Все мы умрем, все мы. Какое шоу! Одно это должно заставить нас любить друг друга, но не заставляет.
© Чарльз Буковски
Сакура начинает хромать не сразу. Во всём виноваты привычка терпеть боль, высокий болевой порог и по пятам следующее за ними нежелание обременять своими проблемами случайных спасителей в лице Куроо-сана и Бокуто-сана. Последний замечает, что Сакура отстаёт. Когда девушка уже не может скрывать вынужденную хромоту, оба молодых человека останавливаются и синхронно оборачиваются назад, будто в замедленной съёмке. Это как чёрно-белый фильм. Почти комедия, если бы боль не нарастала. — Что случилось? Те петушилы тебе всё-таки что-то сделали? — спрашивает Куроо. — Или ты повредила ногу, когда поднималась? Спускалась? Неужто я не доглядел? — у Бокуто слова вырываются со скоростью метеора. Его большие совиные глаза смотрят прямо на растерянную Сакуру. — Нет, — отвечает она. — Старая травма. Такое бывает. Выпью обезбол и всё пройдёт. — Травма? — широкие брови Бокуто поднимаются вверх. — На физ-ре получила? Или на тренировке? Ты спортсменка? Наверняка баскетболистка? Или волейболистка? — Ваши дедуктивные способности, Шерлок Холмс, очень дерьмовые, — с педантичной деловитостью замечает Куроо. — Не у всех людей жизнь вращается вокруг волейбола, идиот. — Ха-а-а-а? — тянет Бокуто. — Но она же такая высокая. — И тут интуиция, мистер Холмс, вас подвела, — скалится Куроо. — Не все высокие люди в этом мире променяли свой ум на волейбольные инстинкты, как вы, уважаемый. — Слышь, Ватсон, я тебе сейчас по голове настучу, — заявляет Бокуто. — Что думаете, миссис Хадсон, настучит? — Куроо обращается к Сакуре. — Думаю, вполне способен, — улыбается Сакура. — Так, значит, Сакура наша миссис Хадсон? А я думал Ирэн Адлер, — мгновенно переключился Бокуто. — Скорее уж собака Баскервилей, — говорит Сакура. — Кот Шрёдингера, — вставляет свои пять йен Бокуто. — Это из другой оперы, — мрачно поправляет его Куроо. — И плевать, — отмахивается Бокуто, подходя к Сакуре и перекидывая её руку себе через плечо. Получилось подобие панибратских объятий. Куроо качает головой и смотрит на котёнка, который больше дрожит и греется в его руках. Попытка погладить малышку за крохотным ухом увенчивается успехом — котёнок не пытается одёрнуть голову, как в прошлый раз. — И всё-таки, что случилось? Если не секрет, конечно? — спрашивает Тецу. — На снарядах травмировалась. Ничего особенного, — отвечает Сакура. Это её «ничего особенного» сразу даёт понять Куроо, что дальше лезть не стоит. Сакура их не пошлёт. Наверное. Но и в подробности вдаваться не станет. А ведь действительно, с чего бы раскрывать даже малую часть своей биографии малознакомым парням? Пусть и симпатия у всех троих очевидно взаимная. — От «ничего особенного» так не хромают, — замечает Бокуто. — Она же сказала, бро, ничего особенного, значит, ничего особенного, — тянет Куроо. Бокуто не всегда бывает понятливым, но в этот раз его надутые щёки и сверкающие глаза дают понять другу: до него всё прекрасно дошло. Тон у Куроо особый, а особым тоном он говорит в особых случаях. До метро они идут постоянно переговариваясь о чём-то незначительном, смешном и лёгком. Неловкости на удивление никто не ощущает. Такое случается редко, особенно во внезапных компаниях. Но тут звёзды сошлись, и ребята подобрались им под стать. Где-то на середине пути Сакура благодарит Бокуто и уже шагает самостоятельно, почти не хромая. Спасённый котёнок привык к запаху Куроо и перестал трястись окончательно. Когда вся троица, не считая кота, стоит на перроне в ожидании поезда, стайка