blue veins

С того момента, как Беверли посеяла в Эдди семя сомнения и удалилась, прошло уже несколько часов, и все это время Каспбрак валялся на кровати, сверля потолок уставшими, покрасневшими глазами. Ричи не мог обмануть его. Это та аксиома, с которой он жил долгие годы и которая, как и полагается аксиоме, не требовала никаких доказательств. Вернее, поступки Ричи и просто его отношение к Эдди и были теми самыми доказательствами его преданности. Проводить до дома, защитить от Бауэрса, помочь с уроками, поделиться последним яблоком, одолжить комикс, на который у Эдди не было денег, попытаться понять проблемы и просто поделиться сокровенным. И насчет последнего Каспбрак уже не был так уверен. Если Ричи соврал, у этого будут самые разнообразные последствия, и Эдди знал, ни один исход ему не понравится, ведь Тозиер предал самое ценное, что у них двоих было — их дружбу и доверие. Другой вопрос, почему именно Ричи сделал то, что сделал. Боялся, что Эдди отвергнет его? Вряд ли, потому что по очевидности каспбраковских чувств уже можно было написать целый том дешевых бульварных романчиков. Боялся, как отреагирует Эдди? Или боялся, потому что не чувствует к Эдди и сотой части того, что чувствует сам Каспбрак? Последний вариант наиболее вероятен, и Эдди это понимал. Может, не совсем хотел признавать, но в его слепом желании быть с Ричи он был уверен, что будь они родственными душами, Тозиер бы его принял. Возможно, даже полюбил. И такого варианта, что они действительно могли оказаться соулмейтами, но Ричи его не принимал, в голове Эдди не было. Так могло ли случиться, что Тозиер, узнав сущность Каспбрака, просто не знал, как сказать ему об этом? Вполне вероятно, и это было ужасно. Значит, он приходил к Эдди не потому, что беспокоился о нем, а потому, что переживал за сохранность своего секрета? Все эти бесконечно всплывающие вопросы в мыслях Эдди не давали ему покоя, вынуждая мальчишку все лежать и лежать, не двигаясь с места. Неожиданно Каспбрак сел в жаркой, удушливой кровати — в груди болезненно гнездились какие-то совершенно противные, отвратительные чувства, а одеяло влажным комом сползло прямо на старенький, деревянный пол. Был только один способ положить конец всем сомнениям мальчишки, и он, резво вскочив на ноги, подлетел к рабочему столу, пытаясь среди кружек и прочего хлама найти хоть что-нибудь острое. В пошарпанном органайзере были скрепки, карандаши и обломки линеек, но ни ножниц, ни даже единой кнопки. Эдди ощущал, как его запал пропадал с каждой секундой промедления, когда его взгляд упал на рюкзак под столом. В самом углу бокового кармана на большой, железной булавке висела пластинка мятных леденцов — своеобразный подарок от Стэна. Когда приступы у Эдди стали чаще, и после них его начинало тошнить, такой самодельный значок пришёлся очень кстати, а сейчас и вовсе даже немного воодушевил. Сев на корточки около рюкзака и ловко отстегнув металлическую булавку, Каспбрак снял пластинку с леденцами, чтобы они не мешались, а затем сжал прохладный металл в кулаке — вещь была чуть тяжёлой и приятной. Острие уперлось в основание большого пальца, и этот короткий укол — резкий и болезненный — неожиданно отрезвил Эдди. Он отпрянул, бросив булавку между ног, и почувствовал, как громко билось его сердце в груди. Оно, измотанное переживаниями и высокой температурой, зашлось в закладывающем уши ритме так сильно, что пульсировали кончики пальцев и ушей. — Давай, Эдди, — прошептал мальчишка себе под нос и аккуратно взял булавку снова. — Всего лишь один прокол. Иррациональный страх завладел всем его телом, потому что Эдди понимал — всего лишь одно чертово мгновение отделяло его от правды. Почти стопроцентно горькой и несправедливой. — Ну же, — схватившись за кончик иглы, Каспбрак опустил его в самый центр указательного пальца — медленно и осторожно. Грубоватая кожа натянулась, но ничего не произошло, потому что Эдди тут же ослабил давление. — Не могу. Полушёпот-полувскрик потерялся под кроватью. Каспбрак обхватил себя руками не в силах противиться самому себе и своим убеждениям — жалость к собственной персоне и нежелание смотреть правде в лицо, живущие с ним не один год, никуда не делись за какие-то никчёмные несколько дней. — Пожалуйста, пусть она и правда будет оранжевой, — выбрав из двух зол меньшее, Эдди опять схватился за иглу. Он сам не поверил в то, что сказал, но из доверия Ричи и своих чувств Каспбрак выбрал первое — наиболее ему необходимое. И в тот момент, когда острый кончик вспять коснулся юношеской кожи, Эдди заметил рядом с собой вещь, валяющуюся здесь уже два дня — тот самый голубой свитер, который он хотел надеть в школу в последний раз. Он был вывернут наизнанку, но и здесь можно было рассмотреть несколько желтоватых пятнышек на рукаве, и Каспбрак, совершенно забыв про булавку, трясущимися пальцами подхватил вязаную вещь и поднес поближе к глазам. Пятна были жесткими и проявлялись с обоих сторон, и, наверное, Эдди бы не обратил на них никакого внимания, если бы в свете ночной лампы они вдруг не блеснули. Еле заметно и только под определенным углом, но это слабо мерцало, все больше вводя мальчишку в удушающую тревогу. Мысли взвились в больной голове резко и чуть ли не со свистом, а потому Каспбрак, начинающий паниковать, оттолкнулся ногами от пола и попытался встать. Сильная боль в руке стала для него неожиданностью, но, взглянув на левую ладонь, Эдди увидел ни что иное, как злосчастную булавку, острием ушедшую глубоко под кожу. С обеих сторон от металлической иглы уже проступала кровь — яркая и горячая. Как солнце.

