✧✧✧
Дожди тем временем зарядили практически без остановок. Вечерами Бродяга забегал в дверь, недовольно фырча и тут же принимаясь отряхиваться; Хэнк печально озирал художественно созданные им пятна и лужи, тяжко вздыхал и шёл в ванную за феном. Тёплой воздушной струёй он сушил бурую шерсть, встопорщивая её во все стороны так, что пёс становился похож на гигантского ангорского кролика. Выглядел он более чем уморительно; не то чтобы Хэнк делал это специально — оно получалось само собой, — однако не мог с этого не веселиться. Чтобы Бродяга не дулся на него за его смех, Хэнк из солидарности распушивал феном и свои волосы тоже. Пёс впечатлялся каждый раз и с удивлением принимался обнюхивать его всклокоченные седины, словно впервые. По мере того, как на улице становилось холоднее и мокрее, они всё меньше гуляли и всё больше времени проводили дома. Хэнк никогда не был поклонником промозглой сырости, и Бродяга оказался с ним в этом солидарен. Гораздо больше, чем мокнуть снаружи, ему нравилось опираться передними лапами о подоконник перед окном, заливаемым потоками воды, и глазеть на улицу вместе с человеком, прижимаясь к нему тёплым боком. Пусть это и было нелепое клише, но Хэнк находил в таких минутах что-то пронзительно уютное. Вечера стали особенно сонливыми, и потому он, соловея от накопившейся за день усталости, отправлялся спать раньше обычного. Бродяга, впрочем, не отставал и шёл в спальню вместе с ним. Когда Хэнк выходил из душа, пёс уже лежал у подножья кровати, устроив голову на лапах, и лениво следил, как человек готовится ко сну. Пока он был вот так, рядом, и Хэнк мог слышать, как он посапывает или ворочается на ковре, ему самому засыпалось спокойнее. Даже несмотря на осознание того, что через пару часов всё равно придётся встать и выпустить зверя наружу. Правда, иногда стук тарабанящих по крыше капель перекрывал все остальные звуки. Тогда Хэнк на ощупь опускал руку вниз, нашаривая тёплый бок, или приподнимался сам и вглядывался в темноту, чтобы убедиться в том, что Бродяга ещё здесь. По-английски тот никогда не уходил, Хэнк это знал, но какой-то его части всё ещё было боязно, что пса там не окажется. Именно таким образом в одну из ночей Хэнк и обнаружил, что Бродяга спит, сиротливо спрятав под лапами нос. — Это бессовестная провокация, ты знаешь? — устало поинтересовался Хэнк, свесившись к нему с кровати. Пёс вопросительно приподнялся, сверкая в темноте глазами и изображая ангельскую невинность. Но Хэнк знал этого чертяку слишком хорошо. Он прекрасно помнил, что обещал себе в ту ночь, когда Бродяга впервые остался у него: он не позволит этому зверю оккупировать свою постель. Та до сих была, пожалуй, единственным местом, куда пёс ещё не пытался сунуться ни разу. Даже не просился, хотя Хэнк знал, что тому этого страшно хочется. Видимо, зверь испытывал какое-то особенное уважение к месту, где человек позволял себе отпустить контроль над своим телом и разумом, становясь максимально уязвимым. Это, однако, не мешало ему давать столь очевидные намёки на то, как его прельщает сакральное ложе. И, даже если они и были непреднамеренными, они буквально вынуждали Хэнка признаться себе в том, чего не хватало этой ночью ему самому. Он обречённо вздохнул и, прекрасно отдавая себе отчёт, чем это ему грозит в будущем, подвинулся. — Залезай. Бродяга оживился и встал на лапы, с некоторым недоверием переводя взгляд с человека на кровать и обратно. Только после того, как Хэнк, подтверждая своё предложение, хлопнул ладонью рядом с собой, тот забрался к нему в постель и улёгся напротив, на нагретое им место. — Всё, теперь спи, — проворчал Хэнк, укладываясь на вторую прохладную подушку. — Только попробуй теперь пожаловаться, что ты замёрз. Он проследил, что пёс послушно закрыл глаза, расположив лапы и морду на подушке, и наконец заснул. То, что он однозначно осчастливил зверя этим решением, Хэнк понял по тому, что тот задержался у него той ночью дольше обычного. В туманную предрассветную серость он умчался лишь незадолго до будильника самого Хэнка.✧✧✧
