Цветы нашей юности похожи на венерины мухоловки

      Ножницы падают на тёмно-синий, какой-то неестественно космический кафельный пол женского туалета. Гулко. Эхо отдаётся от стен чуть тише мелкими металлическими шариками. Ножницы раскрываются нелепой буквой «Х», пересекая один из холодных каменных квадратов. Будто антрацитовое небо прорезают. Немой и жадный, невиданно огромный металлический рот, длинный, будто клюв цапли.       — Да ладно, Ран-сан, тебе бояться нечего, — пытается приободрить Нацуми. — Пройдёшь отборочные. Всегда ведь проходила.       Другие девочки кивают. Кивают нестройно, совсем вразнобой. От них несёт лицемерием. Рангику буквально чувствует его привкус на языке. Сладкая патока лести на кончике медленно-медленно перетекает в едкую горечь у самого корня, льётся дальше в глотку и бурлит желчью в желудке. В гимнастике нет подруг, напоминает себе Рангику. В гимнастике есть только соперницы и товарищи по сборной, но никак не подруги. Какое же отдающее ложью слово. Ложью и кровью на исколоченных подсыпанным в кроссовки битым стеклом пальцах. Излюбленный метод, чтобы удовлетворить зависть за счёт боли ненавистной конкурентки, у которой нога при взмахе поднимается выше, рондат чётче и техничнее, а на сальто она вообще вправе провозгласить себя богиней. И плевать им хотелось, что это результаты долгого, упорного, изматывающего труда.       — Конечно, пройду, — улыбается Рангику, поднимая с пола ножницы. Нужно подровнять чёлку, чтобы не лезла в глаза.       Она приглаживает длинными пальцами короткие пряди, ровно укладывает их на высокий красивый лоб. Рангику красавица. Рангику богиня. Рангику лучшая. Рангику заработала это потом и кровью. Вопреки всему. Абсолютно всему. Взять хотя бы её рост. Добрых метр семьдесят. Увольте. Таких тренеры по гимнастике всерьёз никогда не рассматривают и даже время не тратят. Перспективы сулят коренастым и низеньким. Низеньким и коренастым. Но Ран-сан своим существованием и многочисленными медалями, большая часть из которых золото, доказывает абсолютно противоположное. Не за, а вопреки. Только одного не хватает в копилке — звания абсолютной чемпионки. Желанного. И смертоносного, как жало финки, в пылу драки воткнутой под рёбра зазевавшемуся пьянчуги, которому уже нечего терять.       Равных Саваяме Рангику нет.       Не было.       А сейчас есть.       Ран вспоминает о малоприятном для себя факте, когда видит в отражении зеркала вышедшую из туалетной кабинки долговязую и мрачную Куран Сакуру. Пальцы дёргаются. Ножницы режут чёлку чуть выше желаемого. И Рангику фыркает раздражённо, косясь на подкрашивающую ресницы Нацуми — следит ли та за младшей. Нет, только беглый взгляд кидает.       Правильно когда-то сказал старый чёрт, тренер Бела Кароли: девочки в гимнастике как скорпионы. Посадишь их в банку и выживет только одна. Да, они все здесь скорпионы с острыми жалами и смертельным ядом, превращающим мышцы, кости и самооценку оппонента в вязкое желе.       Центр тяжести. Бревно всего десять сантиметров в ширину. Удержаться и не упасть. Длинные подтянутые ноги. Эстетика. Зависимость всей связки элементов от чёткости и правильности первого. Высокий рост здесь всегда компенсируется сложностью программы и нереальностью трюков.       Никто в своё время не желал браться за аномально высокую Ран. Ни один тренер, который хоть немного был в уме и твёрдой памяти. Но Хинава-сан, чёртов Хинава-сан пошёл на риск и взялся тренировать долговязого, тогда ещё совсем несуразного гадкого утёнка Саваяму Рангику. И сделал из неё прекрасного лебедя. И ведь Саваяма должна была оставаться единственной в своём роде. Неповторимым творением, вышедшим из-под руки непревзойденного, сумасбродного, но талантливого мастера. Должна была, пока Хинава-сенсей не разглядел бриллиант в другом долговязом, но уже не таком гадком утёнке. Имя которому Куран Сакура. Она обошла Ран на последнем Чемпионате Азии на самом любимом снаряде, где ей не находилось равных — на брусьях. Золото на брусьях. Это ж надо…       А теперь стоит вопрос о том, кто войдёт в сборную страны. И Саваяма чувствует, как пьедестал под ней качается с каждой новой тренировкой Сакуры, с каждым её новым рывком вперёд, с каждой её победой.       