***
Чужие влажные сны должны оставаться чужими, а грязные секреты — секретами. Это ни коим образом зазорным не является. Ну, разве что чуть-чуть. Алекс вообще не может объяснить, почему его состояние граничит с лихорадкой. Его пиздец как трясет. То, как он забежал по лестнице вверх, с бешеными глазами несясь к двери на углу — кабинету информатики; то, почему сердце колотится настолько громко; то, из-за чего сердцу этому вскоре приказать будет действительно невозможно. Если бы он просто встретил Смита, не зная некоторых нюансов, Ал уверен: проблем бы не было. По крайней мере, в это хочется верить. Хочется верить в надменное лицо, лазурные глаза которого смотрят с должной снисходительностью. В тонкие потрескавшиеся губы. В блядские тонкие потрескавшиеся губы, кровь по которым текла бы так охренительно красиво, проходясь по подбородку, к изгибу шеи — пачкая белый отутюженный воротник. — Блядь, — грязно ругается Александр, и если бы он знал, что такое случится, он клянется, в учебное заведение бы сегодня не явился. Как часто человеку разумному приходится проклинать не абы кого, а себя-любимого, навек давая обещание ни за что обиды не прощать? Надо будет поинтересоваться на досуге, ведь, вероятно, такой пульс — не самая здоровая херня. Алу по барабанным перепонкам проезжаются гулкие шаги, отбивающиеся от стен коридора, и на пару секунд ему кажется, что его без зазрения совести долбят в уши; наконец добежав до двери, пытается отдышаться. Как же неожиданно. Как же ебано. Улет. «Вау». Но ключ не спешит сделать два оборота в замочной скважине; Алекс тянется к ручке, открывая дверь и заходя в комнату, закрываясь изнутри и тут же съезжая по двери вниз, затылком припав к деревянной поверхности. Он ждет, что, закрыв и открыв глаза, перед ним появится кекс, — или, по крайней мере, скляночка, надпись на которой будет гласить «выпей меня» — о, он не станет противиться, выпьет и траванется к чертям собачьим. Но пока он здесь, в кабинете с невымытой доской (завтра сделают выговор дежурным), и звать его не Алисой, а Александром. И попал он не в Зазеркалье, а в самую настоящую адильню. Слишком много чести. Какой вежливый. Аж, сука, зубы скрипят. Такой учтивый. И без тебя бы разобрался. Слишком тактичный. Своих дел нет? А перед глазами картинка исцарапанных лакированных туфель. Рисунок рентгена поломанных ребер. В ушах — болезненное шипение. В руках — чужое здоровье. Жизнь. На словах; ладонью, что бьет по лицу, не жалея, — то ладонь Ала, пробующего вразумить ебнутое «я» — по зажмуренным глазам и отсчитанному в голове «один-два-три-четыре». — Пиздец-пиздец-пиздец, — мантра, которая ни за что не разбавится хотя бы одним приличным словом. Утихая под конец, пропадая куда-то в рукава, западая и теряясь. Боль изнутри ломает грудную клетку. Подарок могут не оценить. У кого-то сегодня появился свой черный секретик, разъедающий последние оковы. Он царапает кадык, заглушая ор в голове. Он сжимает челюсть, унимая дрожь от кипящей ярости; впиваясь собственными ногтями в скулу, перебивая неимоверное желание, нашептывающее соблазнительно где-то близко-близко — и он кормит себя мыслями о том, что это пройдет, наедаясь клятвой досыта.1. Воочию
1 сентября 2020 г. в 00:00
— Да ладно? — удивленно переспрашивает Алекс, с недоверием глядя на одноклассниц. Те головами кивают, веселенькие такие, глазки с задором блестят; лишь бы разболтать чужие грязные секретики.
«А Смит из параллели в тебя по уши втрескался!» — заявили они минутой ранее, облепив парту Александра со всех возможных сторон, создавая эдакий барьер, отгораживая от тех, кто мог бы услышать об этом тоже. Есть шанс того, что их умысел не был чернушным; да ладно вам, любые новости о том, что кто-то кому-то нравится, в школе разлетается на «раз-два». — Он мне сам сказал, — шепчет Софья, по-хитрому сощурившись. Отличная работа: разговорить товарища, заставив тебе доверять, чтобы потом на него ушат с дерьмом вылили, с ума сойти можно. Алекс старается держать эмоции при себе, смотря в ответ максимально отстраненно, сложив руки в замок. Ловит вполне себе предсказуемую реакцию — в их глазах сплошное непонимание, а руки девушкам и вовсе деть некуда, неловкость бьет ключом.
— Буду знать, — проговаривает Ал, преувеличенно задумчивым взглядом смотря куда-то в сторону, избегая зрительного контакта. — А давайте на радостях возьмем, — справедливости здесь никакой нет, четкого разделения на черное и белое нет тоже, и кто бы чего ни говорил, а личная выгода — приятная тягомотина, — и никому больше об этом не расскажем, м?
Девчата кивают; пустые болванчики, однажды они докиваются, Ал уверен, — жестом «понял-принял» — вероятность того, что еще примерно с десяток человек об этом узнает, никуда при этом не делась, — скрещенными пальцами, что некоторые держат за спинами. Формальности формальностями, а неприятных ситуаций никто не хочет, но все хотят довольно смотреть, как другие из этих ситуаций будут выпутываться.
Времена временами, нравы нравами, чувства чувствами, и дальше по списку. Лекцию учителя слушать бесполезно, некоторые вещи в принципе довольно бесполезны, но об этом думать смысла нет, — если уж начинать размышлять о бесполезных вещах, можно попробовать составить новый список, в который, по ощущениям, должна попасть недавняя новость. По ощущениям окружающих, родителей, учительского состава, кого угодно, но не Александра. В некоторых аспектах своей жизни ему признаться сложно, но мысль о том, что он признаваться и не должен, разливается внутри приятной негой; когда-нибудь он найдет в себе силы и признается хотя бы самому себе, что его наслаждение является больным пороком, который надо было лечить, пока не стало поздно. Есть парочка «но»: фильмы, в жанрах которых значится боди-хоррор, всегда попадали под определение невероятной мерзости, но иногда хочется, смотря на знакомые личики, изуродовать их до неузнаваемого; никто не в праве мнить себя выше другого, имея равные права, но как же становится хорошо, когда понимаешь, что из-за тебя человек не в состоянии подняться с пола, оставаясь лежать бессильной массой у твоих ног, пока ты смотришь с благоговением, будто бы на созданную под запретом на то дышать, смотреть и о том думать. Запретный плод всегда был дюже сладок, — Ал больной, он с этим смирился, но понимает, что мириться с тем больше больных поблизости не найдется. Подло прятать все темное внутри, заталкивая в такую же поглощающую тьму, прекрасно зная о том, что эта яма не бездонная, и рано или поздно темное и липкое польется через край, — сродни мусору, но, а что еще прикажете делать.
А пока что Александр продолжит спокойно сидеть за одной из парт, совершенно непримечательный, такой же, как и абсолютное большинство сидящих здесь. Некоторую грязь лучше за пределы родного болота не выносить, в противном случае ты не успеешь заметить, как тебя смешают с этими помоями, выкидывая все за раз. Общество нынче менее терпимое к вот таким вот особенным, и жаловаться на это — удел идиотов.
Прозвенел звонок, учебные книги вместе с рабочими тетрадями полетели в портфели, — особо щепетильные принимаются складывать все в сумку аккуратно, ничего не помяв, — и некогда заполненный класс остается пустовать. Сегодня честь идти за ключом от кабинета выпала, конечно, Алексу, и это не должно доставить больших проблем: спуститься на этаж ниже, дойти до вахты и вежливо попросить ключ, следом записав свою фамилию и номер кабинета в специальный журнал. Много времени не займет; но преждевременные прогнозы всегда пиздят, а у вранья выходных нет, и ничего не остается, кроме как принять свою участь и, поправив лямку портфеля, мерным шагом двинуться к лестнице, ведущей на первый этаж.
День не обещал быть ужасным. Обещают только тогда, когда уверены, что никаких неожиданных событий не произойдет и план не порушится на глазах разочаровавшихся тобою людей. Впрочем, видишь дверь, из которой по окончанию учебного дня надо выходить? Это и есть твой план — как и план многих здесь, никакой индивидуальности. «Старшая школа — такая радость», но жаль, что люди привыкли обобщать. Если так задуматься, каждый день ужасен своей однотипностью и банальностью. А зачем обещать, если сам все прекрасно понимаешь. Хорошо, что погладить по голове за сообразительность не просишь.
Алексу всегда казалось, что в коридорах первого этажа мало окон. Света оттого тоже мало, и это ощутимое допущение, ведь лампы загораются либо утром, когда дети только приезжают в школу на автобусах, либо вечером, когда становится слишком уж темно. Последние люди снимают впопыхах с крючков в гардеробе верхнюю одежду — план, опять же, у всех один, — и иногда забавно слышать эхо собственного голоса в опустевшем холле у входа. Пара-тройка человек, конечно, всегда остаются ждать автобус, сидя на скамейках и бесполезно листая ленты соцсетей, реже — разговаривая друг с другом на темы, которые чудом интересны и одному, и второму. Александр и сам записан на один из автобусов, но чаще предпочитает прогуливаться до дома пешком. Желтые кирпичи на колесиках, это, конечно, круто, но рейс слишком ранний, и бежать сразу после последнего урока, некультурно сбивая каждого третьего с ног, некрасиво. Глухими шагами; «Здравствуйте, а можно ключик?..» — выглядывая из-за двери в небольшую комнатку и глазами пытаясь найти вахтершу спрашивает Ал, но, по итогу взглядом не зацепившись ни за одно живое существо в комнате, с раздражением прерывается на середине предложения и усаживается на одну из скамеечек, сейчас грустно пустующих.
