—❖❖❖—
— Лисы-оборотни не любят, когда за ними подглядывают[1]. Нефритово-угольная стрекоза садится на нос молочно-белой кошке. Та сводит в кучу зелёные глаза, чтобы разглядеть непрошеную гостью. Не выпуская острых когтей, замахивается пушистой лапой с намерением согнать наглое насекомое. Но попадет лишь по острой мордочке — стрекоза резко взлетает, замирает в воздухе всего на мгновение, а потом летит дальше. Сакура, наблюдая столь занимательную картину, не сразу обращает внимание на дедушку, который стоит на деревянной террасе, обмахиваясь стареньким веером. Радио включено. Комментаторы умело перегоняют ход волейбольного матча в звуковые обои, транслируя его миру, заключённому сейчас только в одной точке — в небольшом сельском дворике недалеко от пригорода Сендая. Играют мужчины. Фунахара-сан сейчас на подаче. Трибуны гудят и шумят. Всё равно что улей с дикими пчёлами. Мгновение. И чистый эйс. Радио взрывается какофонией из возгласов и аплодисментов. А голос дедушки всё равно что заржавевший ключ в заржавевшей замочной скважине — неприятно режет плотный от жары воздух. Сакура поворачивается к нему и моргает пару раз, будто пёстрый карп на дне горного ручья. До неё не сразу доходит, что Аято имеет в виду. А когда всё-таки доходит, Сакура едва не поддаётся порыву раздражённо фыркнуть. И посмотреть на небо. Она просто знает, что там ни облака. Даже самого жалкого, одинокого, всеми покинутого. С чего старик вообще взял, что пойдёт дождь. Пусть даже грибной. — Ты не настолько суеверный, — говорит она, выкатывая велосипед. — Останься дома, — просит Аято. — Старуха Мирояма не помрёт от того, что у неё прихватило спину. — А вдруг? — беззлобно спрашивает Сакура. И Аято понимает — внучка иронизирует. Издевается. Ворчливая бабка попросила врача, что живёт по соседству с Аято, привести ей мази и обезболивающих, а тот перепоручил задание юной соседке — беднягу хватил солнечный удар. Сакура согласилась. Пусть ехать через лес. Но недалеко. И дорога хорошая, местами даже прилично освещённая. Сакура не понимает скептицизма дедушки — он считает, что и Мирояма-сан и сенсей симулируют. Да, Сакура не понимает, но предпочитает списать всё на старческое ворчание — оно слишком часто одолевает деда в последнее время. Скверный недуг. И обманчиво безобидный. Сакура не закатывает глаза лишь потому, что знает — он настигнет и её когда-нибудь. Если суждено дожить до старости, конечно. — Хочешь, могу взять зонт, — говорит Сакура. — Ну, или пару оберегов от злых духов. — Да ну тебя, — фыркает Аято как-то уж очень по-детски. — Не хочу я в зятевья кицунэ. Сакуру поражает, как его рациональный ум уживается бок о бок с тягой к глупым суевериям. По сути пережитками прошлого. Сгусткам инородной здравому смыслу субстанции из догадок и домыслов, попыток объяснить непонятное вне научного или хотя бы адекватного контекста. Но задать простой вопрос «почему?» Сакура пока не решается — боится обидеть дедушку. Ей хочется быть как Тосиро Мифунэ в «Мече судьбы» Окамото[2]. Сильным, бесстрашным, хитрым, но благородным. А пока получается быть только Куран Сакурой — старшеклассницей, слишком серьёзной и взрослой для своих почти уже семнадцати. Она ловит себя на этой мысли невпопад — та всплывает в голове совсем не к месту. Ведь препираются они с дедом из-за грибного дождика, который пока не случился и неизвестно случится ли вообще. Препираются из-за приболевшей пожилой женщины, которой Сакура согласилась помочь, потому что может и всё тут. А ещё из-за лисиц-оборотней. Их не существует, поэтому все аргументы в свою пользу Сакура считает крепкими гвоздями, забитыми в крышку гроба дедушкиного суеверия. — Я постараюсь не нарваться на кицунэ по дороге, — просто говорит Сакура. — И заеду к Оките ненадолго. Она садится на