В тот поздний ноябрьский вечер пёс вбежал с холода в тёплый дом, принеся на себе запах первого снега и приближающейся зимы. На его влажной шерсти стремительно таяли крохотные снежинки.
— Лапы, — привычно напомнил Хэнк.
Пёс послушно рванул в ванную, скользя мокрыми конечностями по паркету. Хэнк последовал за ним, улыбаясь про себя тому, что зверь всё-таки вернулся достаточно быстро после своего странного позавчерашнего побега. Да и выглядел он беззаботно и самоуверенно — совсем как обычно.
— Ну и что это было в прошлый раз? — поинтересовался он у пса, когда вытирал чистые лапы полотенцем.
Бродяга сразу замял тему, начав агрессивно облизывать ему лицо. Смеясь и уворачиваясь от его мокрого языка, Хэнк понял, что тот не хочет возвращаться к былому. Он, в общем-то, не имел ничего против, если всё устаканилось само собой. В точности узнать, что у зверя на уме, ему всё равно дано не было.
У него и самого был секрет от Бродяги, о котором он предпочёл бы лишний раз не вспоминать.
За ужином он озвучил недавно возникшую у него идею:
— Что, если нам с тобой выбраться в поход, когда потеплеет? С Сумо мы раньше часто куда-то ездили... — заметив, как пёс насупился за своей тарелкой, Хэнк исправился: — Прости, я знаю, ты не любишь, когда я вас сравниваю. У нас с тобой всё будет по-другому. Обещаю. Честное скаутское.
Он насмешливо покосился на Бродягу краем глаза. Тот между делом вернулся к поглощению салата, навострив чёрные кончики ушей в его сторону и показывая, что внимает. Хэнк продолжил:
— Я давненько не был на Гуроне. Лет десять, наверное. Разобьём там палатку на берегу, выйдем вместе в озеро, порыбачим… если ты, конечно, от избытка чувств не перевернёшь лодку, — он усмехнулся. — А если и перевернёшь — невелика беда. Тогда искупаемся. Кстати, бегун-то из тебя что надо, а как насчёт плавания? Можем устроить соревнования. Учти, я в этом неплох, в колледже даже занимал первые места... Потом будем сидеть у костра и отбиваться от комаров. Ты пробовал когда-нибудь жареный зефир? Отвратительно вкусная гадость, тебе понравится. Если хочешь, то можешь спать со мной в палатке...
Увлёкшись, он без умолку говорил об этом весь вечер, начав с накидывания идей, чем можно будет заниматься в походе и что стоит с собой взять, и закончив воспоминаниями о всех своих вылазках на природу со времён скаутских лагерей и вплоть до тех, которые он совершал уже с Коулом. Пёс слушал его спокойно, но с интересом, иногда одобрительно гавкая каким-то предложениям или фыркая и недовольно сопя на то, что не вызывало у него большого энтузиазма.
Перед тем, как забираться на кровать, Бродяга немного помедлил, но всё-таки залез. Устроился он, правда, по соседству, а не сверху. Тогда Хэнк, вздохнув, прервал поток своих мечтаний и перешёл к более насущному — к проблеме, которой он пока избегал:
— Расположимся недалеко от города. Если понадобится, убежишь по своим делам. Потом вернёшься обратно, — произнёс он тихо. — А может, даже успеешь позаботиться заранее о том, чтобы никуда не надо было убегать. Ну, что думаешь?
Пёс какое-то время помолчал, а потом негромко рыкнул и положил ему на грудь лапу. Видимо, это значило, что предложение он обдумает.
— Вот и славно, — Хэнк улыбнулся.
Вынашивать далекоидущие планы ему нравилось, но лишь тогда, когда была велика вероятность, что они осуществятся. Он давненько ничего не планировал настолько заблаговременно, и сейчас Бродяга дал ему надежду на то, что всё это не просто пустые мечты. От этого на душе стало легко и тепло.
Ощущая тяжесть крупной лапы на груди, Хэнк осознал, что всего за пару дней снова успел соскучиться по зверю. Он легонько потянул его за эту лапу на себя.
— И давно ты сделался таким скромником? Иди ко мне.
Зверь не сразу, но всё-таки послушался и будто бы нехотя устроился на нём сверху.
