Цветы нашей юности похожи на венерины мухоловки

      Они сидят в школьном кафетерии на своих привычных местах. Сакура упорно старается открыть пакетик с соусом табаско, но у нее ничего не выходит. Длинные пальцы не слушаются. Окита только сейчас замечает, как сильно она похудела. И какая все-таки узкая и красивая у неё ладонь. Была бы, если бы не потеря уже не лишних килограммов. Через пару минут ему всё же надоедают издевательства над ни в чём неповинной упаковкой гадкого на вкус соуса. Он отставляет в сторону молочный коктейль, забирает у Сакуры из рук несчастный пакетик.       — Тут есть язычок, — он легко и аккуратно вскрывает упаковку. — За него надо было просто по-тя-нуть, — говорит парень по слогам, словно объясняет маленькому ребенку, как завязывать шнурки и при этом не запутаться в них пальцами.       Сакура смотрит на него рассеянно или, скорее, растерянно. Ей и стыдно и, возможно, почти всё равно. Она мечется между неопределенностью в состоянии. И сама себя за слабость ненавидит. Раньше стойкость духа её не подводила. Куран всегда четко определялась и с эмоциями, и с желаниями — та способность, за которую Окита в тайне уважал подругу. Но даже Сакура сейчас трещит хрупкой фарфоровой вазой династии Цинь.       — Спасибо, — говорит Куран привычно ровным тоном.       Окита растекается лужицей по столу, потягивает свой коктейль через трубочку. Взгляд обычно хитрых зеленых глаз медленно скользит по народу за соседними столиками. Ненадолго задерживается на светловолосой девушке с химической завивкой. Белёсые кудри настолько мелкие, что напоминают Оките лапшу быстрого приготовления, за систематичное поедание которой его гоняла сестрица Мицу. А они с Сакурой во время подготовки к экзаменам только ей и питались. Оба ведь обладатели черных поясов по кулинарии. А умирать в столь юном возрасте столь же неблагородной смертью Окита не хотел и не хочет. Самурайские замашки. Хоть он и вовсе не самурай. А вместо катаны у Соджи ручка, которой он строчит домашку и конспекты.       — Вы так и не поговорили? — спрашивает Окита.       — Рано ещё. Он сказал, что после тренировочного лагеря.       — Тебе не кажется, что Савамура-сан просто сбежал, нэ? — Окита снова обхватывает узкими губами белую трубочку.       Сакура поднимает на него уставший взгляд, полный злого отрицания. Но оно быстро сменяется каким-то обречённым принятием действительности.       — Не исключено.       — Да глупости всё это! Я ведь просто издеваюсь, а ты ведёшься, будто первый день меня знаешь! — вскидывается Окита, хмурясь недовольно. — Раз он пообещал, значит, поговорите! Надо только немного подождать!       — Я знаю, Соджи, — Сакура улыбается самым краешком губ, мол, не извольте беспокоиться, я бодра и весела как мертвец на похоронах. Ожидание в графу «причина смерти» уже не поставят.       — А вообще, хорош твой рыцарь на белом коне, нет бы сразу всё решить, — фыркает Окита.       — Не говори так. На него за один вечер слишком много всего свалилось, — в голосе Сакуры отчётливо различается предостережение. — И хорошо, что время на подумать есть. Я приму любой ответ или… реакцию с его стороны…       — Любой ли? — спрашивает Окита, приподняв тонкую бровь.       — Любой, — просто отвечает Сакура. — Не беспокойся так за меня. Я в полном порядке.       — Надо было вилку взять.       — Зачем?       — Лапшу с ушей снимать, — хмыкает Окита.       — Я правда в порядке. Даже легче после признания стало.       — А ты мне всё рассказала о том вечере?       Окита по глазам видит, что не всё, но под кожу лезть не собирается. Она и так лоскутами сходит, оголяя провода и контакты. И дело теперь не только в Савамуре. Дайчи-сан здесь — приятный бонус, скрашивающий другие внезапные сюжетные повороты в жизни Сакуры с претензией на драму. Только проблема кроется в одном маленьком, но крайне важном факте — жизнь не кино, тут не будет пересъёмок неудачных дублей.       — Когда в Токио едешь?       — В первые дни каникул.       — Хочешь побыстрее всё решить?       — Отец хочет.       — Созрел-таки вернуться в вашу квартиру… после стольких лет… — Окита старается не злиться и подыскивать правильные слова.       Он же всё-таки про отца Сакуры говорит, а не про мудака, имевшего совесть наплевать на родную дочь сразу после смерти жены. Хотя, стоп! Это ведь в сущности один и тот же человек.       — Думаю, давно пора, — говорит Сакура, пожимая плечами.       — А ты из Сендая не свалишь, если он попросит?       — Нет. Он и не попросит, — Сакура говорит буднично, почти беззаботно, будто все пять стадий принятия неизбежного для неё сплошное «принятие». — Я сама не хочу.       — Он…       — Окита, Хидеки от меня не отказывался и не бросал, как бы со стороны это не выглядело. Так вышло. Просто он слабак, не способный перестать себя жалеть. Что, слишком жёстко по отношению к родному отцу?       — Правда есть правда. Только ты к ней слишком спокойно относишься.       — Как бы то ни было, он мой отец и я его люблю. По-своему.       — Да уж.       — У нас в семье прямо шекспировские страсти. Только не знаю, из трагедии или комедии.       Окита вздыхает.       — Может, всё-таки не стоит тебе с ним встречаться. Хидеки-сан взрослый мальчик, сам прекрасно может убрать квартиру.       — В бытовых делах отец беспомощнее младенца, — усмехается Сакура. — И ты правда думаешь, что дело только в уборке? Хидеки просто не хочет перебирать мамины вещи сам.       — Сакура, — Окита хмурится. Ему совсем не идёт.       Он не успевает ничего добавить. К ним за столик присаживается парочка хорошеньких старшеклассниц. Одна из них кидает кокетливый взгляд в сторону Окиты и робко здоровается. Щебетухи тихонько хихикают. И Сакура, улыбнувшись, встаёт с места. Хорошая возможность, чтобы ретироваться и не продолжать разговор, пусть и с лучшим другом. Всё замечательно, да Сакура не рассказала Оките про все недоразумения того вечера, попахивающие то ли сексуальным подтекстом, то ли откровенным домогательством с её стороны.       — Ты куда? — удивляется Окита.       — Пойду, возьму себе что-нибудь попить из автомата.       — А есть не будешь, нэ?       — Я не голодна.       — Сакура!       — Соджи!       — Ну и хрен с тобой, — пожимает плечами Окита, нацепив на лицо маску делового джентльмена. Будто он агент продаж, у которого только что отказались от предложения купить недвижимость по выгодной цене.       Она выходит из столовой. Коридор постепенно наполняется учениками, будто в улей пчёлы возвращаются. Усталые и сонные, разморенные жарой. Сакура берёт курс к автомату. Ей кажется, что она как та же пчела или сонная муха — в голове одна каша и собраться с мыслями выходит плохо. А это мерзко. Сакура жалеет о своём глупом поведении по отношению к Савамуре накануне. И речь не про признание. Да, она не собиралась ничего говорить. Но… Если бы жизнь людям не портили вечные «но», которые как маленькие кочки — о них легко споткнуться и пробороздить носом землю. Сакура думает, что просто ошиблась. Подростки ведь часто ошибаются. Путают физическое влечение с любовью. Всему виной гормоны. Всему виной возраст. Сакура раздражённо фыркает. Хорошее же оправдание она пытается подобрать, будто новое платье или пару кроссовок примеряет. Но врать не получается. Та рациональная часть, которая ни при каких обстоятельствах не пойдёт на сделки с совестью, сильнее и умнее, чем эмоциональная, чувствительная и живущая театральными порывами души. Она, конечно, иногда выходит погулять, наворотит дел, а потом всё дерьмо за раз не разгребёшь.       Сакура знает, что слишком сильно заморачивается. Что надо бы отбросить всё ненужное — отсечь, как сухие неплодоносящие ветви. Расставить по полочкам и успокоиться. Ничего страшного по сути не произошло. Она просто призналась парню в своих чувствах. Савамура не обязан на них отвечать взаимностью. Но Сакура соврёт, если скажет, что не хочет этой самой взаимности. И тут опять в бой вступают два вечно спорящих внутренних голоса. Один сильно желает хэппи-энда, другой же приводит весомый аргумент, из-за которого всё настроение Сакуры вечно летит коту под хвост, стоит только задуматься о благоприятном исходе — история любви её собственных родителей. К чёрту драму, как говорится, слушай маму. Надо же, какая нелепица. Не оглядывайся назад, иначе в соленной столп превратишься[1] или жена Орфея опять вернётся в загробный мир[2]. Короче, хочешь спокойно жить, не вспоминай. Но Сакура вспоминает, как отец один раз вменил ей: если бы ты не родилась, говорил он, твоя мать бы стала абсолютной чемпионкой и не разрушила свою спортивную карьеру. Сакура мысленно злорадствует, зная, что это ненормально: винить ребенка в том, что люди не смогли элементарного — предохраняться во время секса. Дети вообще на свет не по своей воле появляются, а исходя из обоюдного желания обоих сторон. Ну, у нормальных людей обычно именно так и происходит.       Родная мама Сакуру за её появление на свет никогда не попрекала — она её очень любила. А вот отец любил это дело какое-то время. Сакура его не винила. Он не мог справиться с потерей любимой женщины. Они оба не могли. Но такой расклад вещей вовсе не означал, что Куран не злилась и не переживала. Мысль о том, что она сломала маме спортивную карьеру въелась так накрепко в её сознание и жгла, будто соль, насильно втёртая в раны. Родители влюбились друг друга в семнадцать. В сем-над-цать.       Савамуре больше на год. Ей на год меньше. Навязчивая идея, что у неё будет так же, как у родителей, слишком крепка и ненавистна, абсолютно иррациональна и не имеет под собой основания.       — Имеет, — шепчет Сакура, закидывая в прорезь для монеток мелочь.       Заносит палец, чтобы нажать на нужную кнопку. Но её опережают: резким и победным движением чужой указательный палец тычет по другой, и вместо апельсинового сока автомат выплёвывает молоко. Сакура поворачивается и фыркает, закатив глаза. Она настолько потонула в своих размышлениях, что не заметила Широяму.       — Ворон считаем? — спрашивает он с широкой улыбкой.       Сакура не отвечает, только наклоняется и достаёт пачку молока, к слову, последнюю. Вертит её в руках и жалеет, что рядом нет канабо[3]. Потому что дать Широяме по башке чем-нибудь увесистым становится навязчивой идеей.       — У тебя юбка короче стала? — парень пялится на её ноги. Стоит, облокотившись плечом о автомат.       Широяма выше, и это бесит Сакуру. Она смотрит на забавную корову, что машет ей копытом с маленькой упаковки молока. В голове становится пусто. Сакура собирается обойти Широяму и вернуться в кафетерий, но парень преграждает ей путь.       — Отвали, Широяма, — Сакура поднимает на него тяжёлый взгляд.       — Какие мы нервные. Тебе никто никогда не говорил быть проще? Глядишь, люди потянутся.       — Мне повторить? — Сакура старается подавить внутреннее раздражение. — Отвали, Широяма.       Тот хмурится. Натянутую улыбку с его лица будто ластиком стирают. Парень хватает Сакуру за запястье. Больно. Девушка не морщится. Ей скорее противно. Широяма резко разворачивает её к себе и смотрит с таким превосходством, что хочется пересчитать ему зубы. Вот что Сакура терпеть не может в парнях типа Широямы — демонстрация силы. Сразу видно, как они дуреют и блаженно поглаживают своё больное самомнение. Сакура дёргается и почти освобождает руку. Широяма заметно удивляется её силе. В лице девчонка не меняется, только хмурится сильнее и вот-вот зашипит, словно дворовый кот, загнанный в угол бешеной собакой.       — Широяма-кун, что ты делаешь? — Кагеяма стоит в метрах двух, руки в карманах брюк, гакуран расстёгнут до середины груди. Вид хмурый, даже раздражённый. — Отпусти.       Попасться под руку не выспавшемуся человеку — такая себе радужная перспектива на будущее. Широяма смотрит на Тобио, потом резко отпускает запястье Сакуры.       — Чёртов ублюдок Кагеяма, — бубнит Широяма, поправляя пиджак нервным движением плеча.       — Больной мудак, — шепчет Сакура, потирая запястье. Ей вдруг очевидно становится, что трусливый Широяма боится одноклассника.       Кагеяма, подходя к автомату. И Сакура будто в замедленной съёмке видит, как настроение Тобио падает ещё ниже. Хотя, куда уж? Он такой с утра. Причин девушка не знает и не сказала бы, что хочет узнать.       — На, — она протягивает ему сине-белую упаковку.       — Оно же твоё.       — Я по ошибке купила. Бери. В благодарность за спасение.       Кагеяма забирает из рук Сакуры упаковку молока и заметно приободряется. Сакура улыбается краешком губ. В груди разливается тепло от каких-то сестринских, совсем невинных чувств. Вот с Кагеямой она определяется точно и просто. Почему же с Савамурой так нельзя? Всё-таки Сакура не терпеливая. Куда только подевалась та выдержка, выработанная годами жёсткой дисциплины.       — Чего он от тебя хотел?       — Просто докопаться было не до кого.       Кагеяма смотрит внимательно, потягивая молоко через трубочку, а потом соединяет кончики указательного и большого пальцев вокруг запястья Сакуры. Их кожа даже не соприкасается. Пустого места между кольцом его пальцев и её запястьем остаётся прилично. Кагеяма наклоняет голову чуть вбок, будто любопытный кот, хотя лицо абсолютно спокойное. А потом Сакура чувствует осторожное, оценивающее прикосновение. Кагеяма просто берёт её запястье в кольцо своей ладони и задумчиво хмурится. Как мгновение назад Широяма, только тут совсем не грубо и без абсолютного желания причинить боль. Элементарное любопытство. Сакура мысленно удивляется такому контрасту: как одно и то же, нет, похожее действие может чувствоваться и выглядеть по-разному. Мысль очевидная, на поверхности лежит. Ты только разгляди её вовремя, чтобы не потонула и не легла на дно к другим таким же простейшим очевидностям.       — Кагеяма-кун, — зовёт Сакура.       — Он тебе руку сломать мог, — Тобио констатирует данный факт почти с упрёком.       — Нет, не мог, — просто отвечает Сакура.        — У тебя запястье очень тонкое… маленькое, — рассудительно говорит Кагеяма.       — Это твоя рука очень большая, — усмехается Сакура.       — Ты совсем не боишься?       — Тебя?       — Меня-то чего? — фыркает Кагеяма.       И Сакура опять невольно сравнивает его с котом. Большим, молодым и совершенно глупеньким.       — Просто ты будто бы вечно нарываешься, — продолжает Кагеяма. — Или… как Сугавара-сан говорит, выбираешь противника не по силе. Вроде так…       — А как ты узнал, по силе или нет? Только потому, что моё запястье тоньше твоего? — улыбается Сакура насмешливо. Хотя обычно такие заявления её бесят. Только почему-то не из уст Кагеямы. Ведь говорит он их без явного намерения обидеть или как-то поддеть.       — Это же очевидно.       — Да ты сама тактичность, Кагеяма-кун, — она легко щёлкает его по носу. Парень заметно морщится, но не раздражается.       — Хотя руки у тебя… Ты спортом занималась?       — Ага.       — Каким?       — Спортивная гимнастика.       Кагеяма кивает понимающе и вместе с тем почти уважительно. Ещё раз внимательно смотрит на руку, которую аккуратно сжимает в своей, и отпускает. Без резких движений. И, к счастью Сакуры, не берётся расспрашивать. После Кагеямы не хочется растирать запястье или вымыть руки. Сакура просто ненадолго задерживается мыслями на ощущении тепла его кожи. Это хорошо помогает перекрыть отвратительные впечатления от грубого прикосновения Широямы и даже в какой-то степени успокоиться. Что-то вроде медитации.       Неожиданно внимание Кагеямы привлекает что-то за спиной Сакуры. Она поворачивается и видит двух мальчишек за углом школы. Явно первогодки. Жмутся и оглядываются по сторонам, будто нашкодившие котята. Или собирающиеся нашкодить. Всё становится понятно, когда один из парнишек достаёт пачку сигарет.       Сакура подходит ближе и незаметно выглядывает, будто шпион из-за угла. За ней повторяет и Кагеяма. Подростки переглядываются, гадая, вмешаться или нет.       — Вот придурки. Средь бела дня и на большой перемене, — тянет Сакура. — Их так быстро поймают.       — Как опытная говоришь, — замечает Кагеяма как бы между прочим.       И Сакура разве что не хмыкает в ответ. Она-то опытная. За школой курить не будет.       — Хочешь вмешаться? — спрашивает Кагеяма.       — Это не моё дело, — отвечает Сакура.       Но тут неожиданно к укромному местечку, где ютились начинающие курильщики, подходит Савамура. Вырастает перед ними, как огромная гора перед путником. Вот кто мимо не пройдёт. Ребята видят Дайчи и шугаются, собираются бежать, но в панике сталкиваются друг с другом, неуклюже прячут за спины пачку сигарет. Савамура смотрит грозно и протягивает ладонь в требовательном жесте отдать курево. Что-то говорит нерадивым ученикам про вред курения в столь юном возрасте и технику безопасности в школе. Смотрит грозно, так, что даже Кагеяма и Сакура шелохнуться не могут.       — Он очень зол, — говорит Кагеяма.       — Ещё бы, — замечает Сакура.       — Нет, по-другому зол, — добавляет Кагеяма.       — Да как обычно, правильный Савамура Дайчи читает провинившимся кохаем нотации. А грозный вид делает для большей убедительности.       — Нет, тут другое, — снова упрямо отрицает Тобио. — Не знаю, что именно, но другое.       И Сакура решает не спорить. В конце концов, Кагеяма проводит с Савамурой гораздо больше времени. И лучше знает сенпая.       — Он караулил их что ли? — спрашивает Кагеяма конкретно ни к кому не обращаясь.       — Просто мимо проходил.       — Или к кому-то шёл.       — Если только к вам.       Кагеяма скептически хмыкает, а потом тяжело вздыхает. Устал. Руки чешутся мяч покидать, но впереди ещё три урока. Три ведь, да?       У Сакуры под черепушкой зудит. Так сильно, что она морщится. Что-то не даёт ей покоя. Интуиция тоненько пищит, что здесь что-то не так. Но подвоха Куран упорно не замечает. Об этой ситуации она вспомнит не скоро, но при очень неприятных обстоятельствах. Очередных неприятных обстоятельствах. Ведь спокойно жить без приключений на пятую току она просто не в состоянии. Карма, мать её.       А пока она стоит с Кагеямой у школьного автомата и наблюдает за Дайчи-саном и первогодками, уже сотню раз пожалевшими о своём опрометчивом решении покурить во дворе школы.       — Больше не будут, — Кагеяма говорит с такой простой уверенностью, что даже самодовольством попахивает.       — С чего бы?       — Потому что их поймал Дайчи-сан.       — Он не отвёл ребят к директору, а отчитал сам. Не думаю, что они…       — Тебе надо сходить на нашу тренировку, — перебивает её Кагеяма. — И понаблюдать за ним на площадке.       — Это ты мне так розовые очки снять советуешь? — скептически спрашивает Сакура, не совсем уверенная, что Кагеяма её сейчас поймёт.       Но он понимает. Он понимает, потому что не настолько тупой, насколько иногда кажется. А ещё потому что его явно кто-то поднатаскал понимать образные выражения, сравнения и прочие афоризмы. Наверное, та миленькая светловолосая барышня, у которой Тобио одалживал конспекты. Ну, или совсем не милый, но очень умный Цукишима Кей.       — Я не хочу портить идеальный образ любимого человека в твоих глазах. Просто посмотри, что он бывает разным. В случае Дайчи-сана это не плохо. Он очень хороший.       — Ты с таким уважением говоришь про своих сенпаев, аж завидно. Сначала про Сугавару-сана, теперь про Савамуру.       — Мне в средней с ними не очень везло, — ведёт плечами Кагеяма.       И Сакура чувствует, как ступила на тонкий лёд. Дайчи в это время уже перестаёт отчитывать нерадивых первогодок. Те извиняются и кланяются, а потом ретируются с такой скоростью, что обогнали бы профессиональных бегунов на низком старте. Савамура убирает пачку сигарет в карман брюк и качает головой. Сакура тяжело вздыхает, отмечая про себя, какие же всё-таки у Дайчи широкие плечи и красивая спина. И чтобы хоть немного отвлечься, решает пойти по этому самому тонкому льду и провалиться, если уж на то пошло. Только бы о Савамуре лишний раз сейчас не думать. Иначе догонит и потребует поговорить сию же секунду.       — Дедовщина, что ли? — спрашивает она у Кагеямы.       — Нет, — тянет он. — Не совсем       Сакура поднимает аккуратные брови.       — Если не хочешь говорить, не говори.       — Тут и говорить нечего, просто Ойкава-сан… Ойкава-сан сложный. У него дрянной характер.       Сакуре хочется сказать «уж кто бы говорил», но потом она цепляется за имя сенпая Кагеямы.       — Ойкава Тоору? Из Сейджо?       — Ты его знаешь? — удивляется Кагеяма.       — Нет. Лично нет. Там подруга учится. Она… — Сакура решает не посвящать в подробности личной жизни другого, человека Кагеяму. — Она просто с ним хорошо знакома.       — Очередная фанатка.       — Поучись тактичности, ради бога, Кагеяма-кун, — вздыхает Сакура. — Нет. Не фанатка. Но о скверном характере твоего сенпая я наслышана именно от неё.       — Ойкава-сан очень сильный игрок. На самом деле, невероятный. Я многому у него научился, просто наблюдая… Но меня он, кажется, недолюбливает…       — А ты не понимаешь, почему? — спрашивает Сакура.       — Типа того.       — Может, завидует.       — Чему? — искренне удивляется Тобио. — Он сильнее меня. Даже Ушиджима Вакатоши его признаёт лучшим связующим.       Сакуре имя парня ни о чём не говорит. Она не знает, кто такой Ушиджима. Но судя по почти восхищённой и одновременно огорчённой физиономии Кагеямы, птица в волейболе важная.       — Чтобы стать объектом зависти, не обязательно быть лучшим из лучших, — говорит Сакура. — Тут не от тебя всё зависит.       — Ты будто знаешь, о чём говоришь, — Кагеяма смотрит на неё внимательным, сосредоточенным взглядом. В какой-то мере требовательным.       — Знаю. У меня в спортивной школе тоже с сенпаями отношения не заладились. Была там потрясающая гимнастка, с которой никто сравниться не мог. Саваяма Рангику. Ран-сан, — Сакура очень забавно произносит её сокращённое прозвище, будто маленькую скороговорку. — Вытворяла на снарядах такое, что ни одной из нас не снилось. Никому не под силу было повторить. Но даже будучи номером один в стране, с такой невероятной техникой и талантом ненавидела всех младших.       — Почему?       — Видела конкуренток.       — И Ойкава-сан видит во мне конкурента? — Тобио хмурится.       — Скорее соперника.       — А разница-то?       — Большая.       Кагеяма фыркает. Он чего-то явно не догоняет.       — Не грузись, — улыбается ему Сакура. — Пойдём в класс. Скоро урок.       Она делает несколько шагов, прежде чем Кагеяма равняется с ней. Какое-то время молчит, но потом всё-таки спрашивает:       — Сакура, а тебе от этой Ран-сан сильно доставалось?       — Всем доставалось, - отвечает Сакура.       Дальше в класс они шагают молча, ещё не подозревая, что сегодняшний день покажется им до бесконечности долгим кошмаром.