У Саваямы дрожат руки. Дрожат так, что замечает обычно невнимательная ко всему, кроме нагоняев тренера, Нацуми. Заметить-то она замечает, а вот последующий взрыв предотвратить не успевает. Хотя может, потому что всё начинается с невинного на первый взгляд вопроса:       — Сакура-чан, — тянет Ран, обращаясь к младшей, — ты готова к отборочным?       — Да, сенпай, — спокойно отвечает Сакура, чуть скосив взгляд в сторону старшей.       — Как думаешь, кто из нас двоих пройдёт?       — Ран, не надо, — шепчет Нацуми. Та на неё лишь грозно цыкает, а потом поворачивается к Сакуре.       Саваяма почти видит, как Куран едва подавляет в себе желание тяжело вздохнуть и сказать будничное «отвалите, сенпай». Она может. Может ведь. Потому что её сдержанность и спокойствие — напускное. Маска, которую видит только Ран и никто больше. Только Ран не может обмануться стальными нервами этой проходимки.       — Сильнейший, — отвечает Сакура.       — А кто из нас сильнейший? — спрашивает Ран обманчиво весело.       — Послезавтра станет ясно, — говорит Сакура.       — Ты робот что ли? — уже и Нацуми не выдерживает такого хладнокровия кохая.       — Нет, я человек. Доброй ночи, сенпаи, — Сакура разворачивается, чтобы уйти, но тут происходит неожиданное.       Ран, не сумев вывести Сакуру на нужные эмоции, а ещё от накопившейся внутри ядрёной смеси напряжения и ненависти, от отсутствия раболепия в глазах чёртовой девки перед старшей и более опытной гимнасткой, решает поддаться яростному порыву. Она хватает Сакуру за волосы, намотав пряди на кулак одним оборотом. Лязгают ножницы. И Саваяма начинает резать достаточно плотный, толстый в обхвате, импровизированный хвост из чёрных волос. Сакура дёргается. Не кричит, а шипит бешеным дворовым котом. Нацуми кидается разнимать. Но не успевает она вмешаться, а Рангику закончить начатое, как Сакура со всего размаха бьёт сенпая локтем в живот. От неожиданности и внезапной боли Ран не удерживается на ногах и плюхается задницей на пол. Ножницы с диким звоном падают на кафель. Сакура резко поворачивается. Ран, Нацуми и две другие девочки вздрагивают, будто их наклоняет назад невидимой сильной волной. Настолько у Сакуры сейчас холодный и кровожадный взгляд.       — Куран-сан, — едва сдерживая панику в голосе, окликает Нацуми, когда видит, как медленно Сакура наклоняется и поднимает с пола злосчастные ножницы. Те кидают резкий металлический отблеск в свете ламп.       Сакура же не обращает никакого внимания. Из-за неудачной стрижки, сделанной насильно, её причёска, точнее, линия длины волос теперь пересекает спину по диагонали и правая сторона намного короче левой. Девушка медленно надвигается на Рангику с совершенно спокойным выражением лица. Ран от испуга мечется назад, спиной упираясь в холодную, кафельную стену. Никогда, никогда в жизни она так не боялась. И кого? Кого, чёрт возьми?       Куран заносит руку с ножницами.       — Сакура, не надо! — Нацуми кидается вперёд, даже назвав младшую по имени — будто секретный код или команда, заложенный в её программе. То заветное слово, которые должно предотвратить страшную и совершенно глупую, но от того не менее ужасную ситуацию.       Но Сакуре стоит только один раз посмотреть на неё. Так зло и высокомерно, что Нацуми, икнув, останавливается.       Никто не может пошевелиться. Никто. Все знают, что сейчас произойдёт неизбежное. Но вместо того, чтобы воткнуть острые лезвия ножниц в ногу Рангику или остричь её насильно, едва ли не кинуться для этого в кошачью драку, Сакура берёт себя за оставшиеся длинные, угольно-чёрные пряди и довольно ловко, пусть не очень ровно обрезает их, швырнув пучок к ногам ошарашенной Ран.       — Хочешь знать, кто из нас двоих сильнее? — холодным голосом спрашивает Куран. — Ну уж явно не ты, зазнавшаяся, завистливая сука.       