Хэнк понял, что с настроением у его мохнатого товарища ещё не всё было гладко. Он попытался снять его напряжение: почесал за ушами и у загривка, затем провёл руками по бокам, на левом ощутив мимоходом проплешину с короткой отросшей шерстью в том месте, где он выстригал её, чтобы обработать рану. Пёс, слава богу, не стал противиться ласке и немного расслабился. Хэнк продолжил умиротворяюще гладить его до тех пор, пока тот не разомлел окончательно, безмятежно растянувшись на нём и прикрыв глаза.
Довольный своим успехом, Хэнк и сам не заметил, как добрался до его поясницы. Бродяга, не открывая глаз, подобрал лапы теснее к бёдрам человека, всем корпусом подаваясь немного вперёд и вынуждая этим пальцы Хэнка съехать ему на круп. Забыв, каким восприимчивым к прикосновениям он может быть у животного, Хэнк легко, не задумываясь, помассировал его у начала хвоста.
Зверь тут же вскинулся, издав странный утробный звук. Но не болезненный и не угрожающий.
Скорее, просящий.
— Тебе это нравится? — прошептал Хэнк, не совсем понимая, зачем спрашивает. В голову пришла мысль о том, что на этом же месте, у основания позвоночника, у Бродяги были бы ямочки, будь тот человеком. Были бы они такими же чувствительными?..
Запоздало Хэнк вдруг осознал, что, несмотря на вчерашнюю уборку, зверь всего за несколько часов снова наполнил своим чёртовым запахом весь дом.
В ответ на вопрос Бродяга наклонился к его лицу и коротко лизнул.
В губы.
Затем слегка отстранился и посмотрел своими умными глазами, полными тоски и какого-то невнятного желания. Глазами существа, в полной мере осознающего происходящее.
И медленно
потёрся о него низом живота.
Хэнка бросило в жар.
До него дошло, что он совершил большую ошибку, предложив Бродяге лечь на него сегодня. Затем совершил ещё одну, неосознанно начав ласкать его не так, как следует человеку делать это с собакой.
По факту, он сам дал зверю
разрешение.
Но разве он сам не поклялся себе ни в коем случае не допускать между ними даже намёка на то, что ему снова снилось по ночам?
Пытаясь скрыть от пса свою неловкость, Хэнк медленно убрал с него руки:
— Уже поздно. Пора спать, — мягко произнёс он. — Тебе лучше слезть с меня, малыш.
Но Бродяга не послушался. Вместо этого он придавил лапами его плечи, лишая возможности двигаться.
— Ну-ка слезь с меня сейчас же, — велел Хэнк уже строже, не учитывая то, что этот зверь никогда не подчинялся приказам, если с ними не совпадала его собственная воля.
Проигнорировав, пёс опустился к его шее и лизнул её медленно, совершенно не по-собачьи, будто бы зная, где и как надо провести языком, чтобы это было приятно. Он уже успел понять, что у Хэнка была очень чувствительная шея — по мурашкам, которые вызывал одним только своим носом. Теперь он откровенно и бессовестно пользовался своим знанием.
Дыхание сбилось. Теряя ощущение реальности, Хэнк безотчётно вцепился пальцами в тёплую шерсть на загривке, притягивая зверя ближе и зарываясь носом в мех. Почувствовав отдачу, тот принялся лизать более напористо.
Хэнк с ужасом ощутил, как у него в штанах начал твердеть член.
Именно это, как ни странно, его отрезвило.
— Хватит, — твёрдо сказал он, беря зверя за холку. — Это не нормально...
Он попытался было отстранить его от себя, как вдруг ощутил, что что-то не так. Густая шерсть редела в его пальцах и куда-то ускользала, словно бы
втягивалась в кожу шеи.
Пёс неожиданно поднял морду сам и взвыл. Хэнк выпустил загривок и попытался сесть, видя, что с Бродягой происходит что-то странное. Нет, не просто странное — совершенно невообразимое.
