона навестили Балан, сын Бронвэ, и его двадцатилетние племянники: Глиндион и Пилиндил. Стояла тёплая летняя ночь. Чёрный воздух плескался речными отзвуками и шелестел сочной листвою. Балан рыскал вдоль тропы, ведущей на восток, а Ранион сидел с молодняком у костра возле сторожки. Глиндион и Пилиндил по очереди тренькали на лютне, приглушённо что-то распевая и хихикая. Ранион курил, улыбался, ловя их улыбки, да оглядывал тёмные валы холмов на дальнем берегу и синие звёзды над ними. «Не так уж и плохо», — думал он. Ему в плечо ткнулась лютня: — А и вы спойте, — уважительно попросил Глиндион. — Как вы сегодня, в голосе? — Вот и проверим, — усмехнулся Ранион. Взяв инструмент, он провёл пальцами по струнам и прохрипел на мотив песенки, которую пели младшие братья:Едешь ли в Бри ты на ярмарку, друг? Ряска, осока, репей и бурьян… Может, в толпе повстречаешь ты вдруг Ту, что любимою я величал. Пускай мне рубашку сошьёт без иглы — Ряска, осока, репей и бурьян, — И я ей навстречу подамся из мглы, Чтоб снова любимой её величать.*
— Вы не улавливаете сути, — укорил Пилиндил, мягко утягивая у Раниона лютню. — Это должна быть шуточная песня, а вы мглы какой-то нагнали, сорняков… Её нынче все в Бри поют: она высмеивает горделивых влюблённых, которые бесконечно ставят другу другу невыполнимые условия вместо того, чтобы переступить через мелкие обиды и снова сойтись. Ранион ухмыльнулся, вспомнив давнишнюю грустную шутку Курундила: на беспечной хоббитской пирушке нолдо исполнил тоскливую песнь об утрате, пользуясь тем, что полурослики его не понимают. — Знавал я одного фрукта, который был горазд ставить всем условия, — по-стариковски проворчал Ранион. — Больше не ставит. Тут с востока дважды прокричал ворон. Затем — ещё раз, ещё три и ещё один. Так Балан предупреждал, что заметил гномов. Глиндион и Пилиндил юркнули в засаду, а Ранион вышел на тропинку, чтобы встретить странников. Они не замедлили. По тропе вереницей шествовала дюжина гномов довольно потрёпанного вида. Запахнутые плащи бугрились, скрывая топоры и мечи за кушаками, за плечами громоздились большие туго набитые мешки, которые не всякий Громадина смог бы тащить в одиночку. Предводитель их носил замызганный голубой плащ, из-под капюшона топорщилась чёрная борода. Завидев Раниона, он остановился, и сородичи замерли за его спиной. — Приветствую, господа, — поклонился следопыт. — Я стою на страже Ширской границы, которую вы, похоже, намерены пересечь. Конечно, у меня нет и мысли, что вы явились вредить доброму народу полуросликов, обитающему за рекой, но всё же я должен знать, что привело вас сюда. Другой гном встал подле предводителя и недружелюбно сказал: — Дорóгой мы встречали многих пограничников, миновали много застав, и нигде стражи не выглядели, как оборванные колоброды. Кто приставил тебя сюда? По какому праву ты требуешь ответа у Торина, сына Траина, сына Трора, прозванного Дубощитом за беспримерные подвиги при Азанулбизаре? — Довольно, Двалин, — буркнул предводитель, откинув капюшон. — Не дóлжно гостям грубить хозяевам. — Вы тот самый Торин?.. Принц-под-Горой? — вырвалось у Раниона, и на склоне лет не разучившегося удивляться; вот уж не думал следопыт, что увидит гномов из сожжённого драконом Эребора. Вовсе не казалось, что Торин смотрит на человека снизу в вверх — так много в нём было королевской стати и достоинства. Чёрные волосы обрамляли бледное лицо, под густыми точёными бровями сверкали глаза-угольки, над бородой нависал орлиный нос. — Нет больше горы, — сказал Торин с усталой горечью. — И никакой я не принц. Отец послал меня из Дунланда на северо-запад, чтобы проверить, найдётся ли в Синих Горах место для изгнанников. Ты пропустишь нас через Шир, дунадан? Ты ведь из них, да? Полуросликов мы тревожить не станем: нам нет до них дела, мы пройдём окраиной. — Остановитесь на привал, — радушно предложил Ранион, проникшись сочувствием к бедам гномов. — У меня с братьями тут сторожка. Все не поместятся, но еда найдётся. — Мы не хотим медлить, — покачал головой Торин. — Сколько у вас дорожная пошлина? — Мы не берём денег, — сказал Ранион. — Ступайте, и пусть вам сопутствует удача. Надеюсь, вы обретёте новый дом в Эред Луин. — Нет, так не годится, — нахмурился Торин. — Ты, страж, выполняешь свою работу, а я не привык не платить за добросовестный труд. Прими хотя бы… Гном скинул мешок с плеча и долго рылся в нём, пока не извлёк сложенный в два раза плотный лист, пожелтевший от времени. — Вам же, дунаданам, нравятся эльфийские поделия? — спросил он не без затаённого презрения к мастерству бессмертных. — В дни славы Эребора мой пращур Траин Первый приветил парочку эльфов. Они выстроили печатный станок, продали его Королю и переселились в Дэйл. Ныне и Гора, и Город сожжены дотла, станок обратился пеплом, и, хотя устройство несложное, нам ещё долго будет недосуг собрать новый. Да и надобности в нём как будто нет. Словом, вещица редкая: пергамент с отпечатанными буквами. У Раниона ёкнуло сердце, но он не подал виду и с поклоном принял подарок. Отряд Торина прошёл дальше. Когда изгнанники исчезли в темноте за холмами, юные дунэдайн выскочили из укрытия. — Вот скаредный гном! — возмутился Пилиндил. — Не заплатить-то гордость не позволяет, а, поди, обрадовался, что встретил нас-бессребненников, и откупился ненужной ветошью. — Зачем ругаешься? — попенял другу Глиндион. — Они нынче сами пояса затягивают, им не до щедрости. — Караульте, да смотрите не засните на посту, — хрипло велел Ранион, сжимая вспотевшими пальцами пергамент. — А я пойду покемарю. Войдя в сторожку, следопыт засветил лучину, развернул лист и пробежал глазами необычайно ровные крупные буквы:Írё savnen ya mahtanуё erwa, Atarniёl harё ni. Írё savnen ya mahtanуё muntan, Antaniёl casta nin.**
«Должно быть, Курундил посвятил это Кирсиэли, а может, и наоборот, — смекнул Ранион. — Однако же закономерность: все значимые для Курундила места разрушены, все его изобретения канули в небытие. Словно смерть продолжает идти за нолдо по пятам даже после того, как он покинул Средиземье, и заметает последние его следы». Ранион долго смотрел на клочок, оставшийся от жизни Курундила, и вспоминал давнюю-предавнюю беседу с Гэндальфом. Тогда он узнал многое о том, чем занимался нолдо до их встречи в Имладрисе, но подробности ускользали, забывались… Ранион достал из сундучка перо с чернильницей и захлопнул плоскую крышку, приспособив её как стол. Тщательно расправив пергамент, он выцарапал на обратной стороне первое, что всплыло в памяти: «В такие утра Вилф особенно остро жалел, что не стал поэтом».