✧✧✧
Ещё со времён Сумо ведомый привычкой знать всё о здоровье своего зверя, Хэнк какое-то время продолжал немного волноваться об этом вопросе. Поскольку Бродяга приходил к нему только в то время, когда были закрыты все клиники для животных в округе, однажды он предпринял попытку отвезти его до ближайшей круглосуточной. Однако не тут-то было: пёс воспротивился, едва услышал слово «ветеринар». — Врач не сделает тебе ничего дурного, Бродяга, — Хэнк, готовый к выходу, ободряюще потрепал его по загривку, чувствуя под ладонью напрягшиеся мышцы. — Просто осмотрит тебя и всё. Наверняка там будет какая-нибудь симпатичная девочка с бережными руками, и тебе даже понравится, — он хмыкнул, вспоминая, как везунчику Сумо на плановых осмотрах вечно попадались молоденькие девчушки, приходящие в восторг от громадной радушной собаки. Но пса было не пронять ни обещанием женской ласки, ни перспективой заехать на обратной дороге за мороженым. Он продолжил упираться лапами в пол и жалобно поскуливать. Стоило Хэнку убрать с него руку и потянуться за ключами от машины, как он уполз под журнальный стол. Вылезти из-под него он согласился только после того, как Хэнк, поняв, что ничего не выйдет, со вздохом стащил с себя куртку и скинул ботинки. Вероятно, у Бродяги имелся какой-то негативный опыт, связанный с ветеринарными клиниками, недоумённо решил тогда он. Настаивать он после некоторых раздумий не стал: пёс выглядел вполне бодрым и полным сил, обладал здоровым, пусть и диковинным аппетитом, линял в пределах нормы, и, имея возможность разглядеть его во всех деталях, Хэнк не нашёл ничего, что могло бы вызывать беспокойство. К тому же, как ни крути, этот зверь ему не принадлежал, и он всё равно не смог бы контролировать его полностью, чтобы отвечать за его самочувствие. Так что в конце концов он попросту смирился. К слову, по причине всё тех же причудливых пищевых предпочтений Бродяги Хэнку пришлось от греха подальше сократить и собственное потребление алкоголя — хотя бы в те дни, когда пёс гостил у него. Стоило ему достать из холодильника холодное пиво, как пёс начинал снова проявлять к нему недюжинный интерес и жутко обижался, когда Хэнк с ним — из самых лучших побуждений, а не из жадности! — не делился. Экспериментировать с более крепким алкоголем из бара Хэнк даже не рискнул. Была, конечно, и другая причина, которую Хэнк за всеми новыми заботами не сразу успел осознать: просто теперь для того, чтобы скоротать вечер, у него находились другие занятия и куда более приятная компания для них, чем стеклянная бутылка. После ужина он всё так же был вынужден проводить некоторое время за работой — за эти недели её навалилось предостаточно. Лучше всего Хэнку работалось под музыку, и на фоне часто негромко играло что-то мелодичное: «Рыцари Чёрной Смерти» пса немного нервировали, поэтому Хэнк знакомил его со своей коллекцией блюза. Все кейсы с расследованиями были новые; дело о киднеппере, над которым бился весь департамент, окончательно застопорилось ввиду отсутствия свежей информации. Хэнку оно, однако, не давало покоя, и периодически он возвращался к нему, пролистывая документацию, каждый лист из которой уже мог бы воспроизвести по памяти с закрытым глазами. Пёс составлял ему компанию, поглядывая в планшет и бумаги, будто мог что-то в них понимать, и охотно выслушивал размышления вслух. Остаток вечера они проводили тоже довольно по-домашнему — лениво развалившись вдвоём перед телевизором. Если шли хоккейные матчи, то они непременно смотрели их — Хэнк ещё с юности не пропускал ни единого и тут не давал никакой слабины, даже если пёс не выражал никакого энтузиазма. В последствии методом тыка Хэнк установил, что зверя гораздо больше увлекали теннис и соревнования по лёгкой атлетике, поэтому он старался иногда включать и их, чтобы всё было честно. В остальное время они обычно смотрели кино, и вот тут уже потребовалось чуть больше времени на то, чтобы откалибровать подборки для совместного просмотра. Любимым фильмом Сумо, «Собачьей жизнью», Бродяга не впечатлился, а когда Хэнк в меню стримингового сервиса ещё и вопросительно показал ему обложку «Хатико», то и вовсе посмотрел на него как на умалишённого. Если бы