школьниц рядом тихо щебечут, кидая умилительные взгляды в сторону парней. — Какая прелесть, — говорит одна. — Какие они красивые. — Котейка такой кроха по сравнению с парнем, — подхватывает вторая, глядя на Куроо и кошку. — А эта девушка… интересно… она сестра кого-нибудь из них? — задаётся вопросом третья. — Наверное того, черноволосого, — предполагает четвёртая. — Они похожи. — Чем же? — спрашивает первая. — Не важно, главное, чтобы она была не его девушкой, — отвечает четвертая. — А если она девушка того, широкоплечего? — говорит вторая. — Всё может быть, — четвёртая настороженно смотрит в сторону ребят. Сакура закатывает глаза, пока Куроо нагловато хихикает, а Бокуто старается скрыть смущение, не знает, куда деть руки. — Ну что, «сестрёнка», куда котейку определишь? — спрашивает Куроо, улыбаясь. — К себе заберу, «братец», — хмыкает Сакура. — А номер мне свой дашь, чтобы я знал, как вы с ним добрались? И не нарвалась ли ты по дороге на ещё одну компанию особо одарённых. Сакура смотрит на Куроо очень внимательно, взвешивая все за и против. Бокуто переводит взгляд с друга на девушку, а потом обратно, и внезапно говорит: — Ты не бойся, он не маньяк. На голову больной, конечно, но не маньяк. Доставать тебя не будет. — Спасибо, друг, что вступился за мою честь, — хмыкает Куроо. — Но с таким заступничеством мне точно никто, ничего и никогда не даст. — Почему же, — улыбается Сакура. — Если вы окажетесь маньяком или сталкером, я просто заблокируют ваш номер и накатаю заяву в полицию. — Договорились, — подмигивает ей Куроо, салютуя. А потом записывает цифры, который диктует Сакура. Короткий дозвон, и обмен номерами произведён. Поезд, гремя железом, останавливается у перрона. Куроо отдаёт Сакуре котёнка. Та собирается зайти в вагон, но резко оборачивается и смотрит на ребят. — Огромное спасибо вам за помощь, Бокуто-сан, Куроо-сан, — Сакура кланяется. — Рады были помочь, — говорит Тецу. — И познакомиться тоже, — подхватывает его Котаро. Сакура заходит в вагон. Двери закрываются. Парни машут ей на прощание, она машет в ответ. Поезд трогается с места. День тяжёлый и закончится не скоро. Но хоть что-то приятное всё же произошло. Сакура садится на свободное место — таких полно, потому что не час-пик. Интересно, как одно обстоятельство цепляется за собой другое, образуя цепочку событий, звенья которых сами по себе всего лишь железки, по-отдельности ничего не значащая рутина повседневности. Кто знает, не поедь Сакура в одиночку навестить могилу матери в день её кончины, не поссорься она с отцом накануне, скорее всего не выскочила бы на первой же станции после посещений колумбария из-за переполнявших сердце и душу злости вперемешку с отчаянием. Не выскочила бы и не наткнулась на отморозков, решивших выместить всю несостоятельность и недалекость на бедном, крохотном животном развлечения ради. Не наткнулась бы и не спасла котёнка. Не спаси она котёнка, не встретила бы Куроо-сана и Бокуто-сана, общение с которыми хоть немного сгладило мрачный день, разбавило отвратительное настроение. Сакура старается сосредоточиться на положительном. Но причины ссоры с отцом навязчиво прыгают рядом и лезут, как назойливые псы, норовящие вылизать лицо хозяина. Первая причина проста: Хидеки в который раз отказался ехать к её матери, к своей жене. Будто бы маленький ребёнок, не желающий столкнуться с реальностью, быть поглощенным очевидностью. Ему проще напиться и забыться. Хидеки Куран - образцовый офицер полиции, а в прошлом и такой же образцовый семьянин, не алкоголик и не тиран, он просто несчастный