***

Спустя два дня злость все так же клокотала в сердце Эдди, и что самое глупое — он никак не хотел утихомиривать ее. Его устраивало, что внутренности скручивало от бешенства, едва он вспоминал Ричи, его взгляд и дрожащую спину. И обман, конечно же, тоже. Да, кровь у Каспбрака и впрямь оказалась желтой — девчачьей — как назвал ее Тозиер. И абсолютно такой же, как у него. Еще неделю назад Эдди, узнав об этом, уписался бы от счастья, сейчас же он ощущал лишь кислый вкус предательства во рту, ведь по-другому Каспбрак это не назвал бы и не хотел называть. В тот вечер, когда парнишке открылась вся правда (и его даже не стошнило), у Ричи хватило наглости заявиться — он спросил, как дела, и что у него нового, но Эдди настолько сконцентрировался на самообладании, чтобы прямо у ту секунду не врезать Тозиеру, что отвечал с задержкой и максимальной неохотой. Ричи, приняв это за все еще плохое самочувствие, быстро ретировался, пообещав прийти на следующий день. К счастью для него самого на завтра он не явился, чем отстрочил себе время очень и очень серьезных разборок, но Эдди, проведя еще одну ночь в мучительных думах, больше не желал терпеть. Воспользовавшись отсутствием матери — храни, Господь, ночные дежурства, — Каспбрак выскользнул из дома еще затемно. Укутавшись в зимний огромный темно-бордовый свитер с высоким горлом и надев самую толстую шапку, Эдди почувствовал себя более защищенным от промозглого осеннего ветра. Его резиновые сапоги громко хлюпали по лужам и грязи, и эти чавкающие звуки наполняли суетливые мысли всклень, выкидывая из головы все слова, которых должны быть тысячи. Он скажет ему все, что думает. Все, что Ричи на самом деле заслужил. На самом деле Эдди был настолько обижен, что совсем не хотел смотреть в лицо другу, ведь прекрасно знал — ему самому хватит всего лишь одного взгляда в бездонные, карие глаза, и все попытки Каспбрака вывести Тозиера на чистую воду будут тщетны, как бы он ни хотел. А потому Эдди хотел действовать быстро — резко и четко, словно в желании сорвать пластырь с подгнивающей раны поскорей и забыть как страшный сон. Удивлению Эдди не было предела, когда, зайдя на территорию школы и пройдя несколько шагов, он заметил около неработающего питьевого фонтанчика ни кого иного, как Ричи. Сделав ещё шаг и чуть свернув вправо, Каспбрак разобрал и его спутника, который, очевидно, вёл очень увлекательную и бурную беседу — Стэн был выше Ричи на несколько сантиметров, и его хмурое, заспанное лицо не выражало абсолютно ничего хорошего. Они остановились, и Стэнли вытащил из кармана пачку сигарет, любовно расправляя ее и стряхивая крошки. Эдди же продолжал двигаться, уже не замечая ничего вокруг, потому что попал в вереницу запахов, исходящих от Тозиера — отцовский парфюм, чуть отдающий чем-то землистым, табак и утренняя свежесть зубной пасты. Сейчас, конечно, когда Каспбрак уже знал секрет друга, в его аромате можно было расслышать и более тяжёлые ноты — печальные и обреченные. Учуяв на секунду нечто сладкое, Эдди остановился, и в этот момент Стэн распрямился, откинув голову назад и проведя пальцами сквозь пшеничные волосы. Его серьёзный взгляд моментально наткнулся на Эдди, а густые, темные брови сошлись на переносице. Видимо, в друге он увидел что-то такое, от чего его взор смягчился и потеплел, и вместе с этой оттепелью появилась и жалость. Каспбрак сжал руки в кулаки и направился прямиком к Ричи, который все еще стоял спиной к Эдди и не видел его. Отсюда Эдди уже мог слышать громкую, но неразборчивую речь, и если всегда эти знакомые интонации уносили Каспбрака в страну грёз, то теперь они неприятно били по макушке, заставляя морщиться. Поняв, что Стэн его не слушал, Тозиер тоже повернулся к Эдди, замирая, словно пойманный на воровстве сметаны кот. Сегодня Каспбрак оказался прав только на половину, потому что глаза хоть и оказались бездонными, но вызывали совершенно не те эмоции, к которым привык Эдди. Несколько секунд они стояли втроём, неловко переминаясь, пока наконец Стэнли не прокашлялся и не положил свою широкую, наверняка как всегда тёплую ладонь на предплечье Эдди и не сжал, будто в безмолвной поддержке. — Увидимся, Рич, — не глядя на лучшего друга, тихо сказал Урис и явно нехотя поплёлся к школе. Ричи промолчал, потерявшись в осуждающем взоре Эдди и, вероятно, осознав, что сейчас будет. — Эдс? — Не смей называть меня так, — Каспбрак сделал шаткий шажок по направлению к Тозиеру, вдруг оказавшись совсем близко к нему, и вздёрнул подбородок, не прерывая зрительного контакта. — Я верил тебе. — Я могу все объяснить, — Ричи развёл руки и попятился. — Я все исправлю. — Нечего исправлять, Ричи. Нечего.