Вытянутыми коридорами; влево, вправо — и хоть бы из одного наконец показалась женская фигура, уверенно идущая на вахту. Голова в какой-то момент кажется слишком тяжелой, Алекс расставляет ноги чуть пошире, для удобства упираясь в колени локтями, и опускает голову, всматриваясь в скучный однотонный пол. В нетерпении поочередно притоптывает ногами. Вроде бы, получается, появилось время для раздумий — ан нет, не выходит. Еще раз в надежде на лучшее смотрит на пустующий холл. Никого. Даже удручает, если так подумать. Зато тихо, никто не балакает.
Со стороны смотрится забавно. Такой обычный-обычный, скромный-скромный. Смиренно сидит, вот, ждет, не возникает. Некоторые люди мучаются от лени, мечтая начать делать хоть что-нибудь. А вы думали хоть единожды о том, как сложно не делать ничего, потому что если сделаешь то, чего душа просит, то обезьянником навряд ли отделаешься. Сердцу не прикажешь; но пока что оно слушается, и никаких сомнительных команд в мозг не поступает. Удивительно.
— Здравствуй? — неуверенно здороваются немногим выше, и Ал замечает на полу рядом со своими поношенными кедами чужие классические мужские туфли, опрятную сменную обувь. Поднимать голову лениво, но для приличия нужно. Сердце пропускает пару неслабых, когда на глаза попадается синий пиджак с аккуратными отворотами. Есть лишь единицы полоумных, которые действительно носят школьную одежду — как ни странно, потому что этим единицам она идет, она к лицу — и к Смиту это тоже относится. Теперь идея о рукопожатии смело отметается в сторону.
Каковы шансы того, что ты встретишь человека, речь о котором шла менее часа назад?
Факторов, конечно, много, но все же. Жизнь вообще несправедливая сука.
Так нечестно.
По жителю античных времен, тяжко вздыхающему, впервые заметившему статую Афродиты Книдской; первым скульптурным изображением нагого женского тела в древнегреческом искусстве, что когда-то было понятно каждому — и все боялись дышать рядом с памятником изяществу, не в силах сотворить что-либо подобное. Так, действительно, нечестно.
— Ага, — Алекс пару раз коротко кивает, — и тебе привет.
— Ты за ключом?
Джеймс вытягивает шею влево, заглядывая в небольшую каморку, и, видимо, тоже не замечает там признаков жизни. «Да, кабинет закрыть», — отстраненно говорит Александр, неспеша опуская голову обратно, повторно рассматривая помытый пол и собственную обувь; лучше бы он сегодня на автобусе уехал, честное слово. Сейчас слушать эхо своих слов, которое накладывается на эхо собеседника, нихера не забавно.
А внутри так странно. Внутри так неприятно. Внутри что-то крутится против часовой стрелки — а это мерзейшее из ощущений.
— Ты можешь взять его и без вахтера, — спокойно объясняет Смит. Кажется, так и должны друг с другом разговаривать хорошие знакомые? Ал не уверен. — Записать имя в журнал, потом просто вернуть ключ и уведомить. Думаю, она ненадолго отошла.
Без вахтерши Ал никогда ничего в той комнатке не трогал, а тем более ключи, удобно висящие на стене на досточке аккурат на отдельных крючочках в четыре ряда (за потерю которых можно поплатиться головой) над небольшим столиком с одной-единственной записной книжкой и шариковой ручкой, которой пользовались только чтобы писать определенное имя, когда один из ключиков с досточки на время пропадал. Но сейчас, в принципе, лучшим решением будет время не тратить — бросьте, в чем ваша проблема? Алекс принятие не прорабатывал, и обстановка ему совсем не по душе, все сходится. Раздражает. Ему почти поверилось, что тишина звучит, как шипение, когда Джеймсу никто не отвечал пять, десять секунд — а потом встали со скамейки, что напоследок качнулась, и тишина расступилась; неохотным ответом, который, однако, оскорбить не пытается:
— Ладушки, попробую, — ступив за порог комнаты и быстро отыскав бумажку с нужным номером кабинета, почти срывает ключ с петельки, неаккуратно, небрежно; уже почти берет синюю ручку в руку, опуская взгляд и открывая журнал на развороте с закладкой, как слышит в метре от себя:
— Можешь идти, я запишу.
И Александр готов сжать шариковую ручку так сильно, чтобы та переломилась пополам.
«Как, блядь, вежливо с твоей стороны». Но навязанным спокойствием в глазах, когда из правой руки пишущий предмет перехватывают, — нарочно ли, — касаясь пальцами кожи на запястье. Да, да, получается, на уровне солнечного сплетения против часовой стрелки вращается с бешеной скоростью, и вот-вот что-то неправильное сложит пополам не ручку, а подростка. — Спасибо, — выдавливает Алекс, и он не уверен, как у него вышло так спокойно пройти мимо парня, что склонился над записной книжкой, выводя в ней чужое имя.