человек, замкнувшейся в горе по собственному волеизъявлению. Нарастил покров пластина за пластиной. И выковыривать из панциря его сложнее, чем верблюду пройти через игольное ушко. Вторая причина — следствие первой. Сакура переезжает к деду по материнской линии. Про неприятный разговор на эту тему девушка вообще старается не вспоминать. В столице у неё больше возможностей — это главный аргумент Хидеки. Раньше он был умнее, мог смотреть на вещи глубже, под разными углами, а сейчас… А сейчас он всего лишь оболочка. Сакура всё понимает и вместе с тем ненавидит, потому что Хидеки всё ещё здесь. Хидеки жив. У него есть, ради кого дышать. И если уж не ради дочери и родителей, то хотя бы ради себя. Он молод и красив. Очень умён. Но зациклен на потере, будто бы корону великого страдальца ковали именно для него. От скверных размышлений Сакуру отвлекает телефонный звонок. На экране высвечиваются номер знакомой тётушки — смотрительницы полицейского общежития, тамошней домоуправительницы. Сакура тяжело вздыхает и отвечает: — Да. Где отец? Не знаю, где отец. Утром был дома… ну, в смысле… в своей комнате. Как не открывает? Вы ему звонили? Не отвечает?! Так может его нет. Ушёл. Слышно, как за дверью звенит телефон? Да, тётушка, сейчас буду, не волнуйтесь.—❖❖❖—
Сакура приезжает в полицейское общежитие довольно быстро. Поднимается по лестнице перед входом почти не хромая. Комендант, вальяжно развалившийся в кресле с утренней газетой, смотрит на вошедшую девушку поверх ширмы из букв и чёрно-белых снимков. Кивает в знак приветствия и машет, чтобы проходила. Большинство обитателей общежития знают дочку офицера Куран — с тех самых пор, как он из своей квартиры переехал в комнату общаги неподалёку от участка. Случилось это после смерти жены Хидеки. Сакура не винит отца за нежелание жить в их доме, потому что там каждый угол пропитан воспоминаниями о Нанами. Сакура винит отца за безволие. Жалеть себя можно, но это не должно становится образом жизни, единственной панацеей от горя. Жалеть себя — естественное явление для человека, но смертельное в огромных дозах. Стоит чуть переборщить и вот, ты медленно гниёшь по собственной же вине. Поднимаясь по лестнице, девушка видит у двери в комнату отца тётушку — местную домоуправительницу. Суетливую и заботливую женщину, но чересчур эмоциональную. Сакура думает, что отец просто напился. День сегодня такой, а он вместо поездки на кладбище и работы, взял отгул и предпочёл пьянствовать в одиночестве. — Сакура, детка, слава Ками, ты быстро приехала! Куран-сан не отвечает на мои звонки и не открывает двери. Такое на моей памяти первый раз. — Не волнуйтесь, — Сакура достаёт из кармана ключи с брелком в виде волейбольного мяча. Отец играл в академии и играл хорошо, но это, как и его нормальная жизнь, осталось позади. Дверь открывается легко, даже не скрипит, как в прошлый раз. Кто-то внял разуму и смазал петли? Навряд ли этот кто-то был сам Хидеки. Который сейчас валяется у дивана. Лежит на животе, одетый в белую майку и растянутые спортивные штаны. Если бы не три бутылки из зелёного стекла, которые явно не пиво, можно решить, что мужчина упал и свернул себе шею, а не напился вусмерть. Хотя одно другого не исключает. — Ой-ёй-ёй-ёй, — тараторит тётушка. Хидеки пьяно всхрапывает. Сакура тяжело вздыхает. Желание вылить на него холодной воды вспыхивает ярким костром. Тут поизголяться можно. Либо таз, чтобы как цунами. Либо из стакана медленной струйкой. — Надо что-то сделать, — суетится тётушка. — Где-то здесь был мел, — Сакура начинает оглядываться по