Papa bien-aimé

Ему что-то снилось до этого, но он не может вспомнить. Даже не так, он не может разобрать, что именно. Возможно, это просто умирающий мозг рисует весёлые каракули, которые когда-то в детстве он выводил на бумаге. Весело, наверное. Всё религии мира строятся на невероятно сильном страхе смерти. Все говорят, что после смерти будет лучше. На самом деле, после смерти ничего нет. Тэн это понимал с самого детства, когда он семилетний наблюдал за умирающим от рака отцом. Он недолго его знал, но хорошо заполнил. Дао – означает звезда. Именно этой звездой и стал его папа. Он хорошо его помнит. Настолько же сильны воспоминания, как и любовь. Просто, как к человеку. По рассказам мамы Дао не был высоким, но был очень красивым и добрым. Он много работал, часто был в разъездах, но когда приезжал тратил все время и деньги на них с мамой. Он отказался от операции, когда узнал что она слишком дорогая. И, кстати, его кличку "Тэн" придумал именно папа. Потому и обещание купить ему мольберт на десятилетие греется внутри до сих пор. Но он просто забыл об этом. Дао всегда был для него только папой, а Ёнхо, возможно, грубо, но отцом. И это имело не маленькую разницу. Мама часто включала кассету с дня рождения тайца. Седьмого и последнего его дня рождения с папой. Среди разноцветных пятен он цепляется взглядом за обои в их прихожей. Темно-зелёные с золотыми завитками. Такие были в старой квартире. — А когда я вырасту, то буду художником, как ты. — маленькие ладошки укладываются на чужие плечи. Мама через камеру наблюдает за их вечерним разговором, улыбаясь. Низкий смех разлетается по комнате. Он смотрит сам на себя. Он маленький, немного неуклюжий, но на самом деле счастливый. А мама ещё молодая. У неё длинные волосы в хвосте и даже есть чёлка. У папы ещё нет шрама над бровью, который он получил случайно, когда доставал что-то из машины. Ему тут лет пять. Он сошёл с той кассеты. Он видит все со стороны. Сзади слышится шум стиральной машинки, в комнате пахнет какими-то травами и маслом. Маслом для рисования. Дао работал архитектором, но сам много раз признавался, что хотел бы заниматься не этим. Потому свободное от работы время он рисовал. В основном цветы и улицы. В новой квартире у них до сих пор висит его картина эйфелевой башни. И Тэну папа с самого детства прививал любовь к живописи. К любви, к природе и её жителям. И к любви к морю. Дао сделал для них все. Он чувствует, как кто-то нежно прикасается к его плечу, немного похлопывая. — Ты рано. Мысли улетучиваются, а сердце проваливается в пятки. И болтается где-то там же. Они рассматривают, как его маленького целуют в лоб, а мама передаёт камеру отцу, сажая сына к себе на колени. — У тебя волосы быстро росли всегда и чёлка вечно в глаза лезла, а времени подстричь не было и мы её закалывали. — он указывает пальцам в его сторону, низко смеясь. — тебя ещё так часто с девочкой из-за длинных волос путали. Читтапон не поворачивается. Просто стоит как вкопанный, вслушиваясь в голос по которому так сильно скучал, но который забыл. Он виноват. — Ты кстати так и не нарисовал подсолнухи. Помнишь, я ведь просил. Просил. Это была последняя фраза, которую он сказал Тэ в жизни. И он про неё забыл. Ему стыдно. Невероятно. Щеки краснеют, а голос, пусть хоть и немного дрожащий, но повторяет: — Я нарисую. Правда, нарисую. Он разворачивается, резко пытаясь уловить чужой образ, но именно в этот момент вокруг пропадает все. Образ отца, будто порохом разлетается. Он снова в белой темноте. Он снова беспомощный и тихий. Мотает головой из стороны в сторону пытаясь зацепиться хоть за что-то кроме белых стен взглядом. Он будто попал в какую-то бесконечную пропасть, то ли падая, то ли стоя на месте. — Я нарисую! — он кричит в тихую пустоту, чувствуя свое, ещё живое сердце в груди, которое тихо трепещет, давая голосу сломаться, — Нарисую! Холод огибает тело, оставляя содрогнуться ещё раз. Теперь он один медленно двигается в неизвестном ему направлении. Если это и есть смерть, то, наверное, оно и не так плохо. Он слышит звук, больше похожий на журчание воды из-под крана, и двигается вперёд. Тут нет правильного или неправильного движения, он просто двигается. Нет теней. Нет смысла. Есть ли какой-то конец у всего этого? Скорее нет, чем да. Таец не знает зачем, но он решает бежать. Просто потому, что другого не остаётся. — Знакомься, Читтапон, это Ёнхо. Он слышит голос матери и даже ощущает тёплое прикосновение к своей ладони. Он бы очень хотел больше не услышать эти слова никогда, но повернуть время вспять у него не получится. Он чувствует боль, что испытывал от лезвий на своих руках. Больные ноги, что неслись в неизвестном ему направлении, уже не могут остановиться. Сухие объятья от маминых коллег, тёплые от друзей в детском лагере. И так же, как в детстве, закрывает глаза и мотает головой в разные стороны, лишь бы не слышать все эти диалоги. Они проносятся всего на несколько секунд лёгким потоком, но это заставляет вспомнить все, что с ним когда-либо случалось. Всё самое неприятное и неприличное. Всё самое противное и прекрасное. Тэн вспоминает все и чувствует, как дыхание в горле начинает жутко сбиваться. В шоке он распахивает глаза, сразу же натыкаясь на дверь, что казалось нелепой на фоне всей этой убийственной пустоты. — Что бы ты хотел бы рассказать себе маленькому сейчас? — Я? — он вбирает воздух, восстанавливая дыхание. Он улыбается, разглядывая узоры на деревянной двери. — Не знаю, если честно. Я не вынес для себя слишком много. — Ладно уж, заходи. — произносит незнакомый голос и уносится вдаль. Таец, успокоившись, медленно поворачивает дверную ручку, заходя в свою детскую. Внутри комнаты никого не оказывается, зато он с ностальгией рассматривает свои детские игрушки и маленький рюкзачок. Все маленькое и как-будто ненастоящее. И он аккуратно берет в руки свою тетрадку по тайскому языку, вглядываясь в коряво написанные буквы. Столько лет ему было? Похоже, будто он только пошёл в первый класс, но не понятно, на самом деле. Поддаётся невероятному порыву и собирает всю канцелярию в чистый синий пенал, который ему отдал Джонни. Ему. Отдал. Джонни. Что-то тут не вяжется. Он быстро шагает к другой двери, по идее ведущей на кухню, но вместо неё попадает лишь в свой кабинет из начальной школы. Опять же никого нет. Он проходит ещё несколько дверей, пока не осознает, что просто страдает ерундой. Просто страдает ерундой. Просто ходит по местам. Иногда знакомым, иногда нет. Хотя, возможно, и более вероятно — забыл. «Я просто хочу домой» Ноги нещадно ломит. Как и спину. И он отчаянно скулит, в надежде что его кто-то услышит. Где-то под кожей ноет, будто пытаясь разорвать тонкую оболочку. «Ещё чуть-чуть и прямо в рай. Или в ад. Идиотская песня» Идиотская жизнь. Или уже не жизнь. Без разницы. Он в первый раз в жизни в настолько идиотском положении. Бывали ли у вас моменты, когда нужно добраться до какого-то места, или найти какого-то человека, но вы понятия не имеете, куда идти, с чего начать, что ему сказать и тд. Он сидит на неизвестной ему детской площадке. В неизвестном городе. При неизвестных обстоятельствах. Принеси то — не знаю что, пойди туда — не знаю куда. Бред бредовый. Похоже на Алису в стране чудес, но только белый кролик с золотыми часами ему вряд ли встретится. Возможно, ему станет легче если он вспомнит, что это за место, но, если честно, идея то гиблая была изначально. Как и, видимо, вся его жизнь. На самом деле, не так уж и плохо — просто одиноко как-то. Он долго вглядывается в окна домов, будто не настоящих, а картонных, и, как ни странно, не находит для себя ничего. Возможно — это и есть ничего. Он плачет навзрыд, размахивая руками и кричит в ночную, сводящую с ума, темноту. Чистоту. Как же глупо порой выглядит человеческое нутро и, в целом, существование. Когда мы стали придавать своим чувствам и эмоциям столько смысла? В какой момент человек из более интересного зверья стал тем, кто полетел на луну? Всё эти люди уже давно лежат в сухой земле, но их поступки продолжают вызывать горящий восторг у тех, кто не достиг ничего. Когда люди, по своим вкусам и убеждениям начали судить других людей? Хорошо это или плохо? Предстоит ли ему соединиться с небом сегодня, или нет? Он рассматривает мокреющий асфальт, чувствуя как лёгкие заполняются свежим запахом. Такой же цепью химических соединений, как и он сам. На самом деле, какими бы невероятными не казались люди, они слабы. Физически и морально. Безобидная простуда может взрослого человека свести в могилу. Люди не справляются со своими эмоциями: с провалами, потерями, и умирают в одиночестве, окружная себя только противной липкой пустотой. Бьются при этом даже в старости за жизнь. Тратят кучу денег, лишь бы протянуть подольше. Хоть немного еще подышать. И это так удивительно порой. Люди живут бок о бок с убийцами, насильниками и педофилами. Будущими или настоящими. Одно неверное решение и твоя судьба пойдёт по наклