Джонни. Тэн. Опять Джонни. Опять Тэн.
И так по кругу.
Они ходят по кругу, пытаясь спасти жизнь друг друга.
Один догоняет, другой убегает.
Потом меняются. День за днём.
Но Тэн выпрямляется — медленно, и, вроде как, верно. Приходит в норму.
До сих пор волнительно оставаться с кем-то из родителей наедине, но бегать от них, особенно сейчас, было бы глупо.
Ему не стало легче морально или физически.
Он просто рядом, чтобы не стало хуже. Ещё хуже.
От Джонни до сих пор сводит меж рёбер.
Только вот таец до сих пор тайком крадёт чужие поцелуи перед занятиями в школе в машине.
Иногда мысленно, а иногда вполне реально.
И долгими ночами засыпает с глупым «а кто мы друг другу?».
И почему-то ответ всегда был где-то рядом. Такой очевидный, что становилось больно, но был такой же далёкий и сложно уловимый, будто бабочка в чистом поле.
«А кто ты мне, Джонни?»
Или мне лучше звать тебя «папа»?
О последнем варианте думать не хотелось особенно сильно.
Взгляд какой-то мутный, скорее всего от напряжения и волнения.
Руки подрагивают, а во рту сухой ком.
Старший дурманит как настоящий наркотик.
К нему тянет ненормально.
С ним сложно остановится, но ты прекрасно понимаешь, что скорее он сведёт тебя в могилу.
Аналогия получается через-чур правдивой и жизненной.
Но как бы плохо с ним не было — Ёнхо остался таким же. Шутит все так же смешно, готовит так же вкусно, улыбается все так же мило.
Только теперь уже не Тэну.
Они уезжают за город, к морю, оставаясь в маленьком деревянном домике втроем.
Ноги утопают в густом и липком дне, а солёная вода щекочет худые щиколотки.
Волосы разлетаются по подушке во время сна.
Вся одежда в песке, а промокшие плавки сохнут на небольшом заборчике рядом с домом.
Красный плед мирно покоится на плечах матери, пока отец сидит с книгой в руках рядом.
Тэн разглядывает водную гладь, пальцами, как по бумаге, проходясь аккуратно.
Они довольно долго хотели съездить за город на пару дней. Снять маленький домик, готовить барбекю, смотреть на закат, слушать музыку с пластинок и смеяться над глупыми шутками из сериала.
Сейчас все немного не так.
Всё немного по-другому.
Как будто чего-то не хватает.
Ах да, точно. Семейной обстановки.
Хотел Тэн. И только с Джонни.
А Джонни хотел только с Ваен.
Целые три дня ему придётся прожить чуть ли не со сквозной дыркой в груди.
Таец хочет взорваться то ли от грусти, то ли от возмущения.
Его снова огородили стеной, но только теперь ещё и украсили розовой ленточкой, чтоб смотрелось не так грустно.
Джонни его упорно игнорирует, а мать не может вывести на разговор.
Имело ли это какой-то смысл?
Хрен его знает.
Всем от этого заметно больно.
На улице час ночи, он по пояс в воде и всем на него снова все-равно.
Возможно, в какой-то степени это и правда хорошо. Он часто остаётся один и вынес из этого довольно много плюсов.
Один из самых больших — это тишина.
Тэн начал ценить тишину.
Тишина — это просто и приятно.
Чтобы её ощущить не нужно стараться. Она даёт покой, она дарит и мысли.
Она делает темноту не такой страшной.
Ему, возможно, когда-нибудь помогут.
По комнате раздается тихое звучание джаза.
Таец с головой укутывается в одеяло, позволяя ветру из приоткрытого окна скользить по уставшему лицу и красным щекам.
Он видит перед глазами только непонятные яркие кляксы от фонаря и дорогу, ведущую на их пляж.
Пол скрипит под чужим весом и тёмную комнату озаряет свет.
— Чит, спишь?
Сердце замедляет ход в ту же секунду. Щеки, кажется, краснеют сильнее, чем было.
Кровать неприятно скрипит, дыхание сбивается окончательно.
Он молчит. Тэн молчит. Все молчат. И старая пластинка так же закончила свое проигрывание, встав на место.
Веки тяжелеют, но не заснуть даёт старший, что нежно перекидывает длинную руку через чужой бок и обнимает.
— Я знаю, что ты этого не понимаешь, но я правда тебя люблю. Так просто нужно.
Читтапон вслушивается в чужие слова, а в голове только одни вопросы.
«Кому нужно?»
Всё бессмысленно, размыто и разбито.
Что лучше — узнать правду или спокойно жить в неведении?
Тэн ненавидит утро.
Теперь это самая ненавистная часть дня.
А завтрак, что раньше приносил сил и энергии, сейчас их наоборот забирает, оставляя после себя такую пустоту, что от приёма пищи отходишь час или два.