велосипед и срывается крутить педали — легко и быстро, чувствуя постепенно нарастающее напряжение в натренированных мышцах. — Не приведи в дом жениха! — кричит ей вслед Аято. Сакура не поворачивается. Лихо вписывается в поворот и скрывается за изумрудными деревьями, что растут вдоль дороги, серой змеёй вьющейся через лесной массив. Проезжает мимо раменной — её держит милая пожилая пара. В нос бьёт запах свиного бульона с пряностями. Дальше домов нет — сплошной лес и линии электропередач, бесконечные, серые и удивительно вписывающиеся в местный колорит тихого и спокойного местечка. Зелень не мелькает бесконечным сплошным потоком размытых пятен и полос, как обычно бывает, когда едешь на машине — на велосипеде можно было уловить если не каждую мелочь, то очень много деталей. Например, маленькие домики для духов и богов, поросшие плющом. Недалеко отсюда есть старый заброшенный храм богини Инари. Сакура про него знает, поэтому опасения деда по поводу бродящих по округе кицунэ, решивших совершить обряд бракосочетания в погожий денёк, хоть на толику, но кажутся обоснованными. Это место — буквально клочок дороги, вырванный из общего порядка вещей, круговорота обыденности, въевшейся до печенок повседневности. Вырвано своей мистической аурой. Лес здесь темнее и гуще. Сырой воздух, пропитанный чем-то древним и тяжёлым. Водители и случайные прохожие с местными жителями нередко видят диких лис, перебегающих через дорогу, а с освещением имеется ряд проблем — фонари часто моргают или вовсе гаснут, хотя с лампочками всё в порядке. А в свете луны мелькают тёмные тени ёкаев. Последнее Сакура списывает на слишком богатое воображение, подпитанное специфической атмосферой места и, безусловно, заразительным суеверием. Неудивительно, что с такой репутацией примерещится какая-нибудь бесформенная тень с хвостом, мелькающая между деревьев и кустарников. Если по этой земле и ходили огромные древние боги, то слишком давно, когда сюда ещё не ступала нога человека. Вот сейчас, например, из леса выбегает лиса. Сакура резко останавливается в метрах пятнадцати от пушистого животного и встречается взглядом с изумрудного цвета глазами. Лукавыми и красивыми, будто тоненьким углём подведёнными. Лиса смотрит на неё без страха, Сакура — с удивлением и интересом. На мгновение лёгкий ветерок меняется на лихой порыв, шумит в кронах и ерошит угольно-чёрные волосы Сакуры. Лиса фыркает и рыжей стрелой скрывается за ширмой малахитового леса. Сакура смотрит ей вслед и замечает небольшой домишко для бога у фонаря — маленькую деревянную хижинку на ножках. Невольно вспоминается Тоторо из нестареющей классики Миядзаки. На душе становится легче. И тут на нос Сакуре падает капля воды. Девушка задирает голову, чтобы посмотреть на абсолютно чистое леденцовое небо. Лазурное, без громады облаков или даже облачка, похожего на одинокого ободранного путника, поизношенного утомительным путешествием. Идёт самый настоящий дождь. Его хрустальные капли разбиваются о щеки, лоб Сакуры, о серый асфальт размеченной дороги. Разбиваются, будто бусины, одним ловким движение снятые с прозрачной лески ожерелья. Видимо, где-то началась та самая лисья свадьба, о которой говорил Аято. Сакура морщится. Соображает довольно быстро и закатывает велосипед под крону ближайшего дерева — для этого приходится съехать на обочину. Если честно, Сакура абсолютно не понимает, почему не поехала дальше. Ведь дождик скорее всего будет короче, чем светлая полоса в жизни императорской наложницы. И он не помешал бы ехать дальше. В кустах за спиной раздается лёгкий шорох. Сакура резко оборачивается, но ничего не видит. Она надеется, что это встреченная ею буквально мгновение назад лиса. Чертыхается сквозь зубы и клянёт отругать старика за проклятые байки, запустившие