blue veins

— Ричи, я не дам списать испанский, — Стэнли затянулся в последний раз и пульнул окурок в мусорку. — Чем ты вообще занимаешься дома? Хотя стоп, заткнись, я знаю, — он уже успел закатить глаза на ужимки лучшего друга и его довольное выражение лица. — Я мужчина, Стэниэл, и моя мужская сила растет с каждым днем, — Тозиер поставил одну ногу на лавочку и согнул руки в локтях, тут же пытаясь поцеловать худощавый, мальчишеский бицепс. — Но вообще-то оставь свои намеки себе, извращенец. Вчера я был у Эдди, ему опять стало плохо на биологии, — Ричи состроил умоляющую физиономию, и Стэн, окинув взглядом их компанию и не увидев Каспбрака, устало выдохнул, протягивая другу тетрадь. — Обожаю тебя, птичка моя. — Катись, — беззлобно ответил ему Урис, уже уходя и таща за собой Билла. — Но я узнаю у Эдди, правда ли это, и если ты соврал мне, я прокляну тебя и всю твою семью. — И я люблю тебя, дорогуша! — прижимая необходимую ему тетрадь к груди, Ричи провел пальцем по нижнему веку, будто бы стирая слезы. — Какой же ты придурок, — Беверли, заканчивая курить и провожая друзей взглядом, внимательно посмотрела на кривляющегося Тозиера, который с облегчением рассматривал готовое задание по испанскому. — Эдди уже давно не пропускает занятия только из-за гемофобии, что случилось? — Заболел, — Ричи пожал плечами, не отвлекаясь от записей и на ходу поправляя сползающие с носа очки. — Спал с открытым окном. — И все? — Марш сузила глаза и подошла ближе. — Какая она? Тозиер замер, но попытался сделать вид, что не понял, о чем спрашивала у него подруга. Страница, которую парень держал двумя пальцами, чуть затряслась. — Ты о новой училке по наукам? — все же спросил он, беря себя в руки, и глупо заулыбался. — Ты знаешь, Ричи, — Беверли сердито сверлила взором щеку друга. — Если ему стало плохо, ты видел цвет? — Спроси у него сама, Бев, это неправильно, — стараясь уйти от темы, Ричи начал собирать вещи в сумку. — Он тоже не хочет говорить об этом. — Она такая, какую он хотел? — словно чувствуя, что ответит ей Тозиер, Марш внутренне сжалась, начиная переживать за самого младшего мальчика в их компании — она знала о мыслях Эдди если не все, то очень многое, и всеми силами старалась поддерживать его, хотя получалось у нее из рук вон плохо, потому что Эдди Каспбрак был не из тех людей, которые бы поддавались на уговоры. — Нет, — Ричи поджал губы и зябко поежился. — Сказал, что хотел другую. «О, Эдди», — пронеслось в голове девушки. Она могла только догадываться, в каком состоянии сейчас был Каспбрак, и уже начала корить себя, что отвлеклась на Бена и совершенно не обратила внимания, что Эдди сегодня не было в школе. — Ты идешь? — Тозиер стоял неподалеку и заламывал себе пальцы, пытаясь хрустнуть ими, но даже отсюда Беверли ощутила непонятное чувство дискомфорта, исходящее от друга. В мгновение ока он стал каким-то дерганым, напряженным, и девушке казалось, что Ричи так и норовил что-то сказать, но не говорил. — Я схожу к Эдди, узнаю, как у него дела, — не отрывая взгляд от Тозиера, Марш запахнула посильнее куртку, прячась от ветра. — У него температура, — выпалил Ричи. — Наверное, лежит и не встает. — Ничего, я ненадолго, — Беверли все смотрела и смотрела, как взор парня бегал по замусоренной земле, а зубы неистово терзали нижнюю губу. — Есть что-то, что мне следует знать заранее? — все же спросила девушка, понимая, что поведение друга не показывало ничего, кроме очевидного волнения, и задалась вопросом об его истоках. — О чем ты? — Тозиер нахохлился, сделав шаг назад. — Ты ведешь себя необычно. — Тебе показалось, крошка, — пнув кирпичную стену, Ричи подмигнул ей, будто бы забывая о своей нервозности и вмиг становясь обычным Ричи. — Не хотел сдавать Эдди, но мой длинный язык как всегда, — он не договорил и покрутил указательными пальцами напротив висков. — До встречи, Марш, — отсалютовав старой шапкой, друг развернулся и быстро скрылся за поворотом. Беверли прищурилась и взяла еще одну сигарету в зубы. — До встречи, Балабол.

***

Беверли, ожидая ответа на дверной звонок, постукивала ботинком по крыльцу в попытке стряхнуть хоть немного налипшей грязи. Эдди не открывал уже несколько минут, и, если честно, девушка уже начала волноваться. Если Ричи не соврал, и их другу действительно было плохо, удивляться было нечему. Но если Эдди просто решил отсидеться дома, потому что его сердце оказалось разбито, то удивляться было нечему вдвойне. Дверь тихо скрипнула, и все вопросы по поводу состояния Каспбрака отпали у Беверли сами собой. В огромном толстом одеяле друг казался еще меньше, чем был на самом деле, и его чуть припухшее лицо с темными мешками под глазами и покрасневшим носом показывали, наверное, только одну десятую его положения. — Эдди… С ее губ сорвалось лишь его имя, тихое и будто бы обреченное, но этого хватило, чтобы Каспбрак, поджав плечи и прячась в покрывало, всхлипнул громко, протяжно и надрывисто. Он оставил дверь открытой и ушел вглубь дома, давая Беверли возможность раздеться и пройти за ним, и девушка, скинув грязные ботинки, моментально последовала за ним в комнату. Несколько вскрытых пачек бумажных салфеток, заставленный кружками рабочий стол, еле слышно работающее радио и задернутые шторы; около кровати то тут, то там валялись смятые платочки. — Прости за беспорядок, но я чувствую себя отвратительно, — прогундосил Эдди, заваливаясь на постель лицом к стене. — Ты что-то хотела? — Как ты? — все так же тихо спросила Марш, садясь около друга и кладя руку ему на спину. Ладонью она ощущала его тяжелое дыхание, прерывистый воздух свистел в легких, и даже сквозь толстое одеяло девушка слышала, с каким трудом дышал Каспбрак. — Ты знаешь? — просто спросил он, вынуждая подругу моментально покраснеть, потому что ей вдруг стало стыдно, что она узнала его секрет от третьего лица да еще и настояла, чтобы ей рассказали. — Мне так жаль, Эдди. Спина под девичьей ладонью мелко затряслась, и уже через некоторое мгновение Каспбрак зашелся приступом лающего кашля. Парень захрипел и, присев, согнулся, чтобы прокашляться. Беверли видела, как по красному лицу текли слезы, и ее сердце, любящее и сострадающее, сжалось, будто в самых крепких тисках. Она и правда сожалела, ведь Эдди — ее добрый и готовый прийти на помощь друг — всего лишь хотел получить от жизни положенную ему крупицу счастья. Его юная, несведущая душа жаждала найти свою половину, свой глоток свежего воздуха и вдохновения, но, вероятно, Эдди был слишком этим увлечен, чтобы принять во внимание все реалии мира. — Как все произошло? Очевидно, Каспбрак не был настроен на разговор (что было само собой разумеющимся), но Беверли хотела хоть немного облегчить страдания друга, а потому намеревалась разговорить его, чтобы он чуть-чуть выпустил пар. — Мы сидели на биологии, нам принесли этих чертовых крыс, — в голосе Эдди слышалась злость, и Марш нежно провела рукой где-то в районе лопаток, успокаивая его. — У меня пошла кровь носом, Ричи кинулся мне помогать, а потом у меня подскочила температура от всего этого дерьма, и я ушел домой. Ричи сказал, какого цвета у меня кровь, я расстроился, проспал весь день, но вечером он пришел спросить, как я, и после его ухода меня так накрыло, что я проревел до самого утра. Я такое ничтожество, Бев. — Это не так, Эдди, — девушка наклонилась и прижалась щекой к плечу, спрятанному под одеялом. — Я знаю, что ты чересчур упрям. Мои слова не сработали полгода назад, не сработают и сейчас, но ты придаёшь этому слишком большое значение. — Большое, Беверли? — стряхнув с себя подругу, Эдди окончательно сел. — Скажешь, что я надеялся слишком сильно? А как не надеяться, если тебе повезло. И Биллу повезло. И Стэну, и Бену. Вы были влюблены ещё до того, как узнали, что вы родственные души, — он подтер свербящий слезами нос и уронил голову на колени. — Почему это везение кончилось на мне? Который раз за день Беверли почувствовала приступ стыда, хотя и понимала, что во всем этом не было ее вины, но и помочь она не могла ничем. — Я сожалею, — несмотря на попытки Эдди отстраниться, она все же крепко обняла друга снова, ощущая вибрации от его рыданий всем телом. В комнате скопились сгустки отчаяния и боли. Это не было чем-то целым, наоборот, словно соленые волны на побережье они били по очереди — то жаркая и обжигающая, то холодная и отрезвляющая. Каждый их удар был сильнее предыдущего, и уже через несколько секунд Беверли тоже затянула липкая, противная зыбь омертвляющих душу эмоций. — Не плачь, ну же, — срывающимся голосом прошептала она и коротко хлюпнула носом. — Может, это повод двигаться дальше? Какая она, твоя кровь? — Оранжевая. Ричи сказал, что оранжевая, — будто на последнем издыхании, борясь с усталостью и отдавая конечные запасы энергии, ответил Эдди. — Ричи сказал. Но ты же потом посмотрел сам? — Думаешь, от этого ее цвет изменится? — Каспбрак горько усмехнулся. — Если бы это сработало, ага. Я верю ему, и причин не доверять у меня нет. — И тебе даже неинтересно посмотреть на причину своих страданий? — девушка немного отстранилась и, подняв руку, провела кончиками пальцев по влажному лицу Эдди, убирая со лба порядком засаленные волосы. — Тебе бы помыться, дружок. — У меня температура шпарит уже сутки, я хочу просто лежать в одеяле и не двигаться. Прохладные пальцы замерли около чужого уха, и в памяти вдруг возник момент из сегодняшнего дня — Ричи сидел в кафетерии и кутался в излюбленную красную толстовку, выглядя при этом так, словно сейчас сляжет прямо в школе от лихорадки. Тогда она не обратила на это никакого внимания, но его дальнейшее странное поведение и состояние Эдди… — А как чувствовал себя Ричи? — вдруг спросила она. — Вчера, когда приходил к тебе? — Он прождал на улице больше часа. Его знобило, очевидно, — Каспбрак вошкался на одном месте, пытаясь улечься поудобнее, но одеяло комковалось тут и там, и в конце концов парень недовольно встал, расправляя очень сильно помятое полотно. — И ты все еще не хочешь проверить его слова? — Беверли наблюдала, как движения Эдди становились все более и более медленными, неуверенными, пока руки обессиленно не опустились по бокам, а покрывало не сползло с острых плеч. — Он не мог обмануть меня, Бев, это же Ричи, — его нижняя губа опять мелко задрожала. Было видно, как на его лице вспыхивали абсолютно противоположные эмоции, от неверия до негодования, но самой главной — радости — не было и следа. — Ведь не мог?