Само собой, через пару таких вечеров Бродяга, достаточно быстро теряя остатки скромности, начал захватывать поверхность Хэнка не только на диване, но и будучи на кровати. Начал он, как обычно, с проверенной стратегии «медленно, но верно»: то складывая лапы Хэнку на живот, то засовывая нос под его руку, то прокрадываясь снизу под одеяло и беря в плен его стопы. Однажды пёс так долго вертелся у него в ногах, пытаясь поудобнее на них устроиться, что Хэнк, не выдержав, сел и включил прикроватную лампу. — Иди-ка сюда, — он поманил виновато притихшего пса руками, и когда тот подался вперёд, взял его под лапы и уложил на себя. — Теперь доволен? Зверь фыркнул, окончательно наглея от того, что его не только не наругали, но ещё и сделали то, чего он сам пытался добиться более деликатными, как ему казалось, методами. Он вальяжно растянулся на человеке и устроил морду у него на груди, довольно скалясь. Хэнк покачал головой. От всех этих рокировок и включенного света он совсем растерял сон. — Ну вот, ты меня разбудил, — с укром произнёс он. — Что будем теперь делать? Предложение у Бродяги имелось: он ткнулся носом Хэнку в бороду — так он обычно выпрашивал ласки, если не было возможности залезть мордой под ладонь. — Ну конечно… — пробурчал Хэнк. Выполняя просьбу, он почесал пса за ушами и под челюстью, отчего тот мгновенно разомлел, затем огладил большим пальцем покоцанную переносицу и в который раз остановил задумчивый взгляд на рассекающем её заметном рубце. Нос Бродяги Хэнк уже давно успел разглядеть во всех мелочах, но ещё никогда не поднимал с ним тему происхождения шрама. Ему снова вспомнилось, как на днях, проверяя у пса состояние раны, он случайно обнаружил на его теле ещё два новых рубца. Вернее, не новых — они давно заросли и огрубели, — но раньше он их не видел под густой тёмной шерстью. Довольно незаметные, они располагались в районе грудины, чуть правее верхнего конца ножевого пореза. Хэнк решил не акцентировать на находке внимания, однако у него не составило труда сразу опознать их по характерной форме. Он узнал бы такие следы даже на ощупь с закрытыми глазами. Это были шрамы от пуль. Бродяга действительно не понаслышке был знаком с огнестрельным оружием, а Хэнк не особенно был рад тому, что убедился в этом ещё раз. Стреляли в него явно на поражение, целясь в сердце; судя по расположению шрамов, зверь выкарабкался тогда только каким-то чудом. Скорее всего, когда в него пальнули, он прыгал на стрелявшего или находился значительно выше — иным образом попасть собаке в такое место было бы трудно. В том, что стрелявший человек — мерзкий ублюдок, Хэнк не сомневался: без повода Бродяга бы ни на кого не напал. Вероятно, шрам на носу тоже оставил он. Но это было лишь предположение, которое пёс не мог ни подтвердить, ни опровергнуть. — Кто это тебя так? — Хэнк осторожно провёл по старому ребристому следу. Пёс следил за его рукой внимательно, но спокойно. — Люди? Или звери? Бродяга, разумеется, загадочно промолчал. — Ты прав, — проговорил Хэнк, скользнув пальцами с мохнатой переносицы обратно к чёрным ушам. — Не важно, кто. Если порой зверь оказывается достойнее человека, в то время как люди ведут себя хуже, чем скоты, — то какая, в сущности, разница, верно? — он хмыкнул