***
Неделей ранее Дождь за окном давно уж стих, оставив после себя лишь холод и уйму грязных луж. Город погрузился в вечерний сумрак, отдыхая от дневной суеты. В большом доме возле камина сидел мужчина, отдыхая от недавнего тяжёлого разговора. Медленно перелистывая пожелтевшие от времени страницы какого-то сборника сочинений давно почившего автора, изредка поправляя сползающие с носа очки, он всё никак не мог сосредоточиться на читаемом, отвлекаясь на посторонние переживания. Мысли не давали покоя, блондин нервно поправлял выбившиеся из нетугого хвоста пряди волос, обдумывая слова своего друга. Правда ли он так плох в отцовстве? Может, в нём на самом деле ещё что-то есть от ненавистного ему человека, которого даже язык не поворачивается называть отцом. Тот человек не дал ему ничего, кроме боли, как моральной, так и физической. Да, пускай он и обеспечивал тогда ещё юного Себастьяна, но это не стоило того морального давления, тех постоянных недовольств, избиений, шрамы от которых по сей день украшают его многострадальные руки. Недолюбленный ребёнок, к которому собственная мать боялась подходить… Нет, матушка, скорее всего, любила сына, но жестокость мужа-тирана не позволяла ей проявить сочувствие к сыну, помочь, защитить, ослушаться супруга… Когда Густав «отправился в мир иной», Глэм был рад, что этот человек уже точно больше не объявится в его жизни. Мало ли тот захотел бы вернуть «нерадивого» отпрыска, а тут уже всё, можно спокойно вздохнуть. Настолько спокойно, что Глэм даже не поехал на похороны отца, куда был приглашён, лишь бы только не засмеяться над его холодным, бледным, мёртвым лицом, что уже никогда не скажет ему о том, насколько он бездарен. Точно, бездарен. Кажется, именно эти слова мужчина сказал тогда Ди, когда тот попросил его научить игре на гитаре. Тот холодный тон в голосе, вмиг изменившееся выражение лица, некая грубость… Только сейчас Глэм осознал, что тогда он был в точности как Густав. Тень прошлого проскользнула в тот момент, когда он ранил собственного сына пускай не физически, но душевно. Пальцы руки сжались на старом листе, чуть порвав его край. «Я обещал себе не быть как он. Так почему же я тогда так поступил с Ди?» — пронеслось в мыслях в тот же миг. Возможно, мужчина был просто уверен, что паренёк не захочет заниматься всерьёз гитарой. Зачем же тогда учить его, если он вскоре забросит это дело, не доведя до конца. Но правильно ли было быть таким резким? Да, пускай, для Глэма музыка — это вся его жизнь, она сопровождала его от начала и будет сопровождать до самого конца, она для него — самое серьёзное дело и относиться к обучению музыке как к временному увлечению для него кажется оскорблением, прямым неуважением к самому гитаристу. Но ведь нужно поддерживать ребёнка в его начинаниях? Да, Ди явно не стал бы заниматься гитарой так, как его отец: любить игру всем сердцем, выживать буквально за счёт того, насколько хорошо ты умеешь играть — но всегда надо пробовать что-то новое? И ведь парень попробовал. Он научился, хоть и не в идеале, играть на маленькой гавайской гитаре, неплохо поёт, по нему было видно, как тот наслаждался своим маленьким занятием, пускай и нервничал, презентуя свои умения перед отцом… А Глэм поступил как последняя скотина, оттолкнув сына… На смену замешательству пришло сожаление за собственные действия. Он даже не попытался вернуть сына домой сам, поговорить! Что уж тут говорить о понимании! От мыслей мужчину отвлёк тихий скрип входной двери. Кто мог прийти в такое позднее время? Отложив книгу на подлокотник кресла, Глэм медленно прошёл к прихожей, осторожно