он мог, Хэнк был уверен, то закатил бы глаза. Пожав плечами, Хэнк принялся листать дальше, отгоняя непрошенные размышления о том, стал бы этот пёс так же поджидать его у крыльца или в парке, если бы его, например, вдруг подстрелили где-нибудь на вызове. Документалки про животных, всегда будто гипнозом приковывавшие к экрану сенбернара, Бродяга тоже не оценил, как и исторические драмы и артхаусные фильмы ужасов, которые Хэнк попробовал включить исключительно ради прикола. Зато четвероногий киноман заметно оживился, когда Хэнк, у которого уже в глазах рябило от постеров и описаний, наобум врубил какой-то вышедший недавно непутёвый фантастический боевик. Пёс с большим воодушевлением уставился в экран, поглощённый происходящим. В особо напряжённые моменты он даже гавкал на телевизор. Хэнк не был противником подобных блокбастеров — они прекрасно справлялись с задачей отключить мозги зрителя и показать ему зрелищный аттракцион — так что он тоже посмотрел фильм не без простого житейского удовольствия, наблюдая за псом и посмеиваясь про себя его выбору. Чтобы проверить своё заключение о том, что его новый приятель — ценитель поп-культуры, как-то раз после продуктового магазина Хэнк заскочил в соседний книжный, чтобы прихватить парочку комиксов и полистать их вместе с Бродягой. Попытка заинтриговать зверя удалась, и тот вечер они провели за этими комиксами; пёс даже пару раз недовольно урчал, когда Хэнк слишком быстро перелистывал страницы или порывался читать текст вслух — наверное, это мешало ему разглядывать картинки. Почитать ему Хэнк ради любопытства всё же попробовал, но только уже не комикс, а книгу. Выбрав что-то наименее претендующее на высокую литературу из того, что стояло на полках, он присел на диван с небольшим томиком какого-то детектива. Хэнк искренне не помнил, откуда эта беллетристика вообще появилась у него в доме — уж криминала-то в его жизни и без книжек было предостаточно, — но сейчас она пришлась очень даже кстати. Пёс оказался не против послушать непритязательную нуарную историю и уложил голову ему на колени. Хэнк продолжил читать, поглядывая на него поверх очков. В итоге неожиданно сам для себя он увлёкся сюжетом так, что проглотил всю книгу до конца за один вечер. Потом он даже обсудил с Бродягой впечатления от непредсказуемой развязки, которая пса как будто бы взбудоражила не меньше, чем его. Конечно, Хэнк был отлично осведомлён, что это просто такая уловка — собаки всегда умели легко подхватывать настроение человека, улавливая выражение лица и интонации в голосе, — но ему было всё равно. По существу, не имело никакого значения, понял ли пёс хоть что-нибудь из услышанной истории, даже если он мастерски создавал такое впечатление. Просто Хэнк давненько не ощущал себя с кем-то на одной волне. В эти вечерние часы пёс практически ни на минуту не оставлял его одного. Преследуя исключительно интересы своего гостя, Хэнк ещё в один из первых дней раздобыл в гараже старый, но вполне приличный собачий лежак. Он уже успел уловить, что Бродяга не особо любил, когда Хэнк предлагал ему вещи Сумо, но предположил, что, может быть, для такого добротного лежака тот сделает исключение. Он постирал его и красноречиво расположил рядом с диваном в гостиной, однако эффекта это не возымело: пёс лежак демонстративно проигнорировал и при первом же удобном случае отпихнул его куда-то в угол, в ответ на вопросительный взгляд Хэнка сделав вид, что это не его лап дело. В качестве лежака он продолжил моду использовать самого Хэнка. Эту территорию он завоёвывал постепенно, начав с уже опробованной манеры забираться на диван и как будто невзначай подползать к Хэнку сбоку, чтобы устроить голову у него на коленях. Или же, если Хэнк сам спускался на пол, то пёс незамедлительно переваливался через его икры, располагаясь поперёк. Но затем как-то раз осоловевшего Хэнка угораздило расслабленно сползти по спинке дивана, раскинув ноги пошире, и тогда Бродяга решил проверить, насколько широки границы его собственной дерзости: ни с того ни с сего он втиснулся ему прямо промеж колен. Сердитый взгляд и крепкое словцо, которыми застигнутый врасплох Хэнк одарил зверя, тот отважно выдержал, не дрогнув ни