сторонам. — Мел?! — выпучивает глаза тётушка. — Да, надо обвести его тело. Как на месте преступления, — беззаботно говорит Сакура. Тётушка смотрит на неё, как лягушка, по невнимательности решившая, что эти два тонких прутика, на которые она наткнулась, просто стебли камыша, а оказалось — ноги цапли. Если женщина сейчас перекрестится, как истинная католичка, то Сакура не удивится. Кто ж так с родным отцом — вот что читается в глазах тётушки. — Чего мелочиться-то? Давай сразу в чёрный мешок для трупов запихнём, — басистый голос за спиной заставляет Сакуру закатить глаза, а тётушку вздрогнуть. Обе повернулись к стягивающему ботинки мужчине. Сначала на один задник наступает его огромная нога, потом на второй. Даже такое простое действие получается у этого медведя слишком грациозно и буднично, хотя в обеих руках по два больших пакета с продуктами. Ясные голубые глаза сверкают поверх жёлтых линз солнечных очков. В зубах зажата сигарета. Вертикальный шрам на всю правую сторону и щетина только прибавляют его скуластому лицу возраста, хотя седина не спешит запускать свои пальцы, перепачканные серебром, в густые чёрные волосы. Сорок пять ему стукнуло этой весной. — Юкимура-сан! — поклонилась домоправительница. — Тётушка, — улыбнулся ей Юкимура. — Спасибо за вашу бдительность. Что бы мы без вас делали? — Да ничего особенного, — отмахивается тётушка. — Я сегодня буду готовить карри. Разрешите чуть позже занести вам в качестве благодарности? — Не стоит, — говорит домоправительница. — Это малое, что я могу для вас сделать, — заверяет её Юкимура, приподнимая густую бровь. — А сейчас идите, блюдите порядок и дальше. С Куран-саном мы и сами управимся. — Вы уверены, то Куран-сану не нужно в больницу? — спросила тётушка. — Скорее уж в вытрезвитель, — хмыкает Сакура. Юкимура переводит на неё полный снисходительности взгляд. — Уверены. Всё будет хорошо, тётушка, — мужчина вежливо ей поклонился. Женщина улыбается и поспешит ретироваться, даже не сделав замечание Юкимуре по поводу сигарет и курения в полицейском общежитии. — Так как насчёт мешков? — спрашивает Юкимура, прихрамывая. — А вы ещё не все использовали? — спрашивает Сакура, приподняв бровь. — Теряете хватку, господин Якудза. — Поправочка: господин бывший Якудза. И ты не угадала. Использовал я все мешки. Подчистую. А новые купить забыл, — дымя сигаретой, Юкимура-сан ковыляет на кухню с двумя пакетами. — Но можешь сбегать в комбини за углом. Денег дам, госпожа Колючка. — Какая невиданная щедрость, — Сакура провожает его скучающе-надменным взглядом. Надменность — напускное, конечно. Но по-другому на заступника отца смотреть не получается. Самопровозглашённого, кстати. Сакура правда хочет обвести тело родителя мелом и оставить на полу, чтобы тот, когда проспится, страдал не только от похмелья, но и от попахивающего чернухой розыгрыша собственной дочери. Юкимура же не даст этому случиться. Он ведь защитник обиженных и угнетённых, только с шрамом на половину лица и вьющимися по плечам и рукам драконами в лотосах. Этими руками, кстати, он прилично людям бед принёс, пока не остепенился. Сакуре его присутствие до лампочки ровно до тех пор, пока Юкимура учить её жизни не берётся. С чувством, с толком, с расстановкой, совершенно не обращая внимания на язвительность и ершистость. Сакура всегда придерживается простого правила: я не трогаю вас, пока вы не трогаете меня. С Юкимурой оно не работает по ещё одной причине, которая сейчас в пьяном угаре изображает на полу морскую звезду. — Откуда лейкопластырь? — спрашивает Юкимура. — Для красоты наклеила, — лаконично отвечает Сакура. — Модно нынче у молодёжи? — Юкимура стягивает очки по переносице. — Ага, — хмыкает Сакура. Мужчина смеряет её долгим, внимательным взглядом. Сакура не ёжится, смотрит в ответ открыто и прямо. — Я думал, ты больше здесь не появишься, — говорит Юкимура, открывая холодильник и тут же морщась от резкого запаха. В мусорное ведро под раковиной тут же летит сомнительное содержимое пары тарелок, сгнившая морковь и сыр. Юкимура хлопает дверцей холодильника и смотрит на убравшую руки в карманы толстовки Сакуру. — Ты помогать ему, как я понял, не собираешься? — спросил Юкимура, заранее зная ответ. — Не-а, — пожимает плечами Сакура. — Вы же есть. — И то верно, — Юкимура подходит к Хидеки и, наклонившись, поднимает его, перекидывая руку себе через плечо. Хидеки ворчит что-то непонятное, но не просыпается. Юкимура не ведёт, а практически тащит отца Сакуры на себе, чтоб чрезмерно бережно уложить на диван. Сакура даже смотреть на это никакого желания не имеет. Она проходит к холодильнику. Открывает дверцу. Видит две бутылки молока и смотрит на крышечках срок годности. На одном уже истёк. Другое в самый раз. Сакура достаёт маленькое блюдечко и стакан. В блюдечко наливает немного молока и из-за пазухи достаёт чёрного котёнка, осторожно ставя его рядом с импровизированной кормушкой. Котёнок сначала жмётся, с опаской осматривается. Но голод берёт верх. И, вытянув треугольную мордочку, малышка начинает лакать молоко. Сакура наливает и себе в стакан, когда Юкимура возвращается обратно к холодильнику и присвистывает, заметив котёнка. Смотрит на комок чёрной шерсти, потом на Сакуру, потягивающей молоко. Смотрит долго, поочередно переводя взгляд с одной кошки на другую — Нового приволокла? — спрашивает очевидное. Сакура не отвечает, только глядит на Юкимуру спокойным взглядом и снова отпивает из стакана. — Да-а-а-а уж, ты очень разговорчивая барышня, — иронизирует Юкимура, а потом как заправская хозяюшка начинает раскладывать купленные продукты по полкам холодильника. Сакура отворачивается к раковине и моет стакан. Ставит на сушилку. Котёнок, наевшись, нерешительно начинает изучать новое для себя пространство. — Здесь оставишь? — любопытствует Юкимура, кивая на маленькую кошку. — Нет, с собой увезу, — отвечает Сакура. — Всё-таки к старику перебираешься? — спрашивает Юкимура. — Да, — просто говорит Сакура. Хидеки, когда узнал о решении дочери, будто бы ничему не удивился. Только потом начал возражать и возмущаться. Скорее для приличия. Один чёрт знал и знает по сей день, что творится в голове полицейского, вдовца и по совместительству бывшего лучшего отца Хидеки Куран. Так уж получилось, что этим чёртом является Юкимура Шинра. Нет, он относительно — по-другому и не сказать — хороший и по мнению Сакуры вполне подходит на роль няньки отцу, но проблема в том, что из-за полной необъективности отношений и личных взглядов Шинро всегда останется на стороне Хидеки, даже если тот будет миллион и один раз не прав. — А здесь тогда что делаешь? — Юкимура спрашивает буднично, но Сакура уже знает, к чему ведёт этот вопрос. — Собиралась заехать в нашу квартиру за вещами, а потом сесть в поезд до Сендая, когда позвонила тётушка и сказала, что отец не отвечает на телефон и не открывает дверь, — тянет Сакура, наблюдая, как котёнок обнюхивает углы. — Какая ты добрая, за отца-пьяницу переживаешь, — усмехается Юкимура. — Да, я добрая, — отвечает ему Сакура. — Тогда почему уезжаешь? Он без тебя не сможет. Началось. Сакура закатывает глаза и выпускает свои коготки. Сейчас будет чуточку