выглянув из-за косяка. На пороге стоял промокший, весь растрёпанный подросток с сумкой на плече, ботинки неприятно хлюпали, когда тот неловко переминался с ноги на ногу, лица было не видно в темноте коридора, но ясно было одно — он точно заметил вышедшего на звук отца. — Ди? — осторожно произнёс мужчина, медленно подходя к подростку. Тот, стоило лишь отцу подойти ближе чем на три шага, тут же прижался назад, закрывая спиной входную дверь с громким хлопком. Не успел Глэм и слова произнести, как со второго этажа послышался топот маленьких ног, а затем в проходе появился рыжий вихрь, что стремительно подлетел к «ночному гостю» с крепкими объятиями. Юноша даже не шелохнулся, лишь включив рядом с собой свет, ослепивший привыкших к темноте блондинов. Теперь Глэм мог чётко разглядеть внешний вид старшего сына: наспех надетые, даже не завязанные кроссовки, грязные джинсы, явно от падения в лужу по пути домой, белый топ весь в коричневых пятнах, о появлении которого в гардеробе сына мужчина даже знать не хотел, спутанные распущенные кудри лежали на плечах тяжёлой от влаги копной, и заплаканные глаза. Мысленно Себастьян уже был готов убить друга, даже не разобравшись, что тот сделал такого, что несчастный подросток убежал от него домой, даже нормально не одевшись. Но рыжий мальчонка, что так и не переставал обнимать брата, что-то тихо спрашивая у того целым потоком слов, заставил мужчину смягчиться. — Ди? О господи, малыш, ты чего весь сырой? Давай, проходи быстрее, чудик, я принесу тебе полотенце и чистую одежду, — проговорила напуганная внешним видом сына Вики, что только-только подошла. Оба блондина тут же посмотрели в сторону, где всего секунду назад была эта рыжая бестия, но в тот же миг обратили своё внимание на друг друга, краем глаза заметив движение. Взгляд глаза в глаза, каждый видел в них лишь то, что, как им казалось, они видят во взгляде напротив: Ди — строгость, испуг, волнение, несвойственное ранее мужчине, Глэм — боль, бесконечную печаль, сожаление и некую злобу на человека напротив. Они не произнесли ни слова, так и стоя как истуканы, пытаясь одним лишь взглядом голубых глаз донести свои мысли. Один боялся заговорить первым, другой же просто не желал говорить с этим человеком, что уже в который раз заставляет его сердце разбиваться на миллионы осколков. Первым эту неловкость решил нарушить Ди, не желая более стоять и мерзнуть в проходе, смотря на ненавистного в этот момент человека. Осторожно высвободившись из объятий брата, словив его взволнованный взгляд, подросток разулся и быстрыми шагами направился в сторону лестницы на второй этаж. Быстрый взгляд на отца, что успел заметить подступившие слёзы, и парень уже скрылся в темноте второго этажа, закрыв за собой дверь в комнату.***
На протяжении недели вся семья пыталась как-то вывести юношу на разговор. Вики пыталась угрожать сыну через дверь, что снесёт её, но после нескольких минут молчания сдавалась, пытаясь предложить какой-то компромисс, чтобы тот вышел. Хэви не опускал руки и каждый час подходил к двери брата с надеждой на то, что тот откроет, пытался говорить с ним, рассказывал какие-то новости. — «Прикинь, ты когда пропал, Суслик испугался, что убил тебя, и теперь даже близко ко мне не подходит! Нет, конечно, я не рад, что ты ушёл, но теперь он меня не тронет, а значит и тебя! — радостно как-то говорил мальчишка. — А представь, как тот испугается, когда вновь увидит тебя! Будто воскреснешь!» Но из-за двери не раздавалось и звука, что, бывало, наводило на тревожные мысли, что блондин там и в правду умер… Но Глэм мог это опровергнуть. Пускай он и не пытался так рьяно вызволить сына из комнаты, лишь первые пару дней подходя к двери и осторожно спрашивая, впустит ли он отца, но, засиживаясь за работой допоздна, Себастьян частенько слышал, как осторожно открывается дверь в комнату подростка, как тот осторожно спускается по лестнице, умело обходя скрипучие места, как тихо шуршит на кухне, будто мышка. Всё же, без еды ему не выжить, но на утро на кухне всё выглядит так, будто никто и не выходил на ночной дожор, боясь столкнуться с кем-нибудь из семьи. И вот, спустя неделю, глава семьи понял, что так больше продолжаться не может. Ему нужно поговорить с сыном во что бы то ни стало, ради него же самого. Отложив нотные листы для следующего занятия, встав из-за стола, Глэм пошёл в направлении к комнате сына, мысленно пытаясь подобрать нужные слова. С чего стоит начать? Как вывести его на разговор? Что не стоит говорить, чтобы не сделать ещё хуже? И вот, оказавшись перед заветной дверью, Себастьян так и не смог понять, что стоит говорить. У него нет особо опыта в общении с подростками, тем более с теми, которым очень плохо. Но отступать было нельзя и блондин неловко стучит в дверь, ожидая ответа. С той стороны двери слышится тихое копошение, но затем — тишина. Ещё раз постучав и не получив ответа, Глэм осторожно произнёс: — Ди, это я. Можем мы…поговорить? С той стороны послышались медленные шаги, будто кто-то еле волок ноги, но затем будто остановились прямо возле двери. Юноша явно раздумывал, стоит ли вообще впускать этого человека в комнату, начинать этот разговор, потому просто ждал, стоя на ослабевших ногах, опираясь о дверь. — Я… я понимаю, что тебе сейчас очень плохо. Скорее всего, я с этим как-то связан… Ди, открой, пожалуйста, давай поговорим… — обречённо проговорил мужчина, уже боясь, что вся его смелость на разговор впустую. Но через пару секунд послышался тихий щелчок дверного замка, а затем шаги удалились вглубь комнаты. Глэм неспеша открыл отпертую дверь, делая осторожный шаг в эту своеобразную «крепость» подростка и закрывая за собой дверь. Плотно задёрнутые шторы не позволяли дневному свету нормально проникать в спальню, погружая ту в мрак, от чего некоторое время глаза пытались привыкнуть к смене освещения. И вот, когда глаза могли чётко видеть окружающие предметы во тьме, мужчина невольно испугался за состояние сына: на полу раскиданы одежда, тетради, некоторые из которых изорваны, одеяло лежало в углу комнаты, скомканное и ненужное, на столе стоял так и не раскрытый ноутбук, а косметика разбросана где только можно, книги раскиданы вокруг кровати в таком виде, будто их специально так разложили — какие-то стояли домиками, какие-то лежали ровной дорожкой. Наконец, на кровати сидел, прижавшись к изголовью, худой подросток в одних трусах и футболке, поджав колени к груди, не обращая внимания на спадающие на лицо, он внимательно следил за каждым движением отца, не произнося ни слова. Присев на противоположный край кровати, дабы не беспокоить сына ещё больше, Глэм окинул обеспокоенным взглядом его внешний вид: волосы спутаны и связаны какой-то резинкой, глаза покраснели от постоянных слёз, лицо будто вытянулось от недоедания. Чувство вины убивало мужчину изнутри, нужные слова всё никак не лезли в голову, но было видно — парень ждёт, когда начнут разговор, потому что у него самого на это не осталось никаких сил. — Ди… Я… Я знаю, что сделал тебе больно тогда..когда говорил все эти неприятные слова… — Что я бездарность… — тихо перебил хрипловатым голосом парнишка. — Да… мне очень жаль..