единым мускулом, и не отступил ни на шаг. Когда Хэнк наконец пожал плечами и, хмыкнув, потрепал его за ухом, пёс засветился довольством. Он веско расставил лапы по бокам от его бедёр, выражая тем самым своё намерение не выпускать человека из этого капкана без особой на то надобности, и с чувством выполненного долга умостил морду у него на животе. Потерпевший фиаско лежак снова отправился в гараж. Хэнк же начал всё чаще оставаться до поздней ночи в гостиной, дремля прямо на диване, чтобы уходом в спальню не тревожить пса, который недовольно ворчал при любой его попытке подняться. На самом деле, ему и самому не хотелось разрушать эту идиллию. Даже если ценой тому были облепленные шерстью снизу доверху домашние штаны.✧✧✧
Смирился Хэнк и с тем, что каждой ночью неизменно приходил час, когда пёс слезал с него сам. Он уже знал, что нужно встать следом и открыть дверь, чтобы выпустить его наружу — тому даже не было больше нужды настойчиво в неё скрестись. Удерживать его Хэнк не пытался. Что-то подсказывало ему, что Бродяга в любом случае добьётся своего. Каким бы то ни было способом. Смотря вслед уносящейся во тьму стремительной лохматой тени, он гадал о том, куда эта тень каждый раз убегает. Могла ли у зверя быть где-то семья, потомство, о которых он должен заботиться? Может быть, даже своя стая? Или же дело, напротив, состояло в том, что бродячий пёс был слишком свободолюбив, чтобы навсегда привязываться к одному месту? Ответа на эту загадку Хэнк не имел. Всё, что ему доподлинно было известно — лишь то, что пёс уносился в сторону парка, а для составления более конкретных гипотез этого явно было недостаточно. Тревога за зверя, пусть она и была фоновой, прочно поселилась у него в груди. Успокаивало его то, что этот пройдоха точно умел о себе позаботиться, раз до сих пор свободно разгуливал где-то по улицам, не замеченный службами отлова. Бродяга был не промах, и Хэнк быстро научился ему доверять. Обитал пёс в парке круглыми сутками или просто сокращал через него путь до соседней части города, Хэнк уверен не был. В один из своих редких выходных он попытался отыскать его там днём, но тщетно: при свете дня парк, наводнявшийся собачниками, гуляющими семьями и влюблёнными парочками, судя по всему, не привлекал диковатого зверя. Бродяга явился на его порог в тот же день. Как и всегда, уже по темноте. — Выходит, хищник ты у нас ночной, да? — между делом обронил тогда Хэнк, пока разогревал еду. — Днём скрываешься от чужих глаз, а по вечерам выходишь на охоту за белками? Он отвернулся от плиты, чтобы насмешливо посмотреть на пса, но заметил вдруг, что тот настороженно навострил уши. Конечно, это было лишь легкомысленное предположение, которое он ляпнул наобум, но отчего-то ему показалось, что он попал им не в бровь, а в глаз. Хэнк не знал, что именно так задело Бродягу в его словах или голосе, но посчитал своим долгом его успокоить. — Это ничего, — беззаботно продолжил он, вновь вернувшись к сковороде. — У каждого есть в сутках свои «звёздные» часы. Джеффри, например, говорит, что у него они — во время обеда. Мол, потому, что вокруг хотя бы на часок стихает галдёж. Но я-то знаю, что он, как любой нормальный человек, просто воодушевляется тем, что пришла пора пожрать, — Хэнк хохотнул. — А я вот, если тебе интересно, лучше соображаю по утрам. Бывшая моя была «совой», мы с ней вечно грызлись из-за разницы в режимах. Зато из кого энергия била ключом двадцать четыре на семь — так это из Коула… Он тихо усмехнулся, со светлой грустью вспоминая, как легко было поднять сына ранним утром с постели. Тот распахивал свои вечно удивлённые голубые глазищи и отбрасывал одеяло почти сразу же, стоило лишь войти к нему в комнату, и через пару зевков из его рта уже звонко сыпались один за другим смешные вопросы вперемешку с восторженными сумбурными рассказами то ли о его фантазиях, то ли о только что увиденных снах. А уж как Хэнк вечерами гонялся за неугомонным мальчишкой по всему дому вместе с Сумо в попытках запихнуть его обратно в кровать... Чтобы справиться с нахлынувшим потоком воспоминаний, Хэнку пришлось отложить лопатку. Он опёрся о столешницу и закрыл глаза, медленно считая про себя до десяти. Счёт помогал, когда ему снова становилось трудно дышать. Сквозь шкворчание сковороды и шум вытяжки он не услышал, как пёс подошёл к нему сзади, и легко вздрогнул, когда в ладонь ткнулся мокрый нос. Ощущение было осязаемым и реальным. Оно помогло зацепиться за настоящее, возвращая шаткое, но отвоёванное у депрессии с таким трудом равновесие. Хэнк глубоко вдохнул. Выдохнул. Открыл глаза и, кашлянув, опустил их на пса. — В общем… — он потрепал зверя между ушей. — Я это к чему. Надеюсь, что ты тратишь свои «звёздные» часы не понапрасну, проводя их со мной. Бродяга негромко тявкнул в ответ и потёрся лбом о Хэнково бедро. Судя по всему, в правильности своего местонахождения он совершенно не сомневался. По крайней мере, показывал он это всем своим существом. Зачастую — прямо в буквальном смысле слова, самым простым и беспардонным способом, каким только умел. Потому что стоило Хэнку смириться с манерой вторжения в его личное пространство и перестать вздрагивать каждый раз, когда пёс делал это без предупреждения, как в один прекрасный момент Бродяга вышел на новый уровень. Решив, видимо, не медлить, а сразу действовать напролом, на растянувшегося на диване Хэнка он попросту бесцеремонно взгромоздился всей свой немалой тушей. — Ты вообще в курсе, что ты очень тяжёлый? — сдавленно просипел Хэнк. — Весишь, как взрослый мужик, если не больше... Бродяга с нахальным любопытством вгляделся в его лицо, вероятно, заинтересовавшись тем, откуда Хэнк знает, как ощущается на теле вес взрослого мужика. Хэнк отчего-то смутился и в подробности решил не вдаваться. — Только не пускай на меня слюни, — буркнул он вместо этого, что было совсем уж лишней просьбой, ибо у Бродяги беды со слюноотделением, в отличие от Сумо, вовсе не было. Получив добро, пёс удовлетворённо сложил лапы на его груди и устроил морду между них, поглядывая на Хэнка снизу вверх со смешинкой в плутоватых глазах. Хэнк готов был поставить что угодно: если бы зверь мог, то сейчас бы самодовольно ухмылялся. С тех пор Бродяга с завидным упорством карабкался на него едва ли не каждый вечер. Порой он даже предварительно мягко подталкивал Хэнка лапой в нужную сторону, демонстрируя тем самым свои ближайшие планы на человеческую «лежанку». Выглядел он при этом таким потешно самоуверенным, что Хэнк редко когда ему не уступал, ничуть не испытывая сомнений насчёт того, что слишком часто ему потакает. Противиться не очень-то и хотелось, и через некоторое время он поразился тому, как быстро привык к этому сам. Зверь занимал собой столько поверхности его тела, сколько вообще был способен, однако дискомфорта Хэнк отнюдь не испытывал. Даже напротив — ему нравились эта бескомпромиссная тяжесть на себе и источаемое псом жаркое, уютное тепло. Нравилось ощущать огромные лапы, собственнически расположившиеся на его плечах, и биение мощного звериного сердца под шкурой — где-то на уровне его собственного живота. Примерно туда же, к солнечному сплетению несмело стекалось с кончиков пальцев умиротворяющее, согревающее изнутри чувство защищённости, уже забытое, давно заменённое на отрешённость и мрачное равнодушие к себе и к окружающей действительности. Рядом с этим зверем Хэнку впервые за долгое время удалось по-настоящему расслабиться без единой капли алкоголя. Лёжа на Хэнке, Бродяга беззастенчиво изучил у него своим холодным щекотным носом всё, до чего смог дотянуться — уши и виски, бороду, заросшую шею, ключицы и даже (когда Хэнку приспичило потянуться) подмышки. Хэнк только тихо посмеивался, не запрещая, но и не особо понимая, зачем псу нужно было столько его обнюхивать. Он настырно продолжал пользоваться едва ли не каждой возможностью, хотя казалось, что цели вспомнить и закрепить в своей памяти запах человека пёс уже и не преследовал. Ему просто по какой-то причине нравилось это делать. Хэнк решил относиться к ситуации философски: спору не было, зверь ему достался с придурью, но, в конце концов — кто из нас не без оной? От самого зверя всегда пахло улицей и дикой природой — запахи, которые он неизменно приносил каждый вечер на себе. С ними мешался и его личный, мускусно-терпкий, странно приятный. Сумо никогда не пах чем-то подобным — если уж на то пошло, он