А потом просто поворачивается и выходит из туалета. Оставив Саваяму Рангику вариться в сгустке шока и страха.       Сейчас, на пути в кабинет директора, Сакура вспоминает тот случай со смесью стыда и иронии. Чувство-то какое жгучее, ни на что другое не похожее. Рассечённая в кровь щека по сравнению с другими «приятными» моментами школьной дедовщины — самое невинное, что с девушкой когда-либо случалось. Пусть и всё равно вещь неприятная.       Сакуре почти весело. Ей хочется напевать. Насвистывать что-нибудь лёгкое и совершенно беззаботное, раздражая впереди идущую учительницу химии. Потому что взрослые так забавно поступают иной раз, делая неверные выводы с «высоты» своего опыта. Может, Сакура и не совсем права, немного злорадствуя над «слепотой» некоторых представителей старшего поколения. Они очевидных вещей не видят, а ведь те лежат прямо на поверхности. Даже вглядываться не надо. Да, может Сакура и не совсем права. Но одно знает точно — нельзя терпеть издевательства над собой в любом возрасте, но школьный самый уязвимый и болезненный. А учителя, если у них есть глаза и уши, и если они умеют ими пользоваться по назначению, сразу поймут, кто прав, а кто виноват. Должны, по крайней мере.       Тогда, в спортивной школе, преподаватели, тренера, их помощники, да буквально каждый взрослый знал, что творится в стенах спортзалов и общежитий. Как воспитанники издеваются и соперничают между собой. И редкий человек мог вступиться и пресечь происходящее. Это закалка характера, без тени сомнения говорили они. Это укрепляет дух и готовит ко взрослой жизни, с уверенностью заявляли они. Могло быть и хуже, легко отмахивались они.       Приходилось стоять за себя самостоятельно, потому что дедовщина на тот момент была «одним из элементов обучения». Мастерская, где делали ещё одного бойца для Императорской Нефритовой Армии. И Сакура не без труда принимала стойку. Давала отпор и не позволяла над собой издеваться. Это сложно, адски сложно, особенно, если один в поле воин. Но тут… Характер помогал держаться до самого конца. Ровно до того момента, пока руки Сакуры не смогли как следует ухватиться за нижнюю жердь брусьев.       Как-то раз, читая очередную книгу Рю Мураками (был у Куран такой сложный, тёмный период в подростковой жизни, когда она в взахлёб читала произведения авторов, подобных Рю Мураками и иже с ними — мрачные и реалистичные, показывающие всю непривлекательность людской природы, выворачивая ту наизнанку) Сакуре в голову запала одна интересная, но мерзкая подробность. В почти ничего не значащим на первый взгляд эпизоде говорилось, что ахиллово сухожилие рвётся так, будто стреляют из пистолета. Будто взрывается пустой пакет из-под сока, полный воздуха. Будто на него со всей дури наступил хулиган-старшеклассник, желающий попугать то ли местную шпану, то ли бродячих по округе котов.       Сакура не помнит, такой ли звук она слышала тогда и его ли вспоминает сейчас. Но именно он оборвал, разделил её жизнь на до и после, оставив позади и завистливую Ран-сан, и других воспитанниц, которым уготовано только два пути — либо вверх, к пьедесталу, либо вниз, а там крутись как знаешь. Что ж, Куран шагает по второму.       Коридор почти пуст.       Сакура спокойна и собрана. Но всё летит в тартарары, когда она видит сидящих на стульях у кабинета директора Савамуру и Кагеяму. Оба мрачные. Оба излучают такую ауру подавленности, что даже у стойкого оловянного солдатика, как Сакура, по коже бегут мурашки.       Они всего на три-четыре секунды встречаются взглядами. Сакура своим уже удивленным и обеспокоенным с ещё не удивлёнными и не обеспокоенными Дайчи и Тобио. Но лёгкий шок на их лицах вызван вовсе не тем, что Куран ведут к директору под конвоем учительницы химии, а щекой. Алые полосы с уже запёкшейся кровью сразу бросаются в глаза. Парни на секунду выпадают из своего мрачного состояния лишь для того, чтобы помрачнеть сильнее.       Таким Сакура запомнила капитана и связующего волейбольного клуба Карасуно на долгие десять минут, прежде чем исчезнуть в китовьем утробе кабинета.

—❖❖❖—

      Такеда-сенсей считает себя компетентным учителем. Да, возможно у него гораздо меньше опыта по сравнению с другими коллегами. Но любой опыт — дело наживное. Главное, проявить упорство и внимательность по отношению к ученикам. Такеда-сенсей далеко не глуп и достаточно наблюдателен, пусть и не всегда уверен в своих действиях, но в своих выводах касательно ребят никогда не ошибается. От того вдвойне, если не втройне странно сейчас сидеть перед директором и выслушивать упрёки относительно полной недисциплинированности волейбольного клуба.       Двое его подопечных за раз! Двое!       И кто? Такеда-сенсей прекрасно знает, что все парни с характером, а у большинства норов будь здоров, но ни один из них не станет делать глупостей. Особенно без причины. Особенно Савамура Дайчи. Из членов клуба он, Такеда-сенсей не боится назвать вещи своими именами, самый дисциплинированный и хорошо себя контролирующий при любых обстоятельствах. И чтобы такой молодой человек, полный решимости и стремлений, заныкал в школьной сумке пачку дешёвых сигарет? А Кагеяма-кун… Ками-сама, Кагеяма-кун кто угодно, но только не драчун (перепалки с Хинатой не в счёт, ибо у этой парочки, думает сенсей, отношения совершенно особенные, ни под одну другую категорию не попадающие). Хотя, Такеда справедливо полагает, что по морде от него схлопотать можно. При определённых обстоятельствах. И зная Широяму-куна, который якобы пострадал от рук Тобио, такие обстоятельства имеют место быть.       Никто из мальчиков своей вины не отрицает. И Такеда-сенсей пока затрудняется ответить — во вред ли пойдёт такая честность или же во благо. Допрос с пристрастием им устроили пусть и по отдельности, зато ждать решения, точнее будет сказать, приговора, оставили за дверью вдвоём. Потому что на очереди другой вопрос о дисциплинарном взыскании.       — Час от часу не легче, — ворчит директор, когда в кабинет входит Куран Сакура.       Такеда-сенсей обеспокоенно смотрит на хмурую девушку. Он знает Сакуру как способную ученицу. На его предмете сенсей никогда не стесняет ребят в рассуждениях и выводах, позволяя высказываться довольно свободно. Особенно в сочинениях. Читая то, что обычно пишет Куран, Такеда мысленно рисует себе образ взрослого, надломленного человека, только под конец вспоминая, что текст перед ним аккуратным почерком выведен девочкой-подростком. Которая кажется Такеде-сенсею достаточно здравомыслящей, чтобы избегать визитов в кабинет директора. Но ведь и Савамура-кун под эту категорию попадает. Однако всего десять минут назад и он стоял здесь — спокойный, немного мрачноватый и старающейся не смотреть в сторону Такеды. Потому что считает, что подвёл.       И вспоминая это, Иттетсу всё-таки понимает, что они ещё дети, какими бы взрослыми не казались их разум и душа.       Только если Савамура постоянно держится с едва ли не самурайским достоинством, всякий раз поражая Такеду силой духа, то Сакура… Сакура напоминает скорее ронина. Без хозяина, без дома — у него остались лишь старый острый меч да собственные убеждения. Только и всего. Этот ронин вкусил ту, совершенно неприглядную сторону служения сюзерену, и теперь весь какой-то колючий, ломанный, вывернутый. Но только в случае Сакуры не наизнанку, а совершенно вовнутрь.       Мацубара-сенсей, который поддерживает Такеду в просьбе не отстранять ребят от клубной деятельности и продолжает отстаивать невиновность Дайчи, — потому как убеждён, что парень просто какого-то выгораживает, — затихает и с опаской смотрит на обманчиво спокойную девушку, у которой на щеке запеклась ровными полосами кровь — новые боевые шрамы.       — Вы ту ученицу к нам привели? Она скорее пострадавшая, — заявляет Мацубара-сенсей.       — Она вывихнула запястье Цуёми-сан. Это пострашнее царапин, — парирует учительница химии.       — В медпункте вам обратное скажут, сенсей. Спросите у медсестры, я ничего этой девочке не делала, — тянет Сакура до раздражающего хладнокровно.       — Замолчи, Куран, неужели тебя не учили не лезть в разговоры взрослых? — шипит учительница химии.       Такеда-сенсей видит, как Сакура приподнимает бровь. Уж откуда у химички такое предвзятое отношение, даже ему, достаточно хорошо читающему людей, не понятно.       — Меня учили отстаивать свою правоту, если обвиняют ложно, — спокойно заявляет Сакура. — Я только прошу вас дождаться выводов медсестры касательно «вывихнутого» запястья Цуёми-сан. И если директор посчитает меня виновной, я приму наказание.       — Куран-сан, — тяжело вздыхает директор, — ты понимаешь, что это не первое твоё замечание? Я вынужден буду подписывать характеристики после выпуска для того, чтобы вы могли спокойно поступать в университеты, а они, в свою очередь, знать, кого берут. И ты думаешь, что твоя характеристика будет кристально чистой?       — Я ничего не думаю, директор, — отвечает Сакура. — Я только прошу вас разобраться в ситуации и не делать поспешных выводов.       Вот вроде бы не издевается, только правду говорит, а такое ощущение, что насмехается над глупостью и твердолобостью учителей. Такеда-сенсей вдруг отчётливо понимает, за что Сакуру недолюбливают некоторые его коллеги. Ученица не похожа на покладистых и послушных ребят и девчат, покорно принимающих своё положение здесь как данность. Таких детей Такеда видел и видит достаточно, чтобы знать — бороться с их характерами всё равно, что быть Дон Кихотом в сражении с ветреными мельницами. У них другой взгляд на уважение и принятие действительности. Старшее поколение куда более консервативно и им тяжело видеть, как титанические плиты устойчивого в своём мировоззрении общества сдвигаются. Пусть каждый раз по миллиметру, но даже такая перемена вызывает ощущения как от сильной зубной боли. Загвоздка в том, что процесс этот не остановить.       — Я только одного не могу понять, уважаемые взрослые, почему здесь одна я, а не обе стороны конфликта. Почему в медпункт отправили одну Цуёми-сан? Вдруг она занесла мне инфекцию? Дело ведь было в туалете, а, сенсей? Там полно всякой заразы, — Сакура поднимает взгляд на учительницу химии. Та густо краснеет — то ли от стыда, то ли от гнева, а, может, и от всего сразу.       — Ничего она тебе не занесла, — пыхтит сенсей.       — Как скажите. Только на мои похороны принесите, пожалуйста, жёлтые хризантемы, я белые не очень люблю.       — Куран! — вскинулся директор. — Ты и наказания не боишься?       Мацубара-сенсей уже не сдерживает смех. Ему, как более вольному в своих убеждениях и действиях учителю, занятно наблюдать такое представление. Нет, Сакура наказания не боится. Ей будто бы всё равно. Ей, кажется, даже весло.       В кабинет директора стучат. Створка с тихим шелестом отодвигается в сторону после резкого директорского «войдите» и на пороге появляется Хитока Ячи. Бедный Такеда-сенсей едва ли не хватается за сердце. В его-то годы? О, Ками-сама, кого ещё сегодня из волейбольного клуба принесёт сюда нелёгкая?       Ячи трясётся. Дрожит. Такеда будто бы в замедленной съёмке видит, как этот маленький человечек, очень напоминающий милого цыплёнка, собирается с силами и, поклонившись, выпаливает на одном дыхании:       — Ватанабе-сенсей просила передать, что запястье Цуёми-сан абсолютно здорово и никаких повреждений нет.       По кабинету пробежалось тихое оханье.       — Это точно? — спрашивает директор.       — Да! — бодро отвечает Ячи-сан, а потом, чуть замешкавшись, добавляет. — Не ругайте Куран Сакуру-сан, она тогда за меня заступилась.       — Час от часу не легче, — повторяет директор, потирая покрасневшими руками потные виски. В кабинете, несмотря на открытое окно, очень жарко. — Ты не врёшь нам, Хитока Ячи?       — Господин директор, Ячи-сан кто угодно, но только не лгунья. Я готов за неё поручиться, — говорит Такеда.       — Вы и за Савамуру-куна поручались. А толку-то? Его придётся отстранить от клубной деятельности на какое-то время. Как и Кагеяму-куна.       — За что? — резче, чем стоило бы, выпаливает Сакура.       — У него нашли пачку сигарет, — директор от неожиданности даже не успевает сориентироваться и говорит причину без задней мысли.       — У Савамуры-сана? Пачку сигарет? У спортсмена, капитана волейбольной команды с репутацией очень ответственного человека? Пачку сигарет? Вам не кажется это в край абсурдным? — такая резкая смена в поведении Сакуры заставляет учителей и стоящую у дверей Хитоку растеряться.       — Ты забываешься, Сакура-сан, — говорит директор сурово. — Это не твоё дело.       — Моё. Потому что Савамуру-сана так же, как и меня минуту назад, обвиняют ложно. Пачка сигарет не его, — уверенно говорит Сакура, а потом усмехается совсем нехорошо, так, что по спине мерзкий холодок пробегает. — Вы так учеников ко взрослой жизни готовите, уважаемые учителя? Показываете, что мир нас примет только непорочными и безупречными? Что оступаться и допускать ошибки нельзя, потому что никто, как сейчас, разбираться не будет? Это главная задача школы — подготовить нас к будням суровой взрослой жизни, переломав заранее?       — Куран Сакура, прошу, остановись, ты переходишь черту, — говорит директор.       — Я сказала неправду, господин директор? Тогда поправьте меня, пожалуйста, у вас ведь гораздо больше опыта.       Где её былое хладнокровие? Такеда-сенсей не до конца понимает, но похоже Сакуру задело за живое. И что? Вовсе не обвинения в свою сторону, а в сторону… Савамуры-куна?       — Ты сказала, что сигареты не его, — вмешивается Мацубара-сенсей. — Чьи же они тогда?       Сакура на секунду теряется. Задумывается. Сводит аккуратные красивые брови к переносице. Вся она как-то подбирается будто перед атакой, перед выпадом, который позволит нанести смертельный удар противнику, но при этом напороться на меч самому. Девушка закусывает губу, принимая непростое решение. И Такеда-сенсей замечает, как её рука тянется к карману пиджака. Неожиданная догадка поражает его, будто гром среди ясного неба.       — Разрешите войти!!! — створка в кабинет с громогласным стуком отъезжать и на пороге появляется запыхавшийся мальчишка.       — Это что за отвратительное поведение?! — ревёт директор.       Мальчишка низко кланяется и выпаливает быстро, рьяно и с такой искренней, живой силой, что в пору бы ангелам петь хвалебные песни:       — Я прошу не наказывать Савамуру Дайчи за сигареты! Они мои. Сенпай отобрал их у меня сегодня утром! А когда я узнал, что его за эту пачку отвели к вам, директор, то поспешил явиться с повинной и уберечь вас от принятия неверного решения! Не наказывайте сенпая, очень вас прошу!       — Какая… пламенная… речь… — поражённо говорит Мацубара-сенсей, не скрывая чуточку восхищения.       Собственно, удивление маской застывает на лицах всех присутствующих. И первым не выдерживает детектор.       — Учащиеся, вон! Ждите за дверью! Наказаны все! Мацубара-сенсей выйдет и вынесет вам смерт… кхм. скажет вам, какое наказание мы определим! А теперь живо за дверь! Живо!       Такаде-сенсею в этот момент кажется, что такую трагикомедию не осилил бы написать даже Шекспир.