неприятно, но не ей. — У него есть вы, — буднично говорит она. — Я не то, — добавляет Юкимура, надевая фартук. — Отнюдь, господин бывший Якудза, вы куда лучше, — Сакура слышит, что шипит сладко, но как змея. Юкимура напрягается. А Сакура молча мечется между чувством превосходства и взбунтовавшейся совестью. Видимо, Шинре теперь понятно, что девчонка-таки прознала их маленький с Хидеки секрет. — Расслабьтесь, — Сакура панибратски хлопает мужчину по плечу. — Мне плевать, с кем спит отец. Юкемуре не нравится такое отношение, но он достаточно умён, чтобы понять: это провокация, Сакура специально проверяет лимит его терпения. И только потому, что Юкимура на стороне её отца. А вовсе не из-за того, что они любовники. — Ты так спокойна, — говорит он, собираясь положить рис в рисоварку. — Я же сказала, мне всё равно, с кем спит отец. Главное, чтобы этот человек мог его в узде держать и терпеть. Вы неплохо справляетесь, — Сакура возвращает на лицо выражение безразличного спокойствия. — А ты на эту роль не подходишь? — спрашивает Юкимура. — Я нытиков не выношу. А мой отец размазня. — За такое отношения к старшим тебя бы выпороть, — усмехается Юкимура. — Ага, — безразлично тянет Сакура. — И в подвале с крысами запереть. — Хорошая идея, — Юкимура моет зелёный лук, лёгким движением руки отогнав Сакуру с места. — Может и хорошая, да только вы мне ни отец, ни мать, ни брат, ни сват, чтобы такое делать, — и тон у Сакуры до раздражающего спокойный. — Ты и отца-то авторитетом не считаешь, — говорит Юкимура. — Подростки вообще авторитетов не признают, знаете ли. Возраст такой, — пожимает плечами Сакура. — Ты слишком умная, чтобы прикрываться возрастом, — хмыкает Юкимура, собираясь нарезать куриное филе. Он ловко вытаскивает нож из деревянной подставки. Серебряное лезвие ловит свет и гонит его вверх по острию металла. Юкимура укладывает на деревянную дощечку идеально розовое мясо птицы. Его сильные, огромные руки с паутинами вен и длинными пальцами с профессионализмом хирурга, а не шеф-повара начинают резать филе. Технично и хватко. Сакура решает не спрашивать, а применял ли Юкимура свои умения на людях или только на несчастных птичках. Она внимательно следит за магией, которую вытворяют грубые с виду пальцы Шинро, и в который раз подмечает отсутствие мизинца на правой[1]. О причинах ампутации девушка догадывается, а ещё догадывается, что это явно случилась не по врачебной рекомендации. Юкимура замечает взгляд Сакуры. Та тоже видит мелькнувшего в голубых глазах демона, предостерегающе положившего огромный канабо на плечо. — А ум — это что, гарантия безгрешности? Он часто спасает от ошибочной расстановки приоритетов? Особенно в юности? — спрашивает Сакура. — Частенько, — отвечает Юкимура, ловко прокручивая нож в пальцах и вонзая его в деревянную поверхность дощечки. — Тогда откуда у вас этот шрам и почему нету мизинца на руке? Вы ведь тоже вроде не тупой, — Сакура с усмешкой смотрит на рукоять ножа. — Ты не выведешь меня из себя, госпожа Колючка. Не трать силы, — снисходительно улыбнулся Юкимура. — У меня почти получилось, — говорит Сакура. — И если не хотите дальнейшего ковыряния в вашей личности, перестаньте меня поучать. Условия равные, никто не уйдёт обиженным. — Кроме твоего отца, — замечает Юкимура. — Ему полезно. Для профилактики. — Он говорил, что ты росла послушной девочкой, хорошей дочкой… Вот теперь в ход идут запрещённые приёмчики. Только Сакура к ним готова, потому что не раз и не два становилась их жертвами, велась на дочерний долг. — А он был хорошим отцом. Мы квиты, — Сакура собирается взять котёнка и направиться к выходу, когда Юкимура останавливает. — Он любит тебя, Сакура, — его слова режут по ушам неестественностью. — И я его. Очень. Но лучше нам это делать на расстоянии, — говорит девушка. — Сакура, он потерял любимую женщину… — начинает Юкимура сурово. — Хватит, — обрывает его Сакура. — Хватит. Да, он потерял любимую женщину, а я потеряла мать, мой старик — единственную дочь. И это как-то делает наше горе меньше по сравнению с его?! Да, вы миллион раз правы, он потерял жену, но тогда я одновременно обоих родителей… — Это не так, — спешит возразить Юкимура. — Ему нужен ребёнок сейчас, а тебе твой отец. — Чушь. Он оставил свою дочь в тот момент, когда она больше всего нуждалась в отце. Предпочёл жалеть себя, купаться в горе, барахтаться, как свинья в грязи. Без попыток выбраться. Бедный и несчастный, лишился любимого человека. Один по всей видимости, да? Обо мне он не подумал, а сейчас я должна думать о нём, считаться с его желаниями? Знаете, что он сказал, когда я попала в больницу с разрывом сухожилия? Слава богам, что с гимнастикой теперь покончено. Понимаете, я могла убиться, я лишилась мечты, а он благодарил за это небо. — Сакура, я всё… — Нет, не понимаете. Вы любите его, поэтому стремитесь защитить. Но он никого не любит, даже себя. То, что Куран Хидеки вытворяет каждый день — медленное самоубийство. Я тоже люблю его, очень сильно. Но сделать ничего не в состоянии, потому что он от меня отказался. Все минимальные отцовские обязанности выполняются на автомате, как у робота, которому вшили программу. Но не это самое поганое, а то, что он себя гробит и тянет в этот водоворот окружающих. Я участвовать в таком не желаю. Юкимура смотрит на неё тяжёлым взглядом. В глубине глаз плещется тёмное понимание. Это прибавляет мужчине сверху ещё лет пять, старит, шлифует наждачкой возраста, счищает лишнее, открывая изрезанное морщинами лицо. — Я верну тебе отца, — говорит он тяжёлым тоном. — Что? — удивлённо щебечет Сакура. — Ты слышала. Можешь ехать к своему старику спокойно, — Юкимура вдруг растягивает губы в по-отечески тёплой улыбке. — Я присмотрю за Хидеки и клянусь, не буду с ним нянчатся, как с младенцем. Вернём офицера Куран в строй. — Не давайте пустых обещаний, — хмурится Сакура. — Не даю. Мы в клане и не таких перевоспитывали. — А… — Сакура открывает рот. — Не бойся, никого в подвале с крысами запирать не буду. И мизинцы тоже отрезать не придётся, — тяжесть из взгляда Юкимуры начала исчезать. — Это утешает, — тянет Сакура, немного ошарашенная резким заявлением мужчины. — Ты простишь своего отца, если ему вправят мозги? — спрашивает он. — Всё зависит от него, — честно отвечает Сакура. Юкимура кивает. Хидеки на диване всхрапывает. — Ладно, мне пора, — говорит Сакура. — Есть ещё немного времени в запасе? — Да. А что? — Я приготовлю тебе онигири в дорогу, — улыбается Юкимура. — Не плюните? — приподнимает бровь Сакура. — Не плюну, — кивает Юкимура. — Радует, — хмыкает Сакура. — И оставляй эту кроху, — Юкимура кивает на котёнка. — А? — Оставляй. Буду слать тебе фотографии и видео. Освоюсь с новым телефоном заодно. — Вы уверены? — спрашивает Сакура с сомнением. — Более чем, — говорит Юкимура. — Назову её госпожа Колючка-младшая. — Ха-ха, очень смешно, — вяло тянет Сакура, а потом, немного подумав, говорит: — Юкимура-сан, я рада, что вы есть у него. Юкимура долго смотрит на неё, а потом кивает. В этот момент Сакура слишком хорошо понимает, что чаще любовь выражается в поступках, а не в красивых словах. Юкимура Шинро ярчайшее тому доказательство.