вообще был не самым благоухающим псом, хотя Хэнк и мыл его даже чаще, чем того требовала гигиена. Запах Бродяги тоже был густым и животным, однако у Хэнка язык не повернулся бы назвать его «отталкивающим» или даже просто «терпимым». Чем-то он смутно, необъяснимо притягивал; иногда Хэнк ловил себя на желании зарыться в шерсть, к самым корням — туда, где пахло сильнее всего, — но всегда останавливал себя, обуреваемый сомнениями о том, как пёс это воспримет. Правда, один раз во время мытья лап Хэнк всё-таки не удержался: воспользовавшись тем, что пёс смотрит в другую сторону, он, не прерывая процесса, подался чуть вперёд, к загривку, и осторожно повёл ноздрями, принюхиваясь. Однако Бродяга оказался слишком чуток. Шерсть на его холке тут же вздыбилась; он повернул голову, бдительно встопорщив ухо. Хэнк почувствовал на себе пристальный взгляд. Стараясь вопреки первому порыву не делать резких движений и даже не коситься на него, чтобы не вызывать подозрений, Хэнк медленно отодвинулся. Он был смущён. Не только тем, что его едва не поймали за этим глупым манёвром, но также тем фактом, что даже за эти несколько мгновений запах зверя, приумноженный тёплой влажностью ванной, успел застрять в носу и вызвать горячую волну мурашек по спине. Казалось, он осел где-то внутри, в самих лёгких, наполняя собой каждый вдох и не оставляя ни малейшего шанса выветриться быстро и легко. От мыслей, что это, вероятно, могли быть какие-то феромоны, которые должны привлекать к зверю сук, Хэнку становилось крайне неловко. Но было то, от чего он испытывал ещё бо́льшее смятение. Чуть позже, после инцидента в ванной, на протяжении нескольких ночей подряд ему снился один и тот же сон. В этом сне Бродяга источал всё тот же запах, но только уже не мехом, а смуглой кожей мускулистой груди, которой он так привычно прижимался к Хэнку сверху. Вместо вытянутой пасти у этого Бродяги была обычная человеческая челюсть, грубоватая и широкая, покрытая жёсткой щетиной. Рваный, заросший шерстью шрам заменяла розовато-белая рассечка на горбинке носа. Болотно-зелёные глаза обрамляли тёмные ресницы, а в насмешливо изогнутых бровях сквозили до боли знакомое азартное любопытство и затаённый вызов. Губы, обведённые влажным языком, блестящие от слюны, растягивались в нахальной улыбке, пока сильные ладони — не лапы — оглаживали Хэнку взмокшие шею и плечи и уверенно спускались ниже, к животу. К его огромному облегчению, эти сны снились ему только после ухода пса. Иначе, проснувшись посреди ночи во влажной от пота футболке, с гулко колотящимся сердцем и горящими щеками, он ни за что не смог бы посмотреть Бродяге в его проницательные, слишком умные для зверя глаза. Иногда Хэнку казалось, что они видят его насквозь. Наутро эти сны, к счастью, стирались, а по прошествии нескольких дней и вовсе забылись, оставив в памяти лишь разрозненные лоскуты смутных, тусклых воспоминаний, которые было мучительно сложно увязать в какую-то цельную картину. Где-то в глубине души засело предчувствие — скорее интуитивное, нежели осознаваемое — о том, что нырять в этот омут он ещё не готов. Хэнк даже не стал пытаться, позволив неведомой силе постепенно отвадить его от этих мыслей в сторону блаженного неведения. Гораздо охотнее в его голове всплывали воспоминания об их совместных с Бродягой вечерах. Они сами собой приходили к нему прямо в разгар рабочего дня, озаряя серые осенние дни тёплыми красочными всполохами. От некоторых картин Хэнк даже не мог сдержать лёгкого смешка — например, как во время готовки пёс встаёт на задние лапы, чтобы потребовать у Хэнка то же самое, что тот только что в задумчивости закинул себе в рот; или как он упорно суёт нос в мыльную пену, после чего отфыркивается и сокрушительно чихает, теряя равновесие в скользкой ванне и плюхаясь на мохнатый зад; или как он балдеет, растопыривая когтистые подушечки, когда его треплют по пушистому брюху. Забываясь порой в такие моменты, Хэнк замечал потом, как удивлённо косятся на него коллеги, давно отвыкшие от того, что нелюдимый лейтенант умеет улыбаться. Но ему было плевать, что подумают о нём другие. Важнее всего было то, что впервые за долгое время ему снова хотелось возвращаться домой.