и, понизив голос до шёпота, ответил на свой же вопрос, словно вверяя псу огромную тайну: — Верно. Никакой разницы. Нет её, малыш. Он ободряюще улыбнулся — то ли Бродяге, то ли самому себе, — и тут вдруг заметил, что в звере что-то поменялось. Будто бы слова Хэнка всколыхнули в нём что-то очень, очень важное, но ведомое лишь ему одному. Пёс застыл, не двигаясь; острые уши встали торчком. В зелёных глазах больше не было и капли недавней безмятежности; теперь он смотрел напряжённо, почти настороженно. Хэнк ненавязчиво, успокаивающе скользнул ладонью ему на загривок. От прикосновения шерсть на нём вздыбилась. Пёс дёрнулся, перебрал лапами. Он будто бы готовился к прыжку или нападению и выжидал момент. — Что такое? — спокойно спросил Хэнк, не позволяя озабоченности проникнуть в свой голос. Размеренная интонация сейчас играла ключевую роль. Его мягкий тон подействовал, но только лишь частично. Пёс отмер, моргнул несколько раз, затем издал странный, тоскливый рык и беспокойно завозился на месте. От ладоней Хэнка он увернулся, отказываясь от ласки, чего раньше за ним никогда не наблюдалось; в конце концов, со смурным видом он слез с человека, хотя так усердно добивался права на нём лежать. Было видно, что он оставался чем-то растревожен. Нахмурившись, Хэнк озадаченно наблюдал за тем, как пёс пытается устроиться на другой половине кровати, однако довольно быстро, намаявшись и только сбив простыню, тот спрыгнул и улёгся на полу. К двери в ту ночь он отправился гораздо раньше обычного.✧✧✧
После его ухода Хэнк долго не мог сомкнуть глаз. Он пялился в окно на неполную луну, просвечивающую сквозь пелену низких туч, и пытался понять, что могло вдруг пойти не так. Мысли в голове ворочались туго и неохотно; их путал наполнявший всю спальню запах — всё тот же, знакомый, терпкий и солоновато-сладкий. Необъяснимо притягательный. Хэнк заметил, что в последние дни его концентрация в доме как будто увеличилась. Кажется, подобное уже случалось в сентябре, спустя какое-то время после их знакомства, и тогда Хэнк списал это на то, что Бродяга просто очень часто у него бывал и обтёр тут собой едва ли не каждый угол. Он был уверен, что с тех пор настолько привык к его запаху, что перестал фокусировать на нём внимание — как привыкают к запаху своего жилища или стирального порошка. Однако, судя по всему, тот действительно со временем ослаб, а сейчас по какой-то причине вернулся с новой силой. Хэнк не был уверен, могли ли тут иметь место какие-то биологические животные циклы — по опыту с Сумо ему прекрасно был знаком период гона у псов, однако это не могло случаться так часто. Да и сам Хэнк мало чем смахивал на течную суку, присутствие которой побуждало бы функционировать специальные железы у самца. Что, если этот запах имел какое-то отношение к внезапной сегодняшней перемене настроения зверя? «Какая-то чушь...» — рассеянно подумал на это Хэнк, сразу отбрасывая бредовую мысль погружающегося в сон мозга. В постели запах ощущался гуще и насыщеннее, чем где-либо ещё, потому что Бродягой насквозь успели пропахнуть простыни, подушки и матрас. Им пахла даже Хэнкова пижама. От этого запаха было не скрыться, но, что было ещё непостижимее — от этого запаха и не хотелось скрываться. Уже на грани засыпания Хэнк отвернулся от окна на другой бок, безотчётно притянул к себе соседнюю подушку и зарылся в неё лицом. В ту ночь впервые за прошедший месяц Бродяга снова ему приснился. Его запах опять остался с Хэнком и в забытьи. Во сне он исходил от сильной шеи, откинутой назад, ему на плечо; на гладкой коже собиралась испарина, капля за каплей стекая к кадыку. Во сне Хэнк медленно слизывал эти капли, ведя языком наискосок от ключиц до кромки влажных тёмных волос, и гладил ладонью мускулистое плечо, а потом опускался вдоль рёбер до горячего бедра и ниже, к упругим ягодицам, которые вжимались ему в пах. Во сне его руку останавливали своей, оборачивались и заводили её ему за голову, прежде чем уложить на спину, пока рот кривился в ухмылке, приоткрывающей ряд зубов с выступающими клыками. Колено раздвигало Хэнку ноги, вторгаясь между, и сверху опускался тяжёлый торс, наваливаясь так бескомпромиссно и так знакомо. Во сне в его собственную шею впивались острые клыки; Хэнк выгибался им навстречу, кладя ладонь на чужой затылок, чтобы пропустить волосы сквозь пальцы. Но пальцы загребали густой собачий мех. Из сна Хэнк вынырнул благодаря трели будильника, тяжело и часто дыша. Сразу почувствовав что-то неладное, он резко сел и сдёрнул одеяло. К своему страшному стыду, он обнаружил трусы мокрыми и липкими: словно пубертатный подросток, он кончил во сне. И, более того, член всё ещё мучительно крепко стоял. Хэнк заставил себя встать и на ватных ногах поплёлся в ванную. Словно в прострации он закинул в стирку перепачканное бельё, включил воду и залез в душ. Лишь когда он сунул голову под тёплые струи, оперевшись рукой о стену перед собой, он постепенно начал приходить в чувство. «Этому можно найти объяснение», — подумал он, глядя вниз на свою не желавшую опадать эрекцию. Сексом он не занимался несколько лет, не считая редких случаев быстрой мастурбации, чтобы снять утренний стояк, — и то если было настроение. Не сказать, что ему очень-то и хотелось трахаться — в последние годы эта потребность стала настолько несущественна на фоне всего остального, что Хэнк практически забыл о её существовании. Видимо, его тело решило наверстать упущенное и сыграть злую шутку, подкинув мозгу максимально абсурдную идею превратить во сне в человека единственное существо, с которым у Хэнка была недавно хоть какая-то физическая близость. Стараясь не обращать внимание на член, Хэнк взял шампунь и намылил голову, но напряжение в паху было слишком сладким, слишком тягучим. Поколебавшись, он несмело обхватил член намыленной рукой и провёл вдоль, едва не застонав от удовольствия. «Ничего страшного, если я просто дам себе кончить», — подумал он. Он не делал этого уже довольно давно; очевидно, именно против воздержания его тело сейчас и взбунтовалось. В конце концов, он был один, в собственной ванной, и он мог заниматься этим без зазрения совести. Пообещав себе, что это будет исключительно механическое действо, он начал ласкать себя, сосредотачиваясь на ощущениях здесь и сейчас. Всего после нескольких движений по отзывчивому, изголодавшемуся до прикосновений члену от наслаждения потемнело в глазах; бёдра сами собой качнулись вперёд, и Хэнк отпустил себя. Закусив губу, он прикрыл глаза и ускорил темп, практически трахая собственную руку. Когда в голову полезли картины из его сна, яркие, ещё не растаявшие после пробуждения, он уже не смог остановиться. Глаза он открыл только на грани оргазма, и его взгляд сразу невольно упал вниз, к руке, которой он водил по члену. На распаренной, порозовевшей коже запястья след от укуса Бродяги проступал ярче обычного, багровея двумя неровными полумесяцами. Хэнк сглотнул и отвернулся к шторке, но память тут же услужливо подбросила воспоминание о том, как однажды пёс застал его за ней врасплох. Конечно, сейчас его там быть не могло, но Хэнку всё равно стало не по себе. Незримое присутствие Бродяги ощущалось в этом доме повсюду; о нём напоминал даже запах грёбаного шампуня, пенистыми ручейками стекающего из Хэнковых волос по всему телу. Образы человека из сна и зверя из реальности накладывались друг на друга, неотвратимо сливаясь в одно целое. Теперь не только член, но ещё и мозг не хотел видеть разницу между ними. Хэнк вспыхнул и отдёрнул руку от паха. Продолжать он не мог. Нервно рванув на себя переключатель, он безжалостно врубил холодную воду, чтобы смыть наваждение.✧✧✧
