Цветы нашей юности похожи на венерины мухоловки

      В спортзале душно. Пахнет потом, резиной и пылью. По паркету скрипят кроссовки. Звук родной, почти успокаивающий. Как и буханье мяча об пол. Как и удар ладони по крепко сбитой резиновой поверхности, поношенной временем и частым, немилосердным использованием. Ойкава не видит Кагеяму среди первогодок. И это изрядно напрягает. Подумать только, Тоору беспокоит то, чего он всегда желал и желает по сей день — чтобы нерадивый, надоедливый кохай оставил его в покое. Но нет, Ойкава напрягается и неожиданно раздражается. Он даже засмеяться готов: так нелепо мысль смотрится среди прочих, касающихся кохая. Обычно в мозгу рождается что-то едкое, язвительно-детское, чтобы подколоть, подшутить и позлорадствовать. Или совершенно полярное всему маскараду несерьёзности — признания юного Кагеямы сильным игроком, который по щелчку пальцев может заменить Ойкаву, в чём только захочет. На каждое «я лучше и опытнее» мигом приходит «он уже лучше, а опытнее станет». Любое «ему меня сто лет догонять» меняется «мне его и за сто лет не догнать».       Ойкава упирается руками в колени после подачи в прыжке, которая на сегодняшней тренировке, пожалуй, будет одной из самых удачных. Потом выпрямляется и снова окидывает взглядом зал. Да что с ним творится вообще? Какого чёрта? Не для того он пашет до синих жил, чтобы получить признание какой-то малявки ростом метр в прыжке. Нет, Тобио мальчик высокий. Ойкава, конечно, предпочитает думать, что ничего подобного и, мальчишка не дорастёт и до метра восьмидесяти. Он даже ритуал готов провести. Обряд там тайный какой. Но Ойкава привык не обманывать самого себя — Кагеяма вымахает в шпалу. Это очевидней некуда.       Окайву штормит. Кидает из стороны в сторону, как корабль в бурю. Для моря он всё равно что щепка. Вот разлетится в труху об скалы и никто даже не заметит. Ладно, снова мысль немножко приправлена драмой. Ойкава терпеть не может сомневаться в себе и своих силах. Но из-за пацана изводится весь. Потому что не хочет ненавидеть Кагеяму, не хочет относится к нему предвзято. Но относится. Ойкава старательно делает вид, что не видит в огромных синих глазах раболепного восхищения, потому что знает, как эти же огромные синие глаза беспощадно следят за ним, впиваясь взглядом во всё его естество. Кагеяма точно чудовище. Ойкава не хочет так думать. Но думает.       И почему сейчас ему не хватает пытливого, прожигающего насквозь внимания Тобио?       — Не считай ворон! — голос Иваидзуми долетает лишь на мгновение быстрее, чем брошенный им мяч.       Ойкава не успевает среагировать и получает по плечу.       — Будь со мной нежнее, Ива-чан, — капризно просит Тоору. А самому почти всё равно.       Иваидзуми смотрит на него, нахмурив брови. Суровый такой, хоть злодея для детской книжки срисовывай или брутального героя какой-нибудь манги.       — Что за мысли опять в твоей пустой головушке гуляют? — спрашивает чуть ли не с упрёком, как мамочка. И как мамочка же протягивает бутылку воды. Сам берёт ещё одну уже для себя.       — Почему ж сразу пустой? — Ойкава дует губы, играясь, но на самом деле хочется выть. — А где Тобио-чан, кстати?       Бедный Иваидзуми, который хотел тихо-мирно промочить пересохшую глотку, давится. Вода идёт через нос, а сам парень начинает кашлять. Ойкава спохватывается и бьёт друга по спине. И если уж не поможет, так хотя бы добьёт, чтобы не мучился.       — Да ну тебя, Дуракава, — хрипит Хадзиме.       — Чего так бурно реагировать? Я всего лишь про Тобио-чана спросил, — ворчит Тоору.       Иваидузими отпускает приступ кашля, согнувшего парня пополам. Выпрямляется и тут же кладёт руку на лоб Ойкавы под пушистую каштановую чёлку.       — Температуры вроде нет. По башке мячом тоже не прилетало, — рассуждает Хидзиме вслух.       — Я в порядке, Ива-чан, — раздражённо говорит Ойкава, уворачиваясь от широкой ладони друга.       Иваидзуми понимает — что хрена-с два Ойкава в порядке. Хотя бы потому, что он спрашивает про Кагеяму. Вот где снег посреди лета с неба пойдёт.       — По кохаю заскучал? — язвит Иваидзуми, а сам внимательно за реакцией Тоору наблюдает.       — Ещё чего! — хмыкает тот. — Просто этот мелкий, волейболозависимый сопляк ни одной тренировки не пропускает. Кого мне сегодня дразнить?       — Какой же ты придурок, Ойкава, — качает головой Иваиздуми. — Да к тому же ещё слепой. Вон же Кагеяма-кун.       И кивает в сторону дверей спортзала. Там, снаружи в коридоре и впрямь стоит Кагеяма. Долговязый и нескладный. А напротив него — вот чудеса — девчушка. Миловидной наружности, светлые волосы, носик кнопкой. Вот уж кто точно ростиком метр в прыжке. Задирает голову, чтобы посмотреть на Тобио и что-то спокойно, серьёзно ему говорит, пусть и милейшие щёчки покрывает совсем лёгкий румянец. Кагеяма кивает ей в ответ, что-то столь же серьёзно отвечает. Девчушка машет рукой на прощание. По губам легко прочесть, что она кидает простое «увидимся». И они расходятся. Кагеяма возвращается в зал. А милашка-первогодка лёгкой птичкой исчезает где-то за стенами коридора.       — Девушка твоя? — спрашивает Ойкава, внимательно наблюдая, как кохай подходит к корзине с мячами и берёт оттуда один.       Кагеяма от неожиданного вопроса подаётся назад, уронив мяч обратно в инвентарную корзину.       — Нет, — он смотрит на сенпая, как на ребёнка, умудрившегося сморозить несусветную глупость. — Одноклассница. Наша староста.       — В любви призналась?       Кагеяма второй раз роняет мячик, который доставал из корзины.       — Нет. Сообщение от учителя передавала.       — Лично?       — Ну, да.       — То есть она в тебя не влюблена?       — Нет.       — И правильно, кто может влюбиться в такого несуразного, хмурого и помешанного на волейболе парня, — улыбается Ойкава и приглядывается к Кагеяме.       Которому не очень идёт недоуменное выражение лица — кохай выглядит чуть глуповато, но вместе с тем… мило. Да, по-глупому мило. Очаровательно даже.       — Хотя, чего это я к тебе так суров? Ты же на самом деле страшный милашка, — Ойкава протягивает руку и хватает кохая длинными, изящными пальцами за хорошенький нос. — В тебя-то как раз влюбиться можно. А вот ты никогда взаимностью не ответишь.       Кагеяма раздражённо вырывается из не слишком ласковой хватки сенпая и сердито на него смотрит. Да, в последнее время раболепие и уважение всё чаще сменялось дерзостью во взгляде. Чем ближе к выпуску Ойкавы, тем чаще это наблюдается. В основном из-за поведения самого Тоору. Видимо, Кагеяма уже просёк, что сенпай не очень его любит, а если говорить откровенно, то терпеть не может. Нет, Ойкава мог его терпеть. А вот свою слабость, которая ярче раскрывалась на фоне одарённого первогодки — ни за что. Тоору не желает брать в расчёт, что и Тобио видит его одарённым, сильным и достойным восхищения.       — Вы меня не так хорошо знаете, чтобы делать подобные выводы, Ойкава-сан, — заявляет Кагеяма.       И Тоору присвистнуть готов. А вот и зубки. Крохотные ещё, но острые.       — Знаешь сказку «Снежная королева»? Хотя откуда, ты и книжки-то в руки не берёшь, — напевает Тоору. Он тоже умеет кусаться. И зубы у него побольше будут.       — Беру. И сказку эту знаю, — отвечает Кагеяма.       Надо отдать ему должное, по-прежнему спокойно. Он вообще достаточно вежливый со старшими.       — Тогда ты знаешь, что там есть такой персонаж: мальчик по имени Кай, — Ойкава обходит Кагеяму и берёт его за плечи. Парнишка заметно напрягается. А Ойкава, наклонившись к уху, тянет нараспев:       — И ты тогда знаешь, что у него в сердце был осколок от зеркала, созданного злым колдуном. Мальчик Кай не мог ни любить, ни сострадать. Ему было безразлично всё вокруг, кроме ледяной головоломки, которую дала ему Королева. Так вот, ты на него жуть как похож. Сам любить никого и никогда по-настоящему не сможешь, потому что чёрствый и холодный, тебя интересует только волейбол, как Кая ледышки, — прошептал Тоору, жалея, что не может сейчас видеть лица Кагеямы.       Конечно, зная, как мальчишка порой туговато соображает, можно смело предположить, даже чётко представить, как он вырвется из слабой хватки сенпая и спросит, что за околесицу тот несёт. Но Кагеяма на этот раз прекрасно видит все причинно-следственные связи.       — Не докапывайся до Кагеямы-куна, Дуракава, — в спину Ойкавы летит несколько проклятий от Иваидзуми.       Ойкава не обращает внимания. В животе всё скручивается в тугой узел. Он почти жалеет о том, что сказал. Всё это неправильно. Мальчишка ведь ни в чём не виноват. Это его, Тоору, слабость. Но Кагеяма на удивление спокойно отстраняется от сенпая и в третий раз берёт мяч из корзины. На этот раз удачно. А Ойкава хочет и вздохнуть с облегчением, и раздражённо фыркнуть: мальчишку похоже не задели его слова.       Не задели ведь? Он тугодум. Не просто тугодум — Тобио-чан самый настоящий дурачок, каких свет не видовал. Из него хоть гвозди делай. Но про способность Кагеямы «любить» Ойкава всё-таки крепко задумывается, пока ему в затылок не прилетает любовно посланный Иваидзуми мяч.       Поэтому у Ойкавы в мозгу что-то болезненно щёлкает, напомнив про давно забытый случай. Срок годности у этого воспоминания, может, и не истёк. Однако, в памяти Тоору оно значительно поизносилось и потёрлось. Но вот яростная вспышка. И Ойкава не знает, смеяться или спрашивать у высших сил, чем он заслужил быть свидетелем внезапного признания кохая. Кстати, признание тоже так себе. На личный вкус Ойкавы — а вкусы его и Кагеямы не очень-то и разнятся, как показывает практика. Даже девушку он выбрал похожего типажа. Со спины Мидзу-чан напоминающую чем-то: высокая, подтянутая и длинноволосая брюнетка.       Кто бы мог подумать, что девчушка окажется именно той, кто Ойкаве сейчас и нужен.       Он не планировал появляться, как чёртик из табакерки. Просто прийти, покрутиться у ворот школы после уроков и поймать за локоть Сакуру. Потому что надо. Потому что Мидзуки над ним буквально издевается, игнорируя и не желая объяснять причину, по которой бросила. А Сакура должна знать. Должна. Месяц пытки Тоору кое-как продержался — первую половину играючи, стараясь скрыть последствия от внезапного болезненного удара за привычной всем маской несерьёзного золотого мальчика. Вторую уже выть был готов, потому что вообще ничего не понимал. Мидзуки отказывалась и по сей день отказывается с ним даже говорить, а смотрит как будто бы вынужденно и если того требует ситуация. Да, первый месяц Ойкава думает, что Мидзу просто нужно дать время. Но вот уже идёт второй.       План прост до неприличия: подождать Куран и поговорить с ней. Выяснить, выпытать. Мидзуки доверяет этой девчонке больше, чем всем остальным. Даже ему. Ревновать здесь глупо. Он тоже сильнее всех откровенен только с Иваидзуми.       — Кагеяма-кун, я тебе… — начинает Сакура.       — Явно нравишься, — бархатным голосом тянет Ойкавы-сана.       Две пары глаза тут же впиваются в улыбающегося Тоору, который мысленно бьёт себя в лоб. Вот на кой чёрт он сейчас вмешался? Что, подождать не мог? Так хотелось в очередной раз Кагеяме насолить? Нет. Но Ойкава знает, что это «нет» правдиво только отчасти.       — Ойкава-сан? — вырывается у Кагеямы.       — Давно не виделись, Тобио-чан, — Ойкава машет ему рукой, надеясь, что улыбка его выглядит как можно слаще и непринуждённее. Будет он ещё показывать, что жалеет о своём внезапном вмешательстве, поэтому вдогонку спрашивает невинным голосом:       — Я помешал?       Он знает, что Кагеяма ему ни за что не нагрубит, потому что воспитанный мальчик. Потому что вообще никогда ему не грубил, как бы Ойкава не изгалялся, иногда специально подталкивая кохая сорваться и всё-таки сказать пару ласковых в адрес старшего. Но Тобио будто непробиваемый. Заблуждение, конечно, но так казалось в девяти случаях из десяти.       А вот Сакура. Сакуре с ним нежничать не за что. Ойкава знает лично её не так хорошо, но и тех крупиц достаточно, чтобы понять — уважение к старшим только из-за возраста или разницы в возрасте не является для Куран правилом. Скорее исключением. Если человек в её глазах говно, то ласкового приёма ждать не стоит.       И, кстати, что у неё с лицом? Просто рассадник лейкопластыря какой-то.       — Да, помешали, — она бесится, хмурит брови, явно пытаясь понять, что здесь забыл Ойкава Тоору.       Сейчас у неё и Кагеямы шестерёнки в голове вращаются в одну сторону и с одной скоростью.       — Прости, Сакура-чан, я не знал, что у вас с Тобио-чаном серьёзный разговор.       — Знали, — спокойно парирует Кагеяма. — Поэтому и вмешались.       — Вечно ты во всём видишь подвох, — хмыкает Ойкава.       — Потому что от вас всего можно ожидать, — Кагеяма суровей обычного.       Да, видимо Ойкава сильно сглупил, если даже Кагеяму задевает его откровенно безалаберная выходка.       — Что вы забыли на территории чужой школы? — спрашивает Сакура.       — Я пока за ней, — Ойкава окидывает раскрытой ладонью пространство за воротами. — С тобой пришёл поговорить, Сакура-чан.       — Вы знакомы? — спохватывается Кагеяма.       — Только сообразил? — улыбается Ойкава.       — Если о… — Сакура смотрит в сторону Кагеямы, не желая выдавать лишних подробностей. Парню и без того неловко и неприятно, пусть держится он, надо признать, достойно.       — Ладно, пташки певчие, заканчивайте, я не буду мешать. Около автобусной остановки тебя подожду, Сакура-чан, — говорит Ойкава. На этот раз вполне искренне, без патоки в голосе.       — Я домой пешком хожу, — Сакура смотрит на него внимательно, сощурив свои до неприятного выразительные глаза.       — Тогда прогуляемся, — Ойкава говорит спокойно.       — Ножки не устанут? — язвительно спрашивает Куран.       От такой грубости даже Кагеяма отшатывается. Но Ойкаве почему-то как бальзам на душу.       — Признаться, мне очень лестно, что ты за меня переживаешь, милая Сакура-чан. Но всё будет хорошо. Тем более, что тебя явно не помешает проводить до дома. Мячом по лицу схлопотала? Тобио-чан, уж не ты ли постарался? Внимание хотел обратить, ну, чтоб наверняка?       Кагеяма раздражённо фыркает. В словесных перепалках он Ойкаве всегда проигрывает.       — Перестаньте, Ойкава-сан, — рубит с плеча Сакура. Вот уж кто точно нежничать не будет. — Идите вперёд, я вас догоню.       Ойкава даже брови приподнимает. Нехорошо получается, да. Не так он хотел. Но чего уж там. Но подобное с ним часто случается. Ойкава стоит в позе кающегося грешника, прекрасно осознающего все свои ошибки. Но вместо речи покаяния, которая вот-вот должна сорваться с его губ, говорит откровенные гадости и дурачится. За такое и по голове получить можно. Так, для божественной профилактики. Видимо, для этой миссии ему и послан Ива-чан.       — Как скажешь, Сакура. Только, Тобио-чан, — Ойкава понимает, что не надо, нельзя говорить то, что собирается, но всё равно говорит:       — Тебе вашего крепыша капитана никогда не переплюнуть.       Кагеяма смотрит на него невозмутимо, но между бровей глубокая морщинка залегает. Почему Ойкава так страстно желает, чтобы мальчишка его возненавидел?       — Ну, пока, Тобио-чан, — он машет рукой на прощание, прекрасно зная, что будь рядом Иваидзуми, давно бы отколошматил, выбив всю дурь из головы. Хотя, он уже столько лет этим занимается. И никаких успехов.