понимаешь, у меня небыло нормального примера хорошего отца, поэтому я часто бываю…как мой отец… — нотка горечи проскользнула в его голосе. — Я понимаю, я ужасный отец, не заслуживающий прощения. Я отговаривал тебя от твоих увлечений, оскорблял, мало обращал внимания на тебя… Я был ужасным отцом… — Просто отвратительным..у тебя это не получается, — кажется, в голосе Ди проскользнула тихая усмешка, хоть и с неким сожалением. — Мда, я не лучший пример хорошего родителя… Но я исправлюсь, обещаю. Я ведь люблю тебя, Ди… — Так покажи это мне! Покажи мне, наконец, отцовскую любовь! Всё время я слышал лишь то, что недостаточно хорош, что в каких-то аспектах жизни Хэви был лучше меня, ты не поддерживал мои увлечения и… — вдруг сорвался подросток, но его гневную тираду прервал Глэм, что притянул сына в свои объятия. Столь неожиданный жест со стороны отца сначала ошарашил юношу, а затем, не сдерживаясь, тот приобнял мужчину в ответ, прослезившись. Себастьян медленно гладил подростка по спине, успокаивая, неловкость между ними постепенно стала разбавляться душевным теплом. Не прекращая своих действий, Глэм осторожно вновь заговорил: — Когда-то давно, когда я ещё жил со своей семьёй, отец очень жестоко обращался со мной… Он заставлял меня заниматься скрипкой, упорно учиться, а за каждую ошибку он бил меня деревянной линейкой по руке… — слова давались ему тяжело, но мужчина чувствовал, что Ди стоит знать об этом. Он осторожно снял напульсник с руки, предоставляя обзор на белёсые шрамы, различимые даже в плохоосвещённой комнате. Юноша осторожными касаниями кончиков пальцев прошёлся по шрамам, удивлённо взглянув после на отца. — Это было ужасное время, из которого меня смог вытащить Чес. Поначалу я сбегал с ним, чтобы учиться играть, выступать, а затем и вовсе сбежал к нему насовсем. Не лучший опыт, поверь: он и так бедно жил, а тут мы буквально пытались выживать втроём с его матерью на какие-то гроши, получаемые с подпольных концертов. Постоянно работали, чтобы иметь хоть какие-то деньги на пропитание, лично я больше не мог получать нормальное образование, питались мы непонятно чем, а, став старше, от отчаяния изредка выпивали. Я, как видишь, смог отучиться от этой вредной привычки, а Чес нет… Конечно, я смог как-то вырасти, обзавестись семьёй, но как быть отцом меня так никто и не научил, потому я пытался просто не быть, как мой, но, как понимаешь, это мне даётся плохо… Глэм грустно смотрел в никуда, он впервые смог рассказать кому-то из семьи о своём трудном детстве, боясь осуждений. Но Ди молча смотрел на него с сочувствием, только сейчас осознав, как тяжело приходится его отцу. Обида мигом прошла, но неприятный осадок на сердце всё же остался. Наконец, выйдя из своих мыслей, Себастьян с лёгкой улыбкой взглянул на сына, спрашивая: — А теперь, не мог бы ты, пожалуйста рассказать мне, что беспокоит тебя, чтобы я смог лучше понять тебя? И Ди не смог отказать ему. Он выложил всё, что накопилось: про давку с учёбой, про то, что папа не замечает его успехов, оставляя их без внимания, про то, как больно ему было от того, что тот не оценил его успехов в музыке, после рассказал всё, связанное с Чесом, про его поддержку, уроки, про их совместную жизнь, конечно же, опуская некоторые подробности, включая тот поход в клуб и тяжёлое расставание. От последнего неприятный ком подступил к горлу, а слезы с новой силой стали наворачиваться на глаза. Воспоминания об их последнем разговоре больно резали по сердцу, а воспоминания о прошедшей недельке заставляли вздрогнуть: тихая, безмолвная истерика, о которой никто не знает, и только ты один, наедине с самим собой, рыдаешь в подушку, стараясь не издавать ни звука. Голос изредка подводит, выдавая тихий будто скрип из-за попыток сдержать рвущийся наружу вой, а одеяло уже всё промокло от горючих слёз. А как закончились слёзы, на смену им пришло самоуничтожение. Ди ломал себя изнутри болезненными воспоминаниями о том, как ему было хорошо с Чесом, о всех их разговорах, так хотелось вновь вернуться в родной трейлер... Но внутри он понимал, что, похоже, всё это было наглой ложью, что, смотря в глаза парнишки, гитарист видел лишь своего старого друга... Эта смена настроения у подростка не укрылась от глаз родителя. Глэм смекнул, что к чему, и решил прямо всё спросить, дабы не томить. — Ди, тебе нравится Чес? — А..откуда?... — юноша был в полном шоке, даже не сумев отрицать очевидное. — Ну, додуматься до этого было сложно, но вы довольно много времени проводили в последнее время, да и сбежал ты именно к Чесу, так что… Но ты ведь понимаешь, что он намного старше тебя? — Да какая в этом разница, он всё равно любит тебя… — обречённо выпалил подросток, закрыв ладонями глаза. Та самая сцена, тот последний миг, когда им было хорошо вместе, он чётко стоял перед глазами, Ди запомнил всё в мельчайших деталях. Все действия, эмоции, все слова, и их безмолвное прощание. Хотелось завыть от того, что вот совсем недавно они спокойно жили вместе, целовались, они были как пара… И в один миг всё испортило чужое имя. — Ди, то, что было между мной и Чесом — давно в прошлом, — вдруг тихо произнёс Глэм. — Всмысле?... — Я понимаю, мне тоже сначала показалось, что Чес всё ещё питает ко мне чувства… он приходил ко мне в тот день, когда ты потом пришёл, он за тебя так волновался… А меня беспокоило лишь то, что он мог просто влюбиться в твою внешность… — Так это из-за тебя… — Скорее всего, из-за меня он решил тебя прогнать домой… Ди, я не знаю всех подробностей того дня, я ведь ясно понимаю, что ты мне многое недоговариваешь, но ты должен понимать, что Чес — взрослый мужчина, он тебе в отцы годится. Пожалуйста, не совершай ошибок, я не против, если тебе нравятся парни, но чес слишком… старый для тебя. — Охуеть блять… — только и смог высказать подросток, осознавая весь масштаб трагедии. В мыслях точно складывался пазл — отец не хочет чтобы они были вместе. А Чес, как и сам Ди, кажется, хотят быть вместе. И как теперь выкручиваться из этой ситуации — совсем непонятно., но радует одно — они с папой смогли наконец прийти к какому никакому пониманию друг друга, как нормальные отец и сын. Но что делать дальше — остаётся загадкой. Хотя, есть одна мысля… — Хорошо, пап, я всё понимаю. Спасибо, что поговорил со мной и выслушал, — Ди крепко обнял отца напоследок. — А не мог бы ты позвать Хэви? — Я рад, что мы смогли с тобой поговорить, Ди. Конечно позову, он будет очень рад, что ты с ним поговоришь. Глэм удалился из комнаты, улыбнувшись напоследок, а юноша пока решил раскрыть эти мрачные шторы, впуская выглянувшие из-за облаков ясные дневные лучи солнца. Момент — и в комнату вбегает рыжий вихрь, снося старшего братца с ног. — Ди! Боже, как я рад! Ты так долго тут сидел! Хочешь есть? А пить? Может, поиграем вместе во что-нибудь? Давай я расскажу о всём, что произошло! О! О! Или давай ты расскажешь, где ты был! Ну, если тебе, конечно, не сложно… — мальчишка быстро тараторил, не сумев сдерживать бушующие эмоции, в этот момент он был так похож на милого щенка, что давно не видел своего хозяина, но блондину пришлось прервать его речь. — Хэвс, остановись, у меня сейчас голова взорвётся. Давай лучше это всё потом, у меня есть для тебя интересное предложение~