Зверь неестественно прогнулся в пояснице, уперевшись всеми четырьмя лапами по бокам от Хэнка. Его плечи расширялись с пугающим хрустом, шея становилась тоньше; бурая шерсть неравномерными прогалинами втягивалась внутрь по всему телу, обнажая напряжённые, ходящие ходуном мышцы, обтянутые гладкой кожей. Прямо на глазах короткие собачьи пальцы вытягивались, приобретая фаланги и сгибы, превращая передние лапы в человеческие кисти, а задние — в стопы. Звериная морда сужалась, приобретая всё более и более антропоморфные черты. Острые уши округлялись, сдвигаясь ниже, нос уменьшался, пасть превращалась в обычный человеческий рот, в котором были видны стиснутые словно от боли зубы. Животный вой, который издавало это существо, становился всё более похожим на низкий, человеческий стон.
От испуга и потрясения Хэнк не мог пошевелиться до тех самых пор, пока вместо крупной лохматой дворняги над ним не оказался стоящий на четвереньках полностью обнажённый тёмноволосый мужчина. Его грудь ходила ходуном — он пытался перевести дыхание. Тёмная поросль на груди вместе с волосами на голове была всем, что осталось от бурой шерсти, не считая короткой щетины и курчавой растительности на ногах, в подмышках и паху. Рядом с правым соском виднелись два круглых рубца; от левого вниз и вбок шла длинная розовая полоса от недавно затянувшейся раны. Переносицу рассекал короткий косой шрам.
Неизменными остались только болотно-зелёные глаза, которые он опустил на Хэнка, едва закончились эти метаморфозы.
— Стало немного нормальнее? — спросил незнакомый низкий голос, с хрипотцой, словно после долгого молчания.
Мужчина — совершенно очевидно, что голос принадлежал ему, — криво усмехнулся, вопросительно выгибая одну бровь. Хэнк увидел под приподнятой верхней губой слишком длинный для человека клык.
— Нихрена не стало, — пробормотал Хэнк севшим голосом, ошарашенно разглядывая существо перед собой.
Каждая грубоватая черта чужого лица была неуловимо знакома. Это был человек из его сна, Хэнк узнал его, несмотря на то, что теперь он выглядел совершенно конкретным образом, а не таким, каким его рисовал во сне Хэнков мозг. Но очень, очень на него похожим.
— Кто…
что ты такое?.. — выдавил Хэнк, с трудом подбирая слова.
— Можешь продолжать звать меня Бродяга. Мне понравилось, — человек ухмыльнулся, а затем плавно склонился и проговорил ему на ухо, обжигая дыханием кожу: — Или
малыш. Это понравилось не меньше.
По шее пробежали мурашки от ослепительно яркого дежавю. Вцепившись пальцами в простыню, Хэнк невольно бросил взгляд в окно поверх тёмноволосой макушки. Снегопад закончился, небо расчистилось. В окно светила крупная полная луна. Её бледное свечение казалось ярче жёлтого света прикроватного ночника.
Сердце колотилось как сумасшедшее, норовя выпрыгнуть из груди. Хэнк не мог заставить себя пошевелиться. Человек потёрся носом о его бороду — совсем так же, как делал это, будучи…
— Я слетел с катушек?.. — прошептал Хэнк.
— Ещё нет, — ухмыльнулся Бродяга, снова нависая сверху. — Сейчас слетишь.
Не разрывая зрительный контакт, он взял его правое запястье в свою руку и прижался губами к месту зарубцевавшегося укуса. От нежного прикосновения к раненому месту комната вокруг пошла кругами; если бы Хэнк уже не лежал, у него подкосились бы ноги.
— Ты — о… — начал было он, не в силах поверить в то, что собирается произнести это всерьёз, но на его губы опустилась горячая ладонь.
От существа исходил жар. Хэнк чувствовал чужую крепкую эрекцию, упирающуюся ему в живот. Вопреки всяческому здравому смыслу он и сам был возбуждён не меньше. Всё тело прошивала блаженная истома от близости разгорячённого обнажённого человека сверху, а от запаха, который источала пылающая кожа, голова шла кругом не меньше, чем от ирреальности происходящего.
— Не говори больше ни слова, — Бродяга скользнул другой рукой между их телами, к его паху, и сжал через ткань пижамы стояк. — Просто останови меня, если ты этого не хочешь.
Хэнк бесконтрольно раздвинул ноги, подаваясь навстречу руке. Даже если это снова был сон, у него больше не было сил сопротивляться. Из его члена действительно вышел бы очень хреновый лжец.