—❖❖❖—

      Сакура готова убивать и быть убитой одновременно. Сегодня слишком тяжёлый день, чтобы адекватно реагировать на происходящее. Какой-то сюрреализм, сошедшей прямиком с картин Сальвадора Дали, а она на них поплывшие часы. Сакуре и странно, и стыдно. Она не совсем понимает, как нужно реагировать на признание Кагеямы. Хуже становится и от вмешательства Ойкавы. Но и без него Сакура теряется: как правильно отвечать на романтические откровения другого человека. Сакуре никогда раньше не признавались. Она вообще не уверена, что нравилась когда-нибудь кому-нибудь.       Дайчи-сан чувствовал себя также неловко, когда она призналась в своих чувствах? Ужас. А сейчас заставляет аналогично чувствовать себя и Кагеяму, потому что попросту не знает, как себя теперь вести. Что нужно сказать. Что вообще делать. Отказать? Кинуть банальное «ты же знаешь, что дело не в тебе, а во мне: я просто другого люблю»? Проблема в том, что Ойкава сделал этот момент, эту минуту, это кагеямово признание ещё более странным. Для обоих: как для Сакуры, так и для самого Тобио. Не надо вестись на мрачное спокойствие Кагеямы — всё здесь маска, скорлупа. Тронь, посыплется старой штукатуркой.       — Не обращай внимания, — говорит он неожиданно. — Ойкава-сан любит насмехаться над другими. Хобби у него такое.       — Тебя это не задевает? — настороженно спрашивает Сакура, прищурив глаза.       Подобная реакция сбивает с толку. Она бы на месте Тобио сквозь землю желала провалиться, ну, или догнать сенпая да стукнуть чем-нибудь увесистым по голове, чтобы в следующий раз подбирал слова и не лез, куда не просят.       — А должно? — спрашивает Кагеяма.       И Сакура будто бы себя со стороны видит. Прозвище «стальная сука» ей дали не только из-за непробиваемого стремления победить и несгибаемой силы воли, но ещё и потому, что вела себя с сенпаями зачастую именно, ну, как сука и вела. Её не то чтобы не задевали подначки и издевательства. Она реагировала на них только когда дело доходило до откровенного насилия. А так, зависть и ненависть девушек из спортивной школы Куран не волновали. Особенно старших, даже тех, чьего признания она с самого начала по неопытности жаждала.       Сакура чувствует в Кагеяме что-то близкое, знакомое, напоминающее её саму года полтора-два назад.       — Обычно людям неприятно в таких ситуациях? — усмехается Сакура.       — Мне и неприятно, — ведёт плечами Кагеяма. — Просто Ойкава-сан во многих вещах… прав. Хоть меня это и бесит.       Видимо, Сакура слишком сильно выпучивает глаза от удивления, потому что Кагеяма теряется, не знает, что сказать и как объяснить.       — Я б за такое убила.       — Но я — не ты.       — Какая проницательность, — ёрничает Сакура, а потом смягчается, выдыхает тяжело: — Кагеяма-кун… я даже не знаю, что тебе ответить на… признание.       — Я этого и не ждал, поэтому ничего не отвечай. Но вышло так, как вышло. Я ведь тоже не собирался признаваться, пока не разберусь, что именно к тебе чувствую. И на взаимность рассчитывать тоже глупо, если ты влюблена в другого. Я не настолько тупой, чтобы этого не понять. Просто… — Кагеяма поджимает губы. — Просто знай, что отступать я не собираюсь.       Сакура не ожидает такого адекватного, нормального и зрелого ответа, к концу разбавленного немного самоуверенным, чуточку эгоистичным, но месте с тем честным обещанием. Тем более от Тобио.       — Обязательно обратись к врачу, если станет хуже. И пусть Ойкава-сан всё-таки тебя проводит, — строго говорит Кагеяма.       И Сакура впервые чувствует себя рядом с ним глупенькой, маленькой девочкой. Она кидает только насмешливое «ладно».       Когда король приказывает, подданные подчиняются. Сакура улыбается краешком губ, провожая удаляющуюся спину одноклассника. С ней случилась драма с элементами комедии или комедия с элементами драмы? Если таковы эти ваши цветы юности, то Сакура с удовольствием их сорвёт и сожжёт, чтобы никому не надо было испытывать сердечных терзаний и необходимости выбирать. Никто не уйдёт обиженным. Да что за глупости? Обидят всех и каждого. Откусят кусок, да побольше. С кровью, средней прожарки, как говорится. Интересно, что чувствует муха, угодившая в паутину? Скорее всего осознаёт, что ей кранты. Так вот Сакура испытывает нечто подобное. Подростковые драмы, любовь, сопли, слёзы для Куран в новинку. Ей не особо нравится: это заставляет испытывать такой калейдоскоп разномастных чувств, что надо бы завязывать. Если хочется остаться в здравом уме и твёрдой памяти.       