в сердце Сакуры сомнения. Они липкие и холодные, заставляют желудок сжиматься от поселившегося там страха. Сакура смелая девочка — она не боится ничего. Но человеческой натуре свойственно поддаваться дурному влиянию веры в потусторонний мистический мир. Стоит только один раз хотя бы допустить, что он реален, как подобные мысли будут преследовать тебя и настигать в самый неподходящий момент. Когда шорох повторяется, Сакура, не оборачиваясь, пулей садится на велосипед и стремительно крутит педали дальше, попутно решая, что возвращаться обратно будет другой дорогой. Лес заканчивается вместе с лисьим дождём. А за ним начинаются бескрайние поля с раскинувшимся по обе стороны жёлтым океаном подсолнухов, чьи лохматые солнечные головы легко покачиваются на ветру. Само солнце разливается по небу первыми красками заката, пачкает лоб, щёки, нос, руки, рюкзак, одежду Сакуры в золото, путается в спицах велосипедных колёс, играет в вьющихся от быстрой езды волосах. Вот, вдалеке видны несколько домов — нужно только съехать с горы. Сакура думает, что вернётся быстрее, чем планировала. Но уже по другой дороге. Солнце зевает и медленно опускается за линию горизонта, будто за ширму, расшитую бесконечным узором гор и полей.—❖❖❖—
Дайчи думает, что его прокляли. Ведь он не настолько неуклюж, чтобы оказаться здесь и сейчас с разодранными в кровь ладонями и разбитыми коленями. Чёрт его дёрнул пойти на поводу у ребят и устроить испытание храбрости. Всё шло как по маслу, пока Дайчи не сделал самую большую ошибку, которые совершают многие подростки из второсортных фильмов ужасов — он разделился с Сугой и Асахи, с которыми должен был шагать весь маршрут от школы до пункта назначения. Между Дайчи и командой три пройденных задания, глупое решение отделиться на проверку маршрута для младших, сломанный фонарик, отряд колючих веток шиповника, расцарапанные бёдра и лодыжки, порванные шорты, падение кувырком в темноте и разряженный телефон как вишенка на торте. Дожили. Учит ребят ответственности, а сам поленился проверить, заряжен ли его мобильный. Но не всё так скверно, как кажется на первый взгляд. Так ведь? Савамура знает, где примерно находится. Вон, как ориентир одинокий старый фонарь. Вокруг его лампочки, горящей ярким белым, кружит большой серый мотыль и облачко мелкой мошкары. Ушибы и царапины не настолько серьёзные. Как-нибудь до ребят доковыляет. А если и не доковыляет, то посидит и подождёт. Ага, чего? У моря погоды. Парни не глупые, смекнут, что капитан пропал, пойдут искать. Хотя, эта идея Дайчи не особо нравится. Сами ещё свалятся в какую-нибудь канаву. И никакая осторожность не спасёт. Он тому ярчайший пример. Дайчи считает до десяти. Шевелит ногой. Больно. Он не шипит от неприятного ощущения, только немного кривится и отмечает про себя размер ущерба собственному телу, насколько это вообще возможно в полумраке. Отмечает почти отстранёно, очень сухо и делово, как галочку напротив выполненного пункта ставит. Так разум сбрасывает напряжение от внезапно навалившегося стресса. Не то чтобы Дайчи не испытывает его каждый день. Как раз наоборот, только не в такой форме. Он не маленький мальчик, паниковать и хныкать не собирается. Под фонарём тропинка. Нормальная, обычная, вроде даже не заброшенная. Пусть через редкие трещины в асфальте уже пробивается трава. Дайчи пытается собраться с мыслями. Немного подвывает уязвлённая гордость. Совсем чуть-чуть, будто отступившая на задний план зубная боль. Парень задирает голову, вдыхает холодный сумеречный воздух. Хмурится. Решает встать, но неловко приземляется задницей на то же место. Ноги ватные. До ушей доносится неприятный скрипучий звук. Сердце падает в пятки, но быстро возвращается обратно, когда Савамура одёргивает себя и шустренько берёт в