Путаные мысли преследовали его весь день. Чтобы не сидеть в четырёх стенах департамента, после летучки у капитана Хэнк предпочёл побыстрее перебраться из-за стола за руль, чтобы провести рабочее время, мотаясь по городу по служебным делам. Из запланированных на неделю разъездов он специально свалил на сегодня всё, что удалось: быстрая смена обстановки, задач и лиц всегда помогала ему сконцентрироваться и совладать со внутренним раздраем. Способ сработал безотказно; к середине дня к нему даже вернулся аппетит, напрочь отсутствовавший утром. График был плотный, и потому за обедом он отправился к первому попавшемуся по пути уличному киоску. Правда, во время этого похода ему не удалось избежать небольшого непредвиденного инцидента, который произошёл, пока Хэнк делал заказ. В очередь за ним встал было какой-то мутноватый парень в шапке, надвинутой до самых бровей. Хэнк не обратил бы на него внимания, если бы почти сразу этот тип ни с того ни с сего не отшатнулся от него и не попятился назад. Убегать он, тем не менее, не стал, когда Хэнк его окликнул, и покорно застыл на месте, воровато оглянувшись по сторонам. Выглядел субъект подозрительно, а Хэнк был научен опытом всегда быть настороже с такими ребятами. Его единственное резонное предположение состояло в том, что он случайно засветил кобуру и значок, когда лез во внутренний карман за бумажником, и потому парень напрягся: волею расписания Хэнк оказался в неблагополучном районе, где копам редко бывали рады. Документы по его запросу тип предъявил сразу и без лишних слов, но пока Хэнк их проверял, он с каждой секундой всё сильнее сутулился, не вынимая рук из карманов, и беспокойно переминался с ноги на ногу. На вопрос, всё ли у него в порядке, парень смог только сдавленно кивнуть. Когда Хэнк вернул ему айди, он ретировался незамедлительно, нырнув в первую же подворотню. Недоумённо проводив его взглядом, Хэнк поставил себе мысленную пометку на всякий случай прогнать имя по базам, когда будет доступ к компьютеру. В дальнейшем его день, к счастью, обошёлся без эксцессов. Как он и планировал, девяти насыщенных плодотворной деятельностью часов оказалось достаточно, чтобы к вечеру развеять его сумбурное утреннее состояние. Подъезжая к дому, Хэнк тем не менее всё же ощущал ещё какое-то смятение от предстоящей встречи с Бродягой. Но на крыльце пса пока не было. Он решил воспользоваться этим, чтобы закрепить результат сегодняшнего дня, и тщательно прибрался во всём доме: пропылесосил все ковры, диван и даже кровать, сменил постельное бельё, вымыл полы и хорошенько проветрил все помещения. От запаха Бродяги практически не осталось и следа. Только после этого в его голову окончательно вернулись ясность и спокойствие. Разбавляло их, разве что, небольшое волнение за пса, который тем вечером так и не появился. Но Хэнк решил, что оно и к лучшему — будет время полностью выкинуть из головы всю ту чертовщину, что сбивала его с толку последние сутки. Этот зверь был ему слишком дорог, и последнее, чего он хотел, особенно в свете их последней ссоры — это чтобы какие-то дурацкие сны вносили смуту в их отношения. Он собирался впредь всё делать правильно, чтобы сохранить их в гармонии — настолько долго, насколько это возможно. Тогда он ещё не знал, что следующим вечером увидит Бродягу в последний раз.