Но жизнь мало того, что барышня с приветом, так ещё садистка, каких поискать. Сакура выходит за школьные ворота и видит стоящего неподалёку Ойкаву, честно ждущего её в сторонке. И правда не подслушивал? Увидев парня — Сакура тут же добавляет «бывшего» — своей подруги, Куран в который раз за день хочет провалиться сквозь землю. Нос начинает ныть. Такое с ней уже было, когда на брусьях делала отмах назад, не удержалась на вытянутых руках в стойке и полетела вперёд лицом прямо на маты, которые не особо смягчили удар. Неприятно вспоминать по сей день. А вот и тело тоже припоминает: к обычной боли добавилась ещё и фантомная.       Сакура прекрасно знает, зачем сюда пожаловал сам Ойкава Тоору. Насколько же он отчаялся, что даже к ней пришёл? Как сильно его Мидзуки измучила? Она говорила, что Ойкава тот ещё гордец. Но люди подобного характера так не поступают, если только на сделку с собственной гордостью не идут, точнее будет сказать, не наступают ей на горло.       Курить хочется до мерзкого сильно. Интересно, как будет смотреться смолящая папиросу старшеклассница с лейкопластырем Хеллоу Китти на опухшем лице?.       — О чём хотели поговорить, Ойкава-сан? — с чего-то же надо начинать беседу, вот Сакура и решает задать глупый вопрос. Ведь причина очевидна. Её не обязательно уточнять.       — О Мидзу-чан, — говорит парень, легко подстроившись под быстрый шаг Куран.       — Вам не кажется, что говорить с лучшей подругой своей бывшей девушки — не самый умный ход, чтобы наладить отношения? — приподнимает бровь Сакура.       — Нет, не кажется, — лаконично замечает Ойкава.       — Так вы из тех, кто считает, что женской дружбы не существует, да? — усмехается Сакура. — В принципе, не удивительно.       — Не кусайся, — морщит нос Ойкава. — Я пришёл с миром.       —  Поэтому устроили представление у ворот чужой школы? Чтобы их показать? Так себе получилось, если честно,— хмыкает Сакура.       — Ну, там был милашка Тобио. Я не смог удержаться, — говорит Тоору. — Что за суровое выражение лица, м? Неужели у вас с Тобио-чаном любовь-морковь? Или с вашим красавчиком капитаном? Мой тебе совет, выбирай Савамуру.       — Ваши шансы узнать от меня хоть что-то с каждым словом становятся меньше, — нараспев тянет Сакура.       — А они у меня вообще были? — удивлённо спрашивает парень.       — Не стройте из себя дурачка, Ойкава-сан, вам не идёт.       — Правда? А многим нравится, — Тоору обгоняет её на несколько шагов и поворачивается спиной вперёд, а к Сакуре лицом.       До неприличия красивым лицом. С хорошей кожей, ровным острым носом, тонкими губами идеальной формы и, безусловно, самой привлекательной частью — выразительными, карамельного цвета глазами. Ресницы длинные, пушистые, не выгоревшие, густые и плевать, что не чёрные. Так даже лучше. Ойкава умеет правильно распоряжаться своей внешностью, когда хочет. Слишком вкусно, думает Сакура. Объесться за один присест можно, только посмотрев. И ведь соврёт, если скажет, что не понимает, почему столько девочек, да и мальчиков тоже бегают за ним и томно вздыхают одинокими вечерами. Уж лучше бы уроки учили. Ум нынче куда ликвиднее и в быту полезнее, нежели внешность. По счастливому стечению обстоятельств для одних и не очень удачному для других, Ойкава и умом обладает неплохим. С таким ухо нужно держать в остро, а то станешь курочкой на обеде у лисицы. У лиса, точнее. Вот и Мидзуки не миновала чаша сия.       Они шагают лицом друг другу. Ойкава строит глазки. Но Сакура не обольщается на свой счёт — она прекрасно знает, для чего Тоору это делает.       — Если впереди будет столб, я вас предупреждать не стану, — говорит Сакура.       — У меня глаза на затылке есть, — пожимает плечами Ойкава.       И Сакура ловит себя на ужасном — она улыбается.       — На меня не подействуют ваши чары, Ойкава-сан, не старайтесь.       — Попытка не пытка, — цокает языком Ойкава.       — Мне вас ударить хочется, — звучит честно.       — За что? — а вот уже обиженно.       — За всё хорошее.       — За Тобио или за Мидзуки?       — За то, что идиотом притворяетесь, — раздражённо фыркает Сакура, подаваясь вперёд и хватая Ойкаву за локоть, чтобы чуть выравнять его траекторию — впереди и впрямь оказывается столб.       — Я не притворяюсь, Сакура. Я правда ничего не понимаю, поэтому и пришёл, — Ойкава косится на столб, потом снова переводит взгляд на девушку. — Мидзуки мне ничего рассказывать не хочет.       — С чего вы взяли, что я стану? — приподнимает бровь Сакура. — Или что я вообще что-то знаю?       — Знаешь, — без тени игривости заявляет Ойкава.       — Если даже и так, то ничего говорить я не собираюсь, — честно отвечает Сакура.       Ойкава тяжело вздыхает, закатывая глаза. Интересно, насколько его хватит? Сакуре почему-то не хочется проверять.       — Почему? Ты понимаешь, как это неправильно?       — Что неправильно? Отказаться разговаривать о личной жизни подруги за её спиной? Это, по-вашему, неправильно?       — Она не узнает.       — Узнает.       — Почему ты упрямишься?       — Глупый вопрос.       — Вполне логичный вопрос.       — Потому что Мидзуки мой друг, очень дорогой и близкий друг, я её люблю и не хочу терять. А если буду вмешиваться в её личную жизнь без разрешения, именно это и случится.       — А тебе не приходило в голову, что не ты одна её любишь и не хочешь терять?       — Не заставляете меня выбирать, Ойкава-сан, потому что выбор однозначно будет не в вашу пользу.       — Замечательно! — раздражённо фыркает Ойкава. — Вы с ней одного поля ягоды. Яйца выкручивать умеете виртуозно.       — Ха, — усмехается Сакура. — Поставьте себя на моё место. Если бы дело касалось Иваидзуми-сана, как бы вы поступили?       Ойкава хмурится. Ему совсем не идёт.       — Я бы исходил из интересов Ива-чана, — натянуто говорит Тоору, подбирая слова. — И если бы это помогло ему, я бы и на такие жертвы пошёл.       — Хорошая попытка, Ойкава-сан, только со мной такое не прокатит, — хмурится Сакура.       В голову отдаёт волной неприятной боли. Она не сильная, но такая мерзкая, что девушку ведёт в сторону. Ойкава придерживает её за локоть.       — Тебе надо было в медпункт идти, а не домой, — спокойно говорит Ойкава. Но в голосе слышится завуалированное за бархатом сожаление.       — Я в норме, — отмахивается Сакура. Она не вырывает, а осторожно высвобождает локоть из тёплой руки Ойкавы.       — Пойдём, присядем.       — Я же сказала…       — Пойдём. Я не хочу, чтобы твой призрак преследовал меня до конца жизни, если сейчас что-нибудь случится.       Сакура почти восхищена поразительной способностью Ойкавы вполне естественно менять ход вещей. Честно, хоть в ладоши хлопай.       Что за мексиканские страсти? Ей бы со своими разобраться, а тут чужих привалило.       Сакура сидит на скамейке в скверике и внимательно рассматривает носки ботинок. Ей не хочется здесь быть. Вариант послать Ойкаву кажется не таким уж и плохим. Всё, что угодно, лишь бы не говорить о Мидзуки и не видеть его глаз всякий раз при упоминании её имени.       Лба касается что-то холодное. Сакура поднимает голову и видит бутылку воды.       — Спасибо, — говорит девушка, принимая напиток.       Ойкава плюхается на скамейку рядом. Молчит какое-то время.       — Сакура, я с ней уже месяц даже словом обмолвиться не могу. Ива-чан мне за нытьё чуть всю душу не вытряс. Сначала говорил, что я сам виноват, да только в чём? Он тоже понять не может. Порывался с Мидзу поговорить пару раз, но без толку. Она ведь прекрасно знает, как мы дружим. Это не справедливо, я даже не знаю, за что меня бросили. Скажи, это действительно моя вина или есть другие обстоятельства?       В лоб не получилось, поэтому начал постепенно лёд перед собой простукивать. С другой стороны заходит. Но Сакура так устала, что не хочет больше уходить в глухую оборону. Она запускает лису в курятник. Но всё равно держит ружьё наизготове.       — Отчасти — ваша, — тихо отвечает Сакура.       — И большая часть? — спрашивает Ойкава.       — Сложно сказать, — тянет Сакура.       — Я даже не знаю, за что извиниться или что нужно исправить. Это не справедливо — не давать мне и шанса.       — Ойкава-сан, вы достаточно популярный молодой человек. Любая девочка была бы рада быть рядом с вами. Не надо хвататься за Мидзу, если она решила всё оставить. Чтобы ни ей, ни вам больно не было.       — Ты бы тоже не смогла отпустить человека так просто.       — Вы меня совсем не знаете.       — Знаю. Мидзуки про тебя рассказывала. Не очень много, но мне достаточно. Она часто говорила, что ты очень здравомыслящая и понимающая девушка. Поэтому скажи мне, Куран Сакура, абстрагировавшись от дружбы с Мидзуки и от предвзятого отношения ко мне: это нормально, не давать человеку и шанса понять, в чём он виноват?       Сакура тяжело вздыхает. Ружьё тут не поможет. Лиса сожрёт всех кур.       — Может, виноваты не вы, а она?       — Сакура-чан, не держи меня за глупого мальчика.       — Хорошо, тогда другой вопрос: вы это делаете, потому что её любите? Или потому что внезапный разрыв задел ваше эго? — она смотрит на парня открыто, давая понять, что от его честности будет зависть её расположение.       — А если я скажу, что обе причины имеют место быть? — певучий тон опять возвращается к Ойкаве. Это у него такая защитная реакция. Явно. За несерьёзностью и игривостью маскировать напряжение и дискомфорт.       — А я скажу, что не ожидала такой честности от вас, — произносит Сакура. — Вы понимаете, что Мидзуки оборвёт со мной все связи, если узнает?       — Она не узнает.       Сакура горько усмехается и качает головой. Мидзуки его любит. Но справедливо ли будет помогать строить человеку мосты, когда он наполовину их сжёг? И имеет ли она на это хоть какое-то право?       — Дело в ваших фанатках, — говорит Сакура, понимая, что пути назад уже не будет.       — Фанатках? — Ойкава удивляется вполне искренне. Его красивые карамельные глаза расширяются так, что Сакура может видеть своё отражение.       — Все ведь уже давно в курсе, что вы встречаетесь с Мидзу.       — И что с того?       — Неужели я переоценила ваши умственные способности? Здесь два и два сложить очень легко, Ойкава-сан.       — Её они никогда не напрягали. Вообще никогда.       — Она делала вид, что не напрягали. Училась игнорировать и принимать всё как есть, потому что в ваших чувствах не сомневалась. И у неё бы наверное получилось, если бы эти сучки черту не переступили…       — Не тяни, — требует Ойкава.       — Обещайте, что никаких необдуманных действий предпринимать не будите, если я вам сейчас всё расскажу.       — Сакура…       — Обещайте. Иначе идите к чёрту.       — Я буду паинькой, — тянет Ойкава, а у самого пальцы подрагивают.       — Помните месяца полтора назад до вашего расставания Мидзуки «заболела»? Вам говорила, чтобы не приходили, потому что заразить боится: у вас отборочные на носу. Сама пропустила важные матчи.       — Она говорила, что с гриппом свалилась, — нервно усмехается Ойкава.       — Нет. Мидзу в кроссовки перетёртое стекло подсыпали. Она в такой обуви всю тренировку проносилась. Ничего не чувствовала. По своему опыту знаю: пока не остановишься и обувь не снимешь, не поймёшь ничего. Вы можете представить, во что превратились её ступни? А я могу. И могу сказать, что это адски больно. Фишка в том, что боль и зуд приходят не сразу, а когда перестаёшь двигаться и начинаешь остывать. Любимый приём гимнасток или балерин: перетирать стекло от лампочек, потому что оно тоньше и легко в пыль превращается. Такой удобно натирать стенки обуви или в пуанты насыпать. Из строя надолго вывести может. А вас Мидзуки бросила, потому что не смогла больше выносить издевательств. Они покусились на её здоровье и на её возможность играть в волейбол.       Сакура перестаёт говорить, прекрасно осознавая, каковы будут последствия для их с Мидзуки дружбы. И совершенно не хочет смотреть на Ойкаву. Они молчат наверное вечность. Пока Тоору звонко не ударяет себя по коленям, очень грациозно поднимаясь на ноги.       — Балерина, говоришь. Хорошо. Есть у нас одна такая красавица, — распевает он бархатным голосом. — Просто замечательно, Сакура-чан. Ты чудо.       Куран поднимает на него взгляд. И всё внутри замирает, буквально леденеет. Такого животного страха она не испытывала годами. Лицо Ойкавы-сана красиво и уродливо одновременно. Глаза стеклянные. Непринуждённая улыбка такая тяжёлая, что хочется пятый угол искать.       Складывается ощущение, что Ойкава в курсе, кто подгадил Мидзу.       — Сакура-чан, ты чего? Я тебя напугал?       Сакура отрицательно качает головой. Но получается не очень убедительно.       — Не переживай: всё, что ты сказала мне сегодня, останется между нами, Сакура-чан. Это наш маленький секрет. А сейчас пошли, я всё-таки провожу тебя. Если быть джентльменом, до конца… Нет, милая, тебе бы лучше к врачу. Ты очень бледная.       Сакура жалеет, что мяч с подачи Асахи-сан всё-таки не вышиб ей мозги.