руки. Нету здесь никаких Садако, призраков и кицунэ. А маньяки, если таковые и бродят по округе, навряд ли заинтересуются рослым, широкоплечим старшеклассником с далеко не смазливым личиком. Хотя, у каждого свои предпочтения. Дайчи такая мысль почти веселит. На тропинке половинчатой чешуйкой света появляется луч от другого фонарика. Парень замечает его почти сразу, а потом видит велосипедиста, усердно крутящего педали. Окликнуть? Напугает ведь. До седых волос. А вдруг у него сердце слабое. Или желудок. А, может, и то, и другое. Но Дайчи решает, что попытаться стоит. Это лучше, чем сидеть тут и куковать. — Извините! Велосипедист, а точнее велосипедистка — Дайчи замечает это в последний момент — вздрагивает, резко останавливается и едва не валится набок. Тяжесть велосипеда и педали больно бьют по ноге. Девчонка сдавленно ругается, а потом сверху ещё и чертыхается. Дайчи узнает Сакуру. Принесло же лихо! — Твою мать, разве так можно пугать людей, уважаемый? Что у вас случилось? У неё на лбу фонарик. Такой, который обычно бывает у шахтёров, только этот явно не специализированный, может, для ночной рыбалки или походов. У Дайчи вылетело из головы их правильное название. Сакура стягивает его и направляет не резко, как-то сбоку. Но Дайчи всё равно щурит глаза от слепящего света и прикрывает их рукой. — Савамура-сан? — голос и удивлённый, и испуганный. Она поспешно идёт к нему, чуть ли не подбегает. — Что вы тут делаете? — Жертву выслеживаю. Себе на ужин, — Дайчи не в силах удержаться от шутливого тона. — И как успехи? — Сакура тяжело вздыхает. — Видишь, одна попалась. — Очень смешно! Савамуре кажется, что Сакура с трудом удержалась, чтобы не ткнуть ему в плечо или под рёбра. Она садится на корточки рядом и осматривает ушибы. Не морщится от отвращения при виде крови, только хмурится. Потом направляет луч фонарика наверх, осматривая склон, и складывает в голове два и два. — Как вас угораздило? — Об корни в темноте запнулся. — Идти можете? — Да. Наверное. — Надо кровь остановить. — Не мешало бы позвонить для начала. У меня телефон разрядился. Можно твой? — Мой тоже разрядился, — смущённо бубнит Сакура, стягивает с плеч рюкзак и достаёт бутылку воды с полотенцем. — Ты откуда? — спрашивает Савамура. Оценивающим взглядом пробегается по одежде девушки: короткие шорты, растянутая футболка и чёрная олимпийка с капюшоном. На ногах поношенные кроссовки. Слишком легко одета. Хотя Дайчи сам не лучше: в спортивных шортах и белой футболке, ладно, уже не белой. Но часом назад она таковой была. — От друга, — поясняет Сакура, смачивает край полотенца водой и осторожно начинает вытирать кровь, травяной сок и землю. — Я и сам могу, — Савамура тянется за полотенцем. Он ведь не безрукий, сам способен о себе позаботиться. Но Сакура не даёт даже перехватить запястье, отстраняет руки и серьёзно смотрит на Дайчи. — Я тоже тогда могла царапины обработать сама. — Тут другое. Давай сюда. — Не ведите себя как глупый, упрямый подросток. — Я и есть подросток. — Я сказала «глупый» и «упрямый». — Ладно-ладно, сижу смирно, уговорила, — Дайчи поднимает ладони в миролюбивом жесте. Сакура смотрит на них и сильнее мрачнеет, а потом молча возвращается к коленям парня. В траве поют сверчки, шумят цикады. Холод ночи неприятно забирается под одежду и запускает в волосы ледяные невидимые пальцы. — Сегодня не сбежишь? — спрашивает Дайчи после недолго молчания. — Ой! Сакура напрягается и специально давит на край ранки. — Сбегу. И брошу вас на съедение волкам. — Здесь не водится волков. — А жаль. — Да неужели? — мрачно замечает Дайчи. — Я уже говорила, что вы жуткий, когда злитесь, Савамура-сан? — Сакура смотрит прямо, притягивает рюкзак за лямки и погружается в него чуть ли не с головой. Савамура тяжело вздыхает. Ему