***
— Хён, не рано ли мы забрали Тэхёна домой? Он ещё не пришёл в сознание, уже неделя прошла, — обеспокоено пробормотал Чонгук, сидя на краю кровати. Тэхён лежал безжизненно и тихо, словно неодушевлённый предмет. Всё его тело походило на мумию: забинтовано от шеи до пяток, на спину надет гипсовый корсет, на одной руке — эластичный бинт, а на другой — фиксирующая повязка. На омеге не было живого места, кроме лица, которое было бледным, равномерно тусклым, словно мраморная статуя. И живее всего в нём были серые волосы, отдающиеся темным отблеском у корней. Омега был подключён к аппарату искусственной вентиляции лёгких, а вся спальня супругов сильно походила на больничную палату. И в ней сидели, собственно, сами врачи — Чонгук и Сехун. — У нас нет другого выбора. Держать его в нашей клинике слишком рискованно. Медсёстры начали перешёптываться, ещё бы немного, и эта история могла всплыть наружу, — ответил старший альфа, массируя переносицу. — Пусть всплывёт. Я не должен оставаться безнаказанным. Зря позволил остановить меня, ведь я просто ужасен, — Чонгук с болью в груди смотрел на Тэхёна. — Мы это уже обсуждали миллион раз. Да, конечно, то, что ты сделал — преступление. И я соучастник, раз не заявил в полицию. Поверь, у меня тоже на душе кошки скребут. Как только Тэхён придёт в себя, он вынесет приговор. А сейчас в нашем приоритете — его выздоровление, поэтому прошу, не убивайся, побереги силы. — Хён, скажи, он же очнётся, да? — альфа, нежно обхватив ладонь омеги, коснулся её лбом и легонько поцеловал, пытаясь передать ему жизненную энергию, — пожалуйста, медвежонок, открой глаза… — Он должен очнуться, его жизнь уже вне угрозы. Самым опасным был осколок ребра. Мы его убрали. Раздробленная кость могла проткнуть ткань лёгких, но, слава Богу, Тэхён родился в рубашке. Он выкарабкается, — успокаивал Сехун, — да и мы перевезли сюда всё необходимое. Будет лучше, если ты сам будешь ухаживать за ним. Поэтому с сегодняшнего дня можешь не выходить на работу. Я возьму на себя твои обязанности. — Вне угрозы говоришь. Как раз-таки я и есть самая опасная угроза. Сехуну оставалось лишь тяжело вздохнуть. В ту ночь, как только он примчался, увидел страшную картину. Его младший брат в истерике делал искусственное дыхание и массаж сердца. А Тэхён лежал без сознания, весь изрезанный, в крови и изнасилованный. Сехун впал в ужас, но, с присущим хирургу хладнокровием и стальными нервами, он взял ситуацию в свои руки, вызвал пару самых надёжных специалистов, чтобы всё держалось в тайне, и госпитализировал омегу. Тэхёна срочно поместили в реанимацию, провели две операции: одну — на удаление осколков сломанного ребра и другую — на фиксирование вывихнутого плеча. Омега получил комплексное обследование, в ходе которого, помимо перелома ребра, растяжения руки, вывиха плеча, повреждения кнутом сухожилий, миллионов порезов, синяков, ссадин, удушения, выявили ещё разрыв прямой кишки и внутренние кровотечения. Чонгук был абсолютно разбит, не мог поверить в то, что именно он довёл супруга до такого состояния, рвал себя на части, проклинал всеми фибрами души. Альфа снова ничего не мог вспомнить, последним в его сознании ясно отпечаталось лишь намерение Тэхёна покинуть дом. А остальное — как в тумане. Парень в эти дни походил на мертвеца. Сехун приложил немало усилий, чтобы остановить агонии младшего брата. Хотя он знал, что это абсолютно неправильно, но помешал Чонгуку сесть в тюрьму. Сехун не хотел терять его. Эта история могла нанести уничтожительный урон их семейному делу, которому посвящены их жизни.***
Солнечные лучи, озарявшие комнату, бесцеремонно гуляли по лицу Тэхёна. Внутренний импульс заставил омегу распахнуть веки. В глазах всё расплывалось. Дышалось очень тяжело. Парень пребывал в ужасной прострации. Он не мог понять: где он, какой день, что происходит. На душе — абсолютная пустота. Тэхён продолжил бы пялиться на потолок, если бы резкая боль со всех конечностей не охватила его тело. Омега сильно поморщился и еле окинул взглядом свою спальню. Ему даже не удалось приподнять голову, сил катастрофически не хватало. А затем он вспомнил всё: вспомнил, как умирал, как его душили, били, насиловали. «Я жив… всё-таки жив…» — подумал омега, жадно вдыхая кислород, несмотря на то, что с каждым вдохом тупая боль давила ему грудь. А всё тело зажато гипсом и бинтами. В этот момент в комнату заглянул Сехун. — Чонгук! Он очнулся! Тэхён пришел в себя! — Сехун сразу позвал брата, сидевшего в кабинете: Чонгук держался за голову, страдая от сильной головной боли. Альфа сразу вскочил. Его накрыло облегчение. Он с волнением побежал в комнату, но остановился перед дверью. Сердце бешено стучало. Противный ком застрял в горле. — Мне страшно. Как я посмотрю ему в глаза? Что мне сказать? — Просто зайди и умоляй, — Сехун втолкнул Чонгука. Тэхён с трудом повернул голову в сторону двери, как только услышал скрип. Виновник осторожно вошёл. Он не смел посмотреть омеге в лицо, но отчетливо чувствовал взгляд истинного на себе. И Чонгук догадывался какие эмоции были в нём зашифрованы. Альфа опустился на колени, не поднимая голову. — Тэхён, то, что я сделал… мне нет прощения… — произнёс Чонгук содрогающимся голосом, — я… ужасно раскаиваюсь… я приму любое наказание… но пока, пожалуйста, позволь вылечить тебя.... — вымаливал альфа, проглатывая слёзы. Тэхён лишь окинул его пустым взглядом. Ему было всё равно, кто и как его будет лечить. Внутри всё умерло. Единственное, что ему хотелось — снять боль. — Я исчезну из твоей жизни, как только тебе станет лучше, — продолжил парень, — пожалуйста, потерпи меня немного. Но никакой реакции не последовало. Чонгук замер, сердце бешено стучало, ожидая приговора. — Понимаю, ты не хочешь меня видеть, но, пожалуйста, скажи что-нибудь, — горькие слезинки, одна за другой, капали на пол. Чонгуку было бы лучше, если бы Тэхён прогнал, обругал его, выразил свои чувства словами. Но омега продолжал молчать. Ещё несколько минут Чонгук беззвучно заливался слезами. И, пересилив себя, он все-таки встретился взглядом с Тэхёном. Выражение лица омеги было искажено болью и обреченностью. Он не мог зашевелить губами. «Мне больно», — пытался выговорить Тэхён, но язык не слушался. Звуки не хотели выходить из его груди. Он потерял дар речи… — Тэхён! Скажи, что мне сделать?! Омега еще минуту отчаянно пытался пошевелить ртом в попытке связать речь, но всё было тщетно. Он утопал в слезах, даже всхлипы не отдавались отзвуком. — Медвежонок, скажи что-нибудь. Скажи, насколько ненавидишь меня, пожалуйста… Все безуспешно. Тэхён получил психологическую травму, спровоцировавшую частичную немоту. — Как такое возможно?! Он потерял способность говорить… Но томография показала, что мозг не повреждён. Как так? — в ужасе рассуждал Сехун, пытаясь вытянуть малейший звук из омеги. Но Чонгук ничего не слышал. Он больше не мог, не выдержал, для него это стало последним ударом. Альфа в потрясении выбежал из спальни, направился на кухню и опрокинул всю посуду, лежащую на столе. Яростный крик вырвался из его груди, Чонгук зарыдал навзрыд, скатываясь по стене. Громкие стоны заполнили комнату. Отчаянное неистовство накрыло его разум. Тяжелый камень упал в колодец. И камнем была его душа. «Отомсти, уничтожь. Не бывать пощады», — нашептала внутренняя тень. — «Монстр, искалечивший Тэхёна, не имеет права жить». И Чонгук охотно согласился. В его взор попал кухонный нож, который словно был ниспослан ему самим ангелом возмездия. Он взял холодное оружие и приготовился вонзить его в преступника. Рано или поздно каждый садится за банкетный стол последствий своих поступков. И сейчас Чонгук накажет