—❖❖❖—

      Аято сидит за столом на кухне и складывает маленькие оригами — журавлики из своей рукописи. Да, достойное применение полноценному роману, который с старика редактор требует уже третий месяц. Журавлики маленькие в одну-восьмую обычного листа. Аято методично складывает получившихся птичек в баночку. Потом соседским детишкам раздаст.       — Стоять, — окликает он внучку, когда та собирается мышкой проскочить мимо.       Сакура замирает, а затем медленно поворачивается к нему лицом.       — Ох, ты из могилы вылезла, что ли?       — Нет, из преисподней.       — Я тоже так школу называл в своё время. Кнопка, ты вообще в порядке? Что с носом? Мне позвать Саннан-сана? Он как раз с ночного дежурства из больницы вернулся.       — Не надо, — Сакура проходит на кухню, выдвигает стул и устало плюхается на него. — Не беспокой народ по пустякам.       — Пустякам? Что случилось, Кнопка?       — Подростковая драма.       — Я серьёзно.       — Я тоже серьёзно, дед.       — Тогда я, пожалуй, повременю со своими новостями.       — Нет, не надо временить, добивай прямо тут.       — Не замечал за тобой мазохистических наклонностей. — Знаешь, я с утра спасла мышь. И видимо за доброту к грызунам, кошачьи боги, которых я так почитаю, на меня обозлились.       — Знатно же тебя приложило. Я всё-таки позвоню Саннан-сану.       — Ты лучше послушай о моих невероятных приключениях. Оказывается, по школе ходили сплети, что я проститутка. Пришлось отстаивать свои честь и достоинство без насилия. А это тяжело.       — Тебя сильно задело?       — Мне было неприятно, — Сакура морщит нос и ойкает от боли. — Тебя это не удивляет? Не хочешь спросить, правду ли говорили те девочки?       Аято смотрит на неё поверх стёкол очков пронзительными синими глазами и спрашивает:       — А они говорили правду?       — Нет.       — Вот видишь. Что ещё произошло?       — Потом выяснилось, что меня хотят отправить к школьному психологу из-за плохого поведения. А всего-то надо было заступиться за человека.       — Мне звонил твой учитель. Мацубара-сенсей. Приятный молодой человек, хочу тебе сказать. Я ему деликатно объяснил, что проблема не в твоём поведении, а в поведении половины подростков, за которыми эти ленивые, разжиревшие жопы не следят.       — Не будь так категоричен. Не все из них разжиревшие.       Аято тихо смеётся, кидая ещё одного журавлика в банку.       — Что с носом?       — Чуть дух мячом не выбили.       — Надо к врачу.       — Ты дослушай сначала. Мне в любви признались. Но не тот человек, который нравится мне. Точнее, он мне нравится, но не так. А вишенкой на троте стало два ужасных события: первое, я позорно сбежала с поля битвы, потому что испугалась отказа парня, которому призналась в своих чувствах. Испугалась, что он пошлёт меня, куда подальше. А второе — я успешно похерила многолетнюю дружбу и возможно навсегда разрушила личную жизнь единственной лучшей подруги. В довершении всего, дед, я безумно скучаю по родителям. Мне адски не хватает мамы и Хидеки. Поэтому твои новости, какими бы они ни были, меня не добить не смогут. Я бессмертная.       Аято тяжело вздыхает. Снимает очки. Потирает переносицу.       — Кнопка…       — Что случилось, дед, не тяни из меня жилы?       — Твой бывший тренер звонил?       — А я думала, что что-то серьёзное. Старик, ты напустил саспенса, но обманул мои ожидания. Контрольного выстрела в голову не будет, а жаль.       — Он хочет приехать и поговорить с тобой.       — Надеюсь, ты послал его.       — Я вежливо намекнул, чтобы он к тебе и на пушечный выстрел не приближаться.       — У него уши в трубочку не свернулись от твоей вежливости?       — Не могу ручаться. Но, Сакура…       — Ничего больше не говори. Я собираюсь подняться наверх, включить Элвиса Пресли и под самые грустные его песни, лёжа на полу, драматично пялится в потолок до конца дней своих.       — Ты так просишь не мешать твоей подростковой драме?       — Именно.       — Извини, но я буду мерзким старикашкой и суну нос не в свои дела.       — Дедушка, я же сказала…       Неожиданный звонок телефона перебивает Сакуру. Она не глядя отвечает резким «слушаю».       — А… Сакура, это Дай… Савамура.       Сакура чуть со стула не падает.       — Ой, здравствуйте, Савамура-сан, — нервно посмеивается она.       — Да вроде виделись сегодня, — растерянно говорит Дайчи. — Я взял номер у Ячи, надеюсь, ты не против?       — А-абсолютно не против.       Аято смотрит на неё внимательно. Сакура буквально видит, как над головой дедушки жёлтым светом загорается мультяшная лампочка.       — Я звоню узнать, как ты? Ребята рассказали мне, что произошло, — говорит Савамура.       Сакура слышит его голос и вопреки ожиданием начинает успокаиваться.       — Я надеюсь, Асахи-сан в порядке. Он так переживал.       Дайчи тяжело вздыхает в трубку.       — За него не волнуйся.       — Вы ведь его не отчитывали?       — Он сам себя поедом съест. И без моего вмешательства, — по голосу слышно, что Савамура улыбается.       И Сакура тоже невольно растягивает губы в улыбке. Потом шипит от боли.       — Ты точно в порядке? — спрашивает Савамура.       — Вас услышала и легче стало.       — Так, я всё-таки иду за доктором, — шёпотом говорит Аято и поднимается с места.       Куран и не пытается остановить дедушку.       — Сакура… — после недолгого молчания зовёт её Савамура.       — Да, Дайчи-сан, — Сакура только под конец фразы понимает, что назвала парня Дайчи, а не Савамура.       — Я честно не хотел говорить этого по телефону. Но… но мы с тобой увидимся только после летних каникул. После тренировочного лагеря, а столько ждать сил у меня нет. И тебя мучить я тоже больше не хочу. Сакура… ты мне тоже очень нравишься.       — Что? — в Сакуру будто локомотив на полной скорости врезается.       — Ты мне правда очень сильно нравишься… Сакура… ты… ты плачешь?       — Нет, — врёт Сакура, всхлипывая ушибленным носом.