Незнакомцы в его постели бывали нечасто, даже в далёкой бурной молодости — Хэнк никогда не был падок на лёгкий случайный секс с теми, кого видел впервые. Но сейчас перед ним был не незнакомец. Вопреки всяческой логике он даже
не выглядел незнакомо. Хэнк знал этого человека. Знал очень хорошо. Ещё несколько минут назад этот человек был бродячим псом, который однажды прибился к нему в парке и к которому он за пару месяцев прикипел сильнее, чем к кому-либо из окружавших его людей — за годы. К которому он уже давно перестал относиться как к зверю, сам не до конца понимая, почему. Про которого ему снились сны, вгоняющие его в краску и заставляющие думать о том, что он больной извращенец.
Теперь наконец можно было это признать: в глубине души Хэнк всегда подозревал, что с Бродягой что-то не так. Просто предпочитал об этом не задумываться, не видя в том нужды. То, что было у них двоих на протяжении двух с лишним месяцев, превосходило по важности все сомнения, подозрения и домыслы.
Наверное, поэтому Хэнку удалось так легко смириться с тем, что сейчас его тянуло к существу в его постели всем телом и всем сердцем.
Всё, что происходило дальше, слилось для него в поток образов и ощущений, подёрнутых сладким дурманом; выхватывать их из реальности было подобно возвращению в сны, которые он стремился забыть, только реальность была острее, ярче, и в неё хотелось погружаться лишь всё глубже и глубже.
Хэнк помнил, как гладил широкую спину от сведённых лопаток до гибкой, прогнувшейся под его ладонями поясницы, пока в его рот жадно вторгался ненасытный язык. Помнил, как нащупал чёртовы ямочки и выпирающий копчик под ними — там, где раньше был длинный мохнатый хвост.
Помнил, как Бродяга, стащив с него бельё, голодно облизнулся, разглядывая лёгший на живот высвобожденный член. Как тёрся о него щекой и зарывался носом в паховые волосы, с жадностью втягивая запах.
Даже человеком он был слишком похож на зверюгу.
— Мне всегда хотелось узнать, как ты пахнешь здесь, — голос вибрировал от плохо сдерживаемого вожделения. — Это даже лучше, чем я себе представлял… — дыхание опалило тонкую кожу, перед тем, как член заглотили до горла, вынуждая зажмуриться от горячей тесноты и застонать, вцепившись руками в простыню.
Хэнк помнил, как после головокружительного минета его рывком перевернули на живот и, разведя ягодицы, мокро и размашисто лизнули между. Как его ноги сами собой разъехались шире, упираясь коленями в матрас и податливо раскрывая зад для грязных ласк. Как сладкое предвкушение зациркулировало по всему телу, отключая мозг клетка за клеткой и заставляя поджиматься пальцы на ногах. Помнил одобрительный полусмешок-полурык позади себя, с которым его шлёпнули по заднице, и животную алчность, с которой в неё затем вжались всем лицом, царапая щетиной, ввинчивая в анус язык, а затем и пальцы, пока он глухо, протяжно стонал, уткнувшись пылающим лицом в подушку.
Помнил, как в какой-то момент его наконец подхватили под бёдра и властно дёрнули на себя, пристраиваясь сзади, дразняще водя членом по ложбинке между ягодицами.
Как у него перехватило дыхание, когда он понял, что его собираются взять
по-собачьи.
И как он обернулся через плечо, ловя взгляд хищно сверкающих глаз, блуждающих по его телу, перед тем, как Бродягу окончательно сорвало с цепи от его негромкого, хриплого
«Ну же, малыш».
Перед глазами рассыпа́лись искры, пока Бродяга, навалившись сверху и обхватив под животом, вколачивал его в матрас быстрыми сильными толчками. Сквозь собственные стоны и сорванное шумное дыхание Хэнк слышал, как из нутра существа, вгоняющего в него член по самые яйца, рвётся низкий, опасный рык. Рука сама тянулась назад, чтобы запустить пальцы в чужие волосы и убедиться, что за ним по-прежнему человек, а не зверь.
Хэнк не знал, смог бы он остановить его, если бы вместо волос нащупал шерсть.