больно, холодно и голодно. А ещё для полного счастья судьба привела к нему на помощь именно Куран Сакуру, именно ту девушку, к которой он испытывает терпкий сгусток неопределённых чувств. Она ему вроде как нравится. Или это просто влечение? Совсем некстати вспоминается сон, приснившийся накануне. Но ситуация настолько отрезвляет и выматывает, что смутиться или как-то отреагировать на подобные выпады собственной памяти Дайчи физически не может. Хотя память настойчиво подбрасывает знакомые образы. — Ни бинтов, ни лейкопластырей, ни антисептика. Замечательно, — ворчит Сакура, переставая рыться в рюкзаке. — Так. Тут совсем недалеко мой стари… дед живёт. Там вы сможете и позвонить, и привести себя в порядок. — Не нуж… — Не нужно строить из себя героя, Савамура-сан. Я знаю, что вы парень крепкий и в помощи не нуждаетесь. Но не сегодня, хорошо? Давайте руку, — Сакура встаёт и протягивает ему ладонь. — Вы же помогли мне тогда. Дайчи какое-то время смотрит на неё, а потом обхватывает её руку свой. Тонкие пальцы тонут в его широкой ладони. Но Сакура тянет на себя легко. Сильная. Мысль быстрая. Скорее зарубка на будущее, но Савамура делает её не без удивления. А ещё замечает, что девушка ведёт себя посмелее, чем накануне. Это так его беспомощность действует? Сакура закидывает руку Дайчи себе на плечо, после того как поднимает с травы фонарик. Обматывает ремнями запястье. Очень ловко. А потом обхватывает талию Савамуры другой. Получились панибратские объятия, которые не выглядели нелепо из-за одного роста. — А велосипед тут оставишь? — Ага. — Не боишься, что утащат? — Кто? Кодама[3]? — усмехается Сакура. — А вдруг. Какую-то часть пути они идут молча. Савамура старается сильно на Сакуру не облокачиваться. Колени пронзает ноющая боль, а ладони горят. От Сакуры пахнет цитрусами, пыльным солнцем, чаем, лесом и почему-то лекарствами. От него сырой землёй, кровью и потом. Впрочем, последняя терпкая нотка их объединяет. — Ловко ты тогда сбежала. — Давайте не сейчас. — Нет, сейчас. Иначе ты найдёшь причину уйти от разговора. — Пользуетесь ситуацией? — Хотел бы я сказать, что нет. Но ты ведь не бросишь меня посреди тёмного леса истекать кровью? Сакура хмыкнула. — Давайте не сейчас, очень вас прошу. И Савамура сдаётся. Собственно, хочется спросить, а когда? Но он не собирается давить на Сакуру, а то опять получится какая-нибудь глупость. — Как котята? — спрашивает Дайчи, чтобы отвлечься. — С ними всё отлично. Сами сейчас увидите. Дальше между ними воцаряется зыбкое молчание. Только цикады и сверчки создают звуковое сопровождение и разрезают толщи лесного воздуха на много мелких-мелких шариков — своеобразная визуальная форма звука. Вскоре моргает жёлтый огонёк, а потом и контуры дома отчётливо проступают в свете фонарей. Он двухэтажный и большой, отмечает про себя Дайчи. А ещё старый. На мансарде в кресле-качалке сидит пожилой мужчина. Элегантно курит папиросу и читает какой-то увесистый томик в сером переплёте. Даже в сидячем положении можно увидеть, что он очень высок и подтянут. Клетчатая рубашка причертит широкие плечи, а простые поношенные штаны длинные ноги, закинутые одна на другую. Густую бороду и волосы, забавно стянутые в самурайский пучок, уже давно тронул благородный цвет смеси соли и перца. Некогда приятное, красивое лицо изрезали прожилки морщин. Но они не портили мужчину. Савамура понимает, что это и есть дедушка Сакуры, когда тот поднимает взгляд тёмных глаз, таких же выразительных, но чуть-чуть насмешливых, даже хитрых. У внучки они серьёзнее и пронзительнее. У ног пожилого господина лежат две большие собаки — дворняги внушительных размеров. Но чистые и ухоженные. Учуяв Сакуру, они бросаются вперёд, лая и прыгая, направят вылизать лицо и ткнуться мордой в колено. Кажется, наличие