Именно в этот момент он осознает насколько на самом деле они трусы.
Раньше они шутили и активно обсуждали свои сны, сейчас два взрослых человека боятся даже поднять голову, чтобы не говорить с сыном.
Который с каждым днем становится все прозрачнее.
Или прозаичнее.
Тэн тут лишний.
Как грязь на чистой белой футболке.
Сейчас еда не приносит никакого удовольствия, и, кажется, даже не имеет вкуса.
Не говоря о значении.
И он снова уходит, оставляя половину каши в тарелке, а чай и вовсе нетронутым.
Иногда кажется, будто мама уже давно все знает и пытается всеми силами и способами убрать ребёнка из жизни.
Или это просто страх.
Волны приходят и отходят от берега, размазывая маленькие песчинки друг об друга. Одну за другой.
Невыносимо.
Возможно, кто-то бы и смог смириться с одиночеством и чувствами.
Но не Тэн.
Не он, которому всю жизнь прикрывали глаза на всё, что плохо.
Не он, что до конца не может понять свои собственные чувства и мысли о людях.
Не он, который рос, пусть довольно долго в неполноценной, но счастливой семье.
Тэн не был готов столкнуться с этим. Поэтому не знает что делать. А имеет ли хоть какой-то смысл продолжать бессмысленные поиски хоть какой-то зацепки на счастье?
Имеет ли какой-то смысл счастье?
Если в конце концов мы все его теряем, как бы долго его не искали.
Как бы долго к нему не шли.
А попытка всего одна.
И она может быть неправильной.
По щекам струятся слезы, в руках зажат небольшой камешек.
В детстве таец так и не научился пускать блинчики по воде. Поэтому сейчас он просто летит в соленую воду, теряясь где-то на дне.
— Лучше уж быть камнем, чем мной.
— Я бы не хотел, чтобы ты был камнем.
Таец разворачивается в сторону отца и ухмыляется.
— Да пошёл ты.
— Я присяду?
Таец кивает, двигаясь на скамейке, протягивая край пледа.
— Ты плакал.
Читтапон кивает, неловко пялясь на песок. И снова это идиотское чувство.
Сжать все в себе, лишь бы Ёнхо не увидел. Только не при нем.
При этом Джонни далеко не идиот и может все сам понять, но для Тэна уж лучше быть вруном, чем показать что-то.
— Что хочешь на…
— Ты же не за этим пришёл.
Джонни нервно отводит взгляд и закусывает губу.
— Я не знаю, зачем я пришёл. Возможно, потому что ты мне нужен.
Он укладывает свою руку на чужую, пальцами цепляясь и переплетаясь.
Таец понимает, что лучше уйти, нежели остаться с отцом сейчас, ибо хорошо это не закончится. Но ноги будто не слушаются.
С Ёнхо хорошо посидеть полчаса потому, что потом становится больно. Потом ты вспоминаешь всё и сил не остаётся.
И как бы сильно Джонни не прижимал к себе сына, лучше от этого заметно не становится.
Они просто снова делают вид, что все нормально.
И это не помогает.
Когда ты закрываешь глаза, твоя проблема не исчезает.
Ты просто от неё бежишь.
— Прекрати врать мне каждый раз. Хватит Джонни!
Замки давно разрушены.
Сказки уже давно не правдивы.
Тэн уже больше не ребёнок.
— Мама уедет на день раньше.
А это значит, что мы…
снова остались одни.
Хорошо это или плохо?
***
Мама уехала ближе к часу дня, оставляя двух непутевых людей выживать друг с другом
Таец не может просто так простить Ёнхо за то, что тот заставляет его страдать.
Сам это понимает. Но каждый раз прощает всё.
Он не знает, нужно ли.
И ведь с одной стороны им прекрасно известно, чем это может закончится.
С другой же — чувства, которые заставляют умирать.
Любовь — это совершенно не про адекватность. Особенно в их случае.
Он снова прощает этот один аккуратный и несчастный поцелуй на кухне.
Бред, он сам знает, но остановится не в состоянии.
Он закрывает глаза на все, лишь бы снова и снова чувствовать руки у себя на спине или в волосах.
Они строят песочный замок, грязными руками скользят между собой, неаккуратными мазками ладоней покрывая друг друга песком, гладя.
Они купаются в уже успевшей нагрется от горячего солнца тёплой воде.
Свежесть вечера забивает ноздри, вода в ушах, сухие волосы, похожие на солому.
Слышит хруст дерева, пока наблюдает за раскалёнными углями.
Джонни подбрасывает сухие ветки в их маленький костёр и усаживается рядом.
Волны монотонно бились о берег, донося брызги до их тел.
По факту, море — это огромное, безграничное количество соленой воды. По факту, и он с Джонни просто биомасса, что должна сгнить в один момент. Просто кто-то когда-то нашёл в этом красоту и смысл.