Не знал, смог бы он остановиться сам.
Первый раз он кончил, когда ему прикусили кожу чуть ниже шеи,
за загривок. Он бесконечно долго выплёскивался в чужую ладонь, но даже когда в нём не осталось ни капли спермы, его и не подумали прекращать насаживать на по-прежнему твёрдый член. Зализав место укуса, Бродяга откачнулся назад, чтобы сплюнуть вязкой слюной на разработанный, но всё ещё тесный анус, а затем продолжил трахать его медленно, с оттягом, до сладких судорог от попадания по простате, с каждым толчком возвращая возбуждение в расслабленное оргазмом тело.
Бродяга брал его всю ночь. Он кончал Хэнку внутрь, кончал на спину между лопаток, кончал на грудь и живот, выстреливая тугой горячей струёй, а затем наклонялся, чтобы слизать собственную сперму со взмокшей кожи, и жадно, глубоко целовал, будто стремясь запечатать свой вкус на Хэнковых губах, пометить его собой везде и всюду. Хэнк не мог себе представить, как давно его
так сильно желали. Бродяга не давал ни малейшей передышки; Хэнк даже не подозревал, что способен выдержать такой марафон в свои пятьдесят три. Быть может, дело было в долгом воздержании и изголодавшемся до секса теле, быть может — в странных феромонах Бродяги, а возможно — в его умении потрясающе трахаться. Так или иначе, на тот момент, когда они, измотанные, мокрые и перепачканные семенем, рухнули на подушки, переплетясь телами, у Хэнка не было никаких сил ни говорить, ни думать.
Бродяга щекотно уткнулся носом в его подмышку, с животным наслаждением втягивая терпкий запах пота. Менять бельё или идти в душ казалось невыполнимой миссией, поэтому Хэнк подтянул одеяло, накрывая им их обоих.
Глаза слипались. Он чувствовал, как навалившаяся вмиг страшная усталость вот-вот заставит его отключиться.
Нужно было успеть сказать самое важное.
Хэнк приподнял лицо Бродяги пальцами за подбородок, побуждая посмотреть на себя.
Теперь он знал его секрет. И, возможно, он немного поехал крышей, но он был готов принять этот секрет, каким бы немыслимым он ни был.
— Только не уходи больше. Останься, — прошептал Хэнк, с нежностью гладя большим пальцем щетинистую щёку. — Кем бы ты ни был. Останься со мной.
Всё остальное они обсудят завтра, когда наконец проснутся утром в одной постели. Они смогут поговорить, и Бродяга всё ему расскажет и объяснит. В этом нет никаких сомнений.
Ведь теперь ему больше незачем убегать.
Ответил Бродяга или нет, Хэнк не запомнил. Последнее, что отпечаталось в его отчаянно ускользающем восприятии реальности — тоскливый взгляд зелёных глаз и ласковая усмешка краем рта, обнажающая выступающие клыки.
Затем его веки опустились, и он провалился в крепкий сон без сновидений, чувствуя восхитительное тепло под боком и умиротворяющее — в груди.
✧✧✧
Когда он проснулся на следующее утро, его встретила зябкая пустота.
На бледном небе, подёрнутом сизыми облаками, брезжил тусклый рассвет. В своей постели Хэнк не обнаружил ни мужчины, ни пса. Никого не нашлось ни под боком, ни на соседней подушке, ни на полу рядом; в складках смятого постельного белья он нашёл лишь несколько бурых шерстинок. На душе когтистыми лапками заскреблось нехорошее предчувствие. Закутавшись в одеяло, Хэнк поднялся с кровати и обошёл весь дом, чтобы в нём убедиться, однако уже на выходе из спальни всё было ясно: он здесь совершенно один.
Вопреки всей абсурдности последних суток голова была на удивление ясной. Всё свидетельствовало о том, что прошедшую ночь Хэнк провёл бурно: об этом красноречиво говорили сбившиеся перепачканные простыни, побаливающие по всему телу мышцы и характерно саднящий натёртый зад, а также несколько новых неглубоких полумесяцев укусов, царапин и синяков, которых Хэнк насчитал с десяток, оглядев себя в зеркале. К тому же, он узнавал эту приятную расслабленность в каждой клеточке тела, которая возникала лишь после нескольких оргазмов и сохранялась даже наутро. Однако состояние удовлетворённости омрачало осознание того, что Бродяга снова ушёл. Будто испарился из тёплой постели, растаяв как мираж прямо из Хэнковых объятий после самой странной, самой головокружительной ночи на свете.
Что могло заставить его так поступить? Неужели в этом и состоял весь его план — утомить Хэнка за ночь так, чтобы у него не осталось никаких сил на расспросы, а потом сбежать?.. Но зачем покидать его теперь, когда в этом больше не было никакого смысла? Когда Хэнк, узнав его секрет и не испугавшись, сам попросил его остаться?
Разве что...
Разве что только Бродяга сбежал потому, что испугался Хэнка сам.
Собравшись духом, Хэнк заставил себя подумать о самом страшном. Бродяга был здесь вчера, в этом не было никаких сомнений. Но... в каком обличьи?
Что если мистическое превращение бродячего пса в охренительного мужчину из сновидений на самом деле было не более чем его, Хэнка, больной галлюцинацией, вызванной усталостью, депрессией, длительным одиночеством или чем бы то ни было ещё? Что если Бродяга всегда был только лишь обычным псом? Пусть чрезвычайно умным, с экзотическими предпочтениями и повадками, обладающим состраданием и обострённым чувством справедливости, но всё-таки — зверем?
И тогда получается, что прошлой ночью Хэнк…
Ему пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть на ослабевших ногах.
В силу профдеформации Хэнк в любой ситуации привык рассматривать все возможные, даже самые параноидальные варианты. Конечно, ещё неизвестно, что было безумнее — поверить в то, что Бродяга оказался оборотнем, или допустить возможность того, что прошлой ночью Хэнк занимался сексом с обычным зверем. В любом случае, думать о втором было совершенно невыносимо.
Но даже в этой дикой гипотезе всё равно что-то не сходилось. Хэнк проверил: входная дверь и все окна были закрыты. Для того, чтобы повернуть защёлку на двери, а затем захлопнуть её за собой, необходимы были человеческие руки. Если первое Бродяга, как достаточно сообразительный зверь, ещё мог бы проделать и лапами, то со вторым у него явно возникли бы сложности, потому что дверь открывалась вовнутрь... То же самое касалось и окон — вряд ли он смог бы плотно задвинуть за собой створку. Это давало надежду, что Бродяга всё же уходил от него не псом.
Утешало Хэнка ещё и то, что свежие укусы на спине, плечах, бёдрах и животе отличались от старого на запястье — и формой, и размером, и глубиной. Они были куда больше похожи на человечьи, хотя проколы от клыков и были выражены ярче, чем следы от остальных зубов. Воспоминания о том, в какие моменты Хэнк получал тот или иной из этих укусов, пускали по всему телу жаркие волны, но обида и непонимание, почему Бродяга так с ним поступил, жгли намного сильнее.
Хэнк не мог отделаться от горького ощущения, что больше он не вернётся.
✧✧✧
Бродяга не объявился ни этим вечером, ни следующим.
Хэнк не придумал ничего лучше, чем поднять в департаменте архивы со всеми раскрытыми и нераскрытыми делами, где содержались хоть какие-то упоминания собак, волков, бродячих животных, а также каких бы то ни было мистических существ. К последнему он обычно всегда относился довольно иронически — каких только баек за все годы работы он не наслушался, — однако теперь ему было не до скепсиса.
К сожалению, никаких дельных зацепок ему не попалось, но он продолжал искать — на обеде и в перерывах, приезжая раньше или задерживаясь допоздна, забирая часть материалов с собой и изучая по ночам. От того, чтобы собрать дома шерстинки и отнести в лабораторию для анализа ДНК, Хэнка что-то останавливало; он не был уверен, что это чем-то ему поможет, даже если будут выявлены какие-то отклонения. К тому же, интуиция подсказывала, что у Бродяги наверняка была причина на то, почему он так яростно избегал любого медицинского вмешательства. Главной целью Хэнка было лишь найти хоть какую-нибудь зацепку, которая помогла бы его отыскать.
В сети тоже не было ничего путного, кроме древних легенд и детских страшилок; в них Хэнк не нашёл объяснения ни притягательному запаху, ни безвредности укусов, ни тому, почему Бродяга становился пусть и необычайно крупным, но всё же псом, а не традиционно — волком. Было непонятно и то, почему он обращался в зверя каждый день, а не только в полнолуние. Ответов не было, а вопросов становилось только больше.
Окончательно запутанный, по вечерам Хэнк слонялся по парку, напоминая себе самого себя несколько месяцев назад, после смерти Сумо. С той лишь разницей, что тогда внутри была глухая пустота от потери, а сейчас его вело слепое, нарастающее отчаяние и нелепая надежда снова, как раньше, встретить пса там. Из-за этой же надежды он не позволял себе пить — Бродяга бы наверняка снова разозлился, если бы, решив вернуться, застал его пьяным. Напиться до отключки Хэнк боялся ещё больше, ведь тогда он рисковал вообще пропустить его возвращение или, что гораздо хуже, даже о нём не узнать. От греха подальше он вылил всё то, что у него оставалось из алкоголя, в раковину.
Однако надежда всё равно угасала с каждым днём.
Всё было тщетно; зверь словно в воду канул. Да и кого нужно было искать? Собаку или человека? Какое обличье для Бродяги было основным? Как и где он мог жить человеком, чем заниматься, как зарабатывать на жизнь? Хэнк даже не знал его настоящего имени, чтобы попытаться пробить его в полицейских базах.
А было ли у него имя?..
Несколько дней Хэнк жил словно в тумане, одержимый поисками того, кто, совершенно очевидно, не желал быть найденным. Это было глупо, но иногда ему начинало чудиться, что Бродяга где-то поблизости. Что он появится вот-вот, с минуты на минуты. Наверное, это был какой-то остаточный рефлекс, потому что по вечерам это чувство становилось острее. Перед сном, невзирая на то, какая была погода, он накидывал на плечи куртку и выходил на крыльцо, где, садясь на ступень, доставал сигареты и закуривал, напряжённо вглядываясь во мглу безлюдного района. Дверь в дом он нарочно не закрывал; льющийся из неё тёплый свет, казалось, был единственным светлым пятном во всём мире. Пару раз ему мерещилась неясная тень, мелькавшая вдалеке, и он, вздрагивая, рывком поднимался на ноги. Однако на его оклик никто не выходил, а тени при приближении оказывались облетевшими ветвями кустарника, колышащимися от ветра, или садовыми инструментами, прислонёнными к стене.
По истечении двух недель пришло ощущение растерянности, а за ним — тягостное оцепенение. Чем больше Хэнк, гипнотизируя глазами своё запястье, прокручивал в памяти прошедшие месяцы, тем больше ему казалось, что он, возможно, действительно сбрендил. Он что, разговаривал с псом, как с человеком? И всерьёз верил, что понимал его «собачий» язык? Готовил ему на ужин то же самое, что себе? Просил прощения за свой срыв и позволял забираться к себе в кровать? А затем — поверил в то, что зверь, которого он сам в своей голове наделил человеческими чертами, действительно оказался человеком?..
Может, ему пора было искать по всему городу не мистическое существо из страшных сказок, а хорошего психиатра?
Не потерять разум окончательно пока помогали заживающие следы укусов человеческих зубов на теле, но и они быстро затягивались, не оставляя после себя даже рубцов. Хэнк утыкался лицом в подушки, пытаясь уловить ускользающий запах зверя, но по мере того, как тот постепенно выветривался из его дома, всё сложнее и сложнее было поверить в то, что Бродяга вообще когда-то существовал в его жизни.
✧✧✧
В конце концов всё начало казаться бессмысленным. На автопилоте Хэнк продолжал жить своей повседневной жизнью: водить машину, курсируя между работой и домом, отвечать на дежурные вопросы коллег, выезжать на места преступлений, проводить допросы и заполнять тонны отчётов, хотя больше и не понимал, для чего он всё это делает. Возвращаться после этого домой ему снова было не к кому.
В супермаркете он машинально клал в корзину две порции холодных ужинов и обнаруживал это, уже выйдя за пределы касс. К концу третьей недели его морозилка была до отказа забита едой, которую Хэнк едва ли был в состоянии есть. Однако он ел — вернее, заставлял себя жевать и глотать, не чувствуя ни вкуса, ни удовольствия. Обещание, которое он дал однажды Бродяге, а заодно и самому себе, он выполнял, — хотя ему и казалось, что он давал его призракам. Вредить себе ему не хотелось — ни напрямую, ни косвенно. Ему вообще ничего не хотелось.
Внутренняя рутина департамента проходила для него фоном. Погружённый в мрачные мысли, Хэнк активно в ней не участвовал, общаясь с сослуживцами исключительно по регламенту. Работа хоть немного позволяла отвлечься от мутной давящей тоски, поэтому он предпочитал сосредоточиться исключительно на ней и отстраниться от всего побочного. Важная информация дошла бы до него в любом случае; выносить пустой трёп ему было невмоготу.
Потому, когда Джеффри делал перед коллективом очередное объявление, он слушал вполуха, даже не пытаясь разглядеть эпицентр внимания поверх голов коллег.
Лишь несколько слов заставили его оторваться от своего рабочего монитора и прислушаться.
— ...обособленно от нас, по собственной инициативе изучал дело нашего киднеппера. Думаю, все вы прекрасно помните этот кейс, — говорил капитан. — Именно от него мы получили несколько ценных идей.
Имя Хэнк не расслышал, но до него дошло, что Джефф представляет коллективу нового сотрудника. За стеной из спин мало что было видно; отложив планшет, он медленно поднялся из-за стола.
— Твоя информация нам тогда очень пригодилась, сынок, — голос капитана стал на толику мягче. — Уж не знаю, почему в тот раз ты предпочёл не афишировать своё участие, но когда неделю назад ты подал прошение о переводе, я, конечно, не смог тебе отказать…
Перед глазами у Хэнка пронеслись воспоминания о длинных вечерах на диване в обнимку с бумагами и планшетом. Тепло шерстяного бока, прижимающегося к его собственному. Любопытная морда, просовывающая нос ему под локоть. Анонимная наводка утром после бессонной ночи, когда пёс не пришёл к нему накануне...
В груди зашевелилось робкое предчувствие. Не веря своим ушам, неслушающимися ногами Хэнк шагнул в толпу перед кабинетом капитана.
— Так или иначе, я рад приветствовать тебя в рядах Центрального департамента. Здесь у тебя будет ещё больше поводов себя проявить. Уверен, мы прекрасно сработаемся.
Оказавшись в первых рядах слушающих, Хэнк увидел капитана, который пожимал руку молодому мужчине в коричневой кожаной куртке с капюшоном. Последний стоял к нему спиной, однако сердце у Хэнка гулко затрепыхалось лишь от одного взгляда на тёмную макушку и завитки отросших волос у шеи.
Когда народ вокруг постепенно начал расходиться, он не смог сдвинуться с места.
— У меня есть некоторые соображения на твой счёт, — обратился капитан к новичку уже тише. — Зайди ко мне, как устроишься на своём месте. Хэнк… — тут Джефф заметил его, замершего от них в двух шагах. Мужчина в куртке обернулся. — Хорошо, что ты подошёл. Я хотел вызвать тебя чуть позже, но раз уж вы оба здесь...
Голос Джеффа перекрывал шум крови в ушах; забыв как дышать, Хэнк не мог оторвать взгляд от переносицы, на которой белел старый косой шрам.
— ...и в последнее время взвалил на себя кучу дел. Инициативу я всегда поощряю, ты знаешь, но нагрузка слишком велика для одного сотрудника. Даже для такого, как ты... — гулко доносилось откуда-то со стороны. Хэнк слышал Джеффри будто из-под толщи воды, пока насмешливые зеленоватые глаза, прищурившись, разглядывали его с головы до ног. — ...словом, я решил, что тебе не помешает напарник. Разреши представить тебе нашего нового детектива. Полагаю, вам предстоит довольно тесное сотрудничество.
— Надеюсь на это, капитан, — произнёс хрипловатый голос. — Рад наконец познакомиться с вами, лейтенант Андерсон. — К Хэнку сделали шаг навстречу и протянули ладонь. — Меня зовут Гэвин. Гэвин Рид.