чужака их не смущает. — Старика зовут Аято-сан, — шепчет Сакура Дайчи, грея ухо тёплым дыханием. — Жениха привела? — говорит Аято, вставая с места и подзывая к себе собак, чтобы те не мешали Сакуре усадить Савамуру на деревянный помост и перевести дух. — Ага, — Куран тянется, разминая спину, хрустит позвонками. — Судя по внешнему виду, отбивался сильно. Добровольно идти не хотел? — смеётся Аято. И Савамура понимает, что смущён. Дико смущён. — Как зовут будущего зятя? — Дедушка! Пошутили и хватит! — А кто шутит-то? — Савамура. Савамура Дайчи, — сам представляется парень. Он хочет подняться обратно на ноги и поклониться, но Аято подходит близко, садится рядом и протягивает руку. Рукопожатие выходит крепким. Старика ничуть не смутило, что ладонь у Дайчи в крови и грязи, а сам Савамура боли не почувствовал. От Аято исходит аура удивительного человека. — Значит, Савамура-кун. Хорошее имя, — говорит он. — Где угораздило так покалечиться? — На тропе храбрости. — С одноклассниками забавлялись? — С ребятами из волейбольного. — А я уж было решил, что тебя моя дорогая внучка побила. — Она может. — Под раздачу попадал? — Не довелось пока. И на том спасибо. — Спелись? — нахмурилась Сакура, упирая руки в бока. — Савамура-сан, пойдемте в дом, вам надо умыться и обработать раны. А ещё позвонить. — Командирша. Вся в бабку, — Аято встаёт. Собаки кружатся у его ног. — Где велосипед оставила? — Под фонарём у развилки, — отвечает Сакура, ловко запрыгавшая на энгавэ. — Схожу за ним, — говорит Аято, а потом обращается к собакам. — Гул'дан, за мной. Аи, стеречь. И потихоньку растворяется в темноте вместе с большим старым псом. — Он без фонарика ушёл, — Дайчи обеспокоенно смотрит в след пожилому господину. — Он в темноте отлично видит, — говорит Сакура, помогая парню подняться на ноги. И ловит удивлённый взгляд Дайчи. — Да, мой старик настоящий ниндзя. Вот, звоните родителям и ребятам, обрадуйте, что вас в лесу никто не съел. И протягивает телефон. Старую, но рабочую раскладушку. Савамура поспешно набирает Суге, объясняет ситуацию. Потом маме. С последней разговор получается дольше — приходится убеждать, что всё в порядке. Потом Сакура ведёт его через весь дом в ванную комнату. Большую и очень чистую. Достаёт из настенного шкафчика с дверцей-зеркалом аптечку, протягивает Савамуре, который устроился на краешке ванны. — Я принесу вам сменную одежду, — говорит Сакура, смотрит на Дайчи оценивающе и кивает сама себе. А потом уходит. Как только Савамура остаётся один, в голову сумбурным потоком льются разные мысли. Но он слишком устал, чтобы обрамлять каждую в достойную оправу адекватно оценки ситуации. Дайчи стягивает с себя испачканную футболку, принимается за шорты. Морщится при виде исцарапанных ног и крови. Будто с кошкой дрался, а не со склона кубарем летел. В этот момент дверь открывает Сакура. Она возвращается слишком быстро. Не смотрит на гостя, держит аккуратно сложенную в маленькую стопку мужскую одежду, и говорит: — Всё чистое. Штаны должны подойти, а вот футболка… не знаю… вы шире в пле… Их взгляды встречаются. Сакура замирает на пороге. Застывает как каменное изваяние. А потом её щёки медленно заливает алый цвет. Но глаз Сакура не отводит. Так и стоит с одеждой в руках, рассматривая Дайчи. Взглядом проводит по широким плечам, голой груди, крепким рукам, торсу. А потом, опомнившись, мрачнеет. — Извините, — говорит тихо. Не срывается и не убегает. Просто кладёт вещи на стиральную машину. — Не торопитесь. Приведите себя в порядок без суеты. Я вас беспокоить больше не буду. И уходит, тихо закрыв за собой дверь. А Дайчи так и стоит, ощущая ступнями холод кафельного пола. Парень даже не сразу соображает, что ничем не прикрылся. В голове гулким эхом отдаётся звук капающей из-под крана воды.