— Я до сих пор привыкнуть не могу, что тебя нет рядом. — тихо тянет младший укладываясь.
Ёнхо прикасается своими губами к чужим, опускаясь своими руками все ниже.
Тэн закрывает глаза на все выходки старшего, потому что трус.
Ветер уже совсем стих.
Читтапон испытывает лёгкую дрожь от чужих рук, но продолжает тянутся, словно тонкая нить к старшему.
Джонни действует для Тэна подобно сыворотке правды. Рядом с ним таец всегда с распахнутым сердцем и готов принять в него все что угодно. Всё что Ёнхо потребует.
Не смотря на то, что в него только и вписывались, будто в вампира осиновые колья, резкие слова и движения.
С волос старшего по-прежнему капает вода, а тёплая кофта, немного растянутая, и промокшая, но даже в таком состоянии любима, согревала.
Тэн нетерпеливо прижимается к губам снова, жадно. Раз за разом. Просто чтобы не забыть какого это.
— Я боюсь за тебя. — Ёнхо проводит рукой по чужой руке и заглядывает в глаза.
— Тогда не оставляй меня.
— Я попытаюсь.
Тяжёлая голова укладывается на отцовские колени, заполняясь мыслями-бабочками.
***
Они уснули вдвоём, дыша друг другу в губы, греясь друг об друга.
Такое чувство, будто завтра один из них умрёт и это их последний день вместе. Хотя, наверное, так и есть.
Тэн наблюдает за тем, как во сне медленно поднимается чужая грудная клетка.
Как меняется лицо старшего во время сна.
Как помялась одежда в которой он спит.
И как бы глупо не смотрелись в реальности его глупые детские, а порой и влажные мечты — это по-прежнему всего лишь мечты.
И он продолжает аккуратно рассматривать чужое лицо, прижимаясь в руке старшего, поглаживая пальцами венистую ладонь.
Внешне, возможно, в Джонни и не было ничего необычного.
Это скорее тянулось из детства. Он запомнил его такого. Милого, мужественного и без маленьких морщин между бровями. Джонни изменился и со временем начал вызывать не детскую привязанность.
Тэн часто у себя в голове называл Ёнхо «мой мужчина». В его мечтах этот рослый человек только его. Только его. Как будто какой-то предмет.
«Только мой мужчина»
Тэн укутывается в одеяло, медленно опускаясь ниже, закрывая голову.
В темноте ничего не видно, да и душно невероятно. То ли от недостатка воздуха, то ли от любви, что так же сильно сжимала лёгкие.
Теперь теплее.
Он прижимается к чужому животу. Сердце почему-то стучит то ли в горле, то ли в животе.
Думает, мысли разрывают голову, а тело не слушается.
«Ты нереальный» — звучит в голове, но слишком стыдно озвучить в жизни.
Он на секунду пугается, когда чувствует холодные пальцы на своей спине.
Ёнхо заглядывает под одеяло.
— Я очень часто думал, что было бы, если бы мы не были знакомы. То есть, прямо совсем. Если бы мама не вышла замуж за тебя. - тихо шепчет таец.
— И что?
— Мне было бы легче, если честно. Я бы не страдал.
Джонни мягко улыбается, натягивает одеяло ещё и на себя, опускаясь к младшему.
— Мне бы тоже.
Можно ли это назвать комплиментом? Очень вряд ли. Это чистая, но неприятная для обоих правда.
— Мне больно.
— Да, мне тоже.
У Тэна боль и вполне физическая. Он чувствует будто фантомно, что к нему кто-то прикасается. К шрамам, водит по ним пальцами. Прямо в том же направлении, медленно.
Но душевная боль как раз на двоих.
В голове до сих пор остаётся «я попытаюсь».
Тэн прекрасно знает, что Джонни не сдержит обещание. Просто не сможет как раньше. Без слез и боли. Но Тэн верит. Потому что «надежда умирает последней».
Утро. Безграмотно расписанный день начинается с такого же безобразного утра.
Хаотично разбросанные по всей кухни пакеты от снеков, чая и прочего. Чуть подгоревшие блины, сладкий чай и какая-то детская передача по телевизору.
Для кого-то это обычное утро, но для тайца оно во-истину особенное.
Мало кто может на самом деле осознать, как давно всей семьёй они ели. Это один из самых простых моментов в семейной жизни, но его так часто не хватает.
Тэн устал благодарить, поэтому просто молча наблюдает за старшим, что умело ловит блины сковородкой. Ваен не очень хорошо готовила, поэтому они чаще всего заказывали еду на дом.
Он сонными глазами улыбается намазывыя толстым слоем джем на блин.
У обоих вид помятый, но все равно счастливый. В груди трепетно и мягко.
Солнце пробивается сквозь лёгкий тюль, из приоткрытого окна доносится шум моря.