того, кто сделал его самого любимого человека главным блюдом. Он приставил нож к своей груди и приготовился ощутить удар рассекающего лезвия. Но мгновения спустя никакого укола в сердце, никакого возмездия, никакого избавления не произошло. — Хён! Отпусти меня, просто позволь мне со всем покончить! — пытался вырваться Чонгук, пребывая в истерике. Сехун с неимоверным усилием усадил брата на стул. — Просто не могу поверить, ты хотел совершить самоубийство?! — Я должен это сделать! Я должен… я не могу больше… — Чонгук, успокойся! Приди в себя! Суицид — не выход! — Ты меня не остановишь! — Чонгук встал и потянулся к столешнице. Старший альфа остановил порыв, толчком усадив брата обратно на стул. — Только попробуй! Хочешь себя пырнуть? Валяй, но я зашью твою рану. Наглотаешься таблеток? Выверну наизнанку твой желудок. Порежешь вены? Перелью тебе всю свою кровь. Какими бы ты способами не пытался убиться, я не позволю. Не позволю оставить нас! — Сехун орал на брата, пока тот не мог прийти в себя. — Тэхён… он… — захлебывался в слезах Чонгук, — я травмировал его на всю жизнь. Сехун, видя душевные страдания брата, крепко его обнял. — Это не приговор, мы сделаем так, что Тэхён снова заговорит. И без тебя у меня ничего не выйдет. Ты нам нужен. — Я ненавижу себя. Если бы сейчас меня схватили, повели на эшафот, я был бы рад, это стало бы моим облегчением. — Чонгук, пожалуйста, будь сильным. — Не могу, такое чудовище, как я, не достойно жизни… — Чонгук чувствовал себя извергом, мерзким подлецом, грубым животным, обуянным гадким влечением. — Чонгук-и, оставить Тэхёна в таком состоянии, оставить меня, родителей, то, что мы так упорно строили — слишком эгоистично. Ты раскаиваешься — значит не чудовище. Чтобы твоя совесть успокоилась, как только ему станет лучше, мы пойдем в полицию, но только не сейчас. Обещай мне, что больше не будешь выкидывать такие глупости. Чонгук лишь кивнул, рыдая в три ручья в объятиях брата.***
После этого альфа больше не предпринимал попыток свести счеты с жизнью и посвятил всего себя реабилитации супруга. Но скверные, мрачные часы раскаяния и самоуничижения не прекратились: состояние Тэхёна угнетало. Оно было никаким. Мало того, что омега был беспомощнее новорождённого, сильные боли истязали его. Он не мог вдыхать полной грудью, спать без обезболивающих, есть, двигать хотя бы рукой. Но больше всего Чонгук переживал за его моральное состояние. Тэхён, вследствие немоты, совсем замкнулся, не шел на контакт, отворачивался от лечащего. В первый раз, когда альфа хотел его покормить, омегу вовсе вырвало. Вывернуло при виде Чона. И каждый раз, как Чонгук осторожно перевязывал его тело, наносил мазь на раны, омегу сильно трясло от прикосновений. Сердце супруга обливалось кровью при виде такой реакции. Тэхёну пришлось столько всего пережить, чтобы Чонгук наконец открыл глаза и узрел свою темную натуру. Плата за грехи была слишком высокой. Мерзость поступков нещадно обжигала душу. Услышит ли он заветное «Я тебя прощаю», услышит ли ещё раз мягкий успокаивающий голос, заливистый смех, душераздирающий плач, сладкие стоны? Увидит ли ещё раз его греющую сердце улыбку? Будет ли Тэхён прежним? Нет. Всё это было какое-то светлое, сияющее, чудесное, и всё это — Чонгук понимал, ещё две недели назад принадлежало ему, ждало его. Но теперь оно загублено, выбросило его, смотрело на него с отвращением и страхом. Этот мир, центром которого являлся Тэхён, больше не принадлежал альфе. Он сам погубил, растоптал их вселенную. Стоя на развалинах рухнувшей жизни, у Чонгука было ощущение, что на него ополчилось всё опасное и безобразное мира сего. Его опоры надломились. Чувство вины, подобно раковым клеткам, медленно убивало его изнутри. Вылечить Тэхёна, чего бы это не стоило — единственный стимул, который заставлял Чонгука бороться.