—❖❖❖—

      — Это ты так директора довела? — спрашивает Кагеяма в лоб, до сего дня не подозревая и даже не задумываясь, что директор их школы может так громко кричать.       Пытливые синие глаза смотрят прямо на Сакуру, только что вышедшую из кабинета. Плохое настроение Савамуры будто яркими красками разбавляют. Потому что ему вдруг захотелось рассмеяться, наблюдая совершенно бескорыстную прямолинейность Кагеямы и абсолютно милую растерянность Сакуры, сменяющийся смущённым недоумением.       — Нет, все здесь присутствующие, — отвечает она. — Коллективно, так сказать.       Савамуре нравится её ответ, пусть он не до конца понимает, что произошло. Открывает рот, желая спросить. Но тут перед ним резко появляется один из мальчишек, у которых Дайчи сегодня забрал злосчастную пачку сигарет. Парнишка низко кланяется перед растерянным Савамурой, выпрямляется и говорит:       — Простите меня, Савамура-сан. Из-за нашей глупости вам досталось.       — Да ладно тебе, — Дайчи соврёт, если скажет, что не удивлён такому смелому поступку мальчишки. Он слабо припоминает, но кажется парня зовут Мугурума-кун — член клуба смешанных единоборств.       — Капитан, вы слишком мягки с ним, — говорит Кагеяма. — Из-за него вас могут отстранить.       Савамура видит, как поджимает губу Му-кун, как ему неловко и стыдно. Хотя, по сути, Кагеяма говорит правду. Но хочется дать ему подзатыльник. Чего, естественно, Дайчи не делает. Потому что Тобио действительно прав. Но резать правду-матку тоже надо уметь.       — Я не злюсь, Мугурума-кун, — Дайчи замечает, как парнишка удивляется, когда слышит своё имя. — В произошедшем только моя вина. Я должен был сразу выбросить пачку, а не убирать её в сумку. Но кто же знал, что так получится.       Краем глаза Савамура видит, как Сакура закатывает глаза и поджимает губы, чтобы не съязвить. Она так громко думает, что парень отчётливо слышит её мысли: ваша наивность граничит с глупостью, Савамура-сан.       — Я не берусь читать тебе мораль, — добавляет Дайчи, мысленно улыбаясь на реакцию Куран. — Но курить забавы ради не стоит. Выбирать, конечно, тебе. Но, Мугурума-кун, ты спортсмен и должен осознавать, каковы могут быть последствия.       — Да, сенпай, — Мугурума снова кланяется. — Благодарю вас!       Савамура от такого напора даже руки поднимает в миролюбивом жесте, немного теряясь. Он это не ради благодарности говорит, а делает так, как считает правильным в данной ситуации.       — Ещё раз прошу меня простить, — выпаливает Му-кун, а потом поворачивается к Куран и смущённо добавляет:       — И ты… я прошу прощение за Цуёми… Цу-чан хорошая, пусть и характер у неё…       — Дрянной, — заканчивает за него Сакура. — Не смотри на меня так, никто на твою Цу-чан зла не держит.       Ячи, которая всё это время вертит головой, пытаясь разобраться в перипетиях происходящего, за исключением их с Куран случая, резко что-то вспоминает и, порывшись в кармане юбки, достаёт меленькую квадратную упаковку с антибактериальной салфеткой и прямоугольную пачку лейкопластырей.       — Куран-сан, вы ведь свои царапины так и не обработали? Вот! Это мне дала школьная медсестра! — Хитока протягивает лекарство Сакуре.       Та на мгновение теряется. Потом очень тепло, почти нежно улыбается и протягивает руку, чтобы принять лейкопластырь с салфеткой. Но Хитока резко спохватывается и говорит:       — Тут же нет зеркала. И вам будет дико неудобно самой. Давайте я помогу.       — Ячи-сан, — зовёт Сакура.       И Дайчи видит, как Хитока вздрагивает, думая, что сделала что-то не то.       — Что не так? Если вы хотите, то можете…       — Ячи-сан, пожалуйста, перестань выкать. Мы одногодки. И если тебе не сложно, позаботься обо мне, хорошо? — улыбается Сакура. И Хитока невольно улыбается в ответ, мигом переставая дрожать.       — Что у вас произошло? — спрашивает Савамура, наблюдая, как Сакура садится на стул не рядом с ним, а рядом с Кагеямой.       Это почти не задевает его. Она так старательно избегает смотреть ему в глаза. Савамура не тупой. Если бы был тупым, то не понял бы причину её поведения.       — Ничего серьёзного, просто кошачья драка в туалете, — Сакура подставляет щёку под заботливые руки Ячи, отвечает, не глядя на Савамуру.       Хитока шустро вытирает кровь, обрабатывая ранки. А потом внимательно смотрит на кожу Сакуры, затем на полоски лейкопластыря в упаковке.       — Что такое, Ячи-сан? — спрашивает Куран.       — Я не знаю, как правильно наклеить, чтобы и аккуратно получилось, и удалось всё закрыть, — честно признаётся Хитока. — Мне так жаль, если останется шрам.       — Так сильно прилетело? — спрашивает Дайчи, глядя на Сакуру.       — Нет, всё нормально, — отвечает та, опять не удостоив Савамуру взглядом.       Это, неожиданно для самого Дайчи, начинает раздражать. Не сильно, как писк комара над ухом. Но кто сказал, что такую мелочь просто игнорировать? Дайчи встаёт, подходит к месту, где сидят Куран и Ячи, а потом присаживается на корточки, очень осторожно берёт Куран за подбородок и поворачивает пострадавшей щекой к себе. Девушка не вырывается, только напрягается. Савамура хмурится, видя три ровные, глубокие царапины. Как кошка по лицу полоснула. Хитока права — такое сложно заклеить одним лейкопластырем.       — Ячи-сан, можно? — Савамура протягивает руку к Хитоке, требовательно указывая на лейкопластыри.       — Конечно! — спохватывается девчушка и ловко передаёт Дайчи всю упаковку.       — Сюда бы, конечно, бинт или просто стерильную марлевую ткань, но обойдёмся тем, что есть, — парень отрывает пять запечатанных полосок от большой упаковки, вскрывает сначала первую и очень деликатно заклеивает одну из царапин.       Продергивает то же самое с двумя другими, аккуратно проведя по шершавым полосам подушечкой большого пальца. Прикосновение очень осторожное.       — Не больно? — спрашивает Дайчи.       — Нет, — Сакура такая покладистая и присмиревшая, но всё равно старается на него не смотреть.       — Хорошо, — Дайчи вскрывает упаковку двух оставшихся и наклеивает их поперёк.       — Ловко вы, — восхищённо тянет Хитока.       — Опыта много, — улыбается Дайчи-сан, вспоминая четверых младшеньких дома. Уж там хочешь, не хочешь, а научишься быть первоклассной медсестрой. В его случае — медбратом.       — Благодарю за заботу, — говорит Сакура, всё-таки посмотрев на Савамуру своими языческими, какой-то невероятной, неопределённой красоты глазами. — Любите вы Сакуре первую медицинскую помощь оказывать лейкопластырями, Дайчи-сан, — говорит Кагеяма спокойно.       Как будто очевидный факт констатирует. Но что-то в его взгляде, Савамура не может определить, что именно, заставляет напрячься. Да, Тобио видел их тогда, в клубной комнате. В тот раз тоже были глубокие царапины и полоски лейкопластыря. А ещё неудачная попытка поцеловаться.       Никто не успевает среагировать или как-то ответить, потому что из кабинета директора выходит Мацубара-сенсей. И видит, Савамуру на корточках перед Сакурой. Видит, как Кагеяма сидит рядом, повернувшись корпусом в их сторону. Как Ячи находится по другую. А за этим наблюдает стоящий вблизи, чуть ли не нависающий над всей процессией Мугурума-кун. И смех, и грех. Ну что за любопытные, неугомонные детишки?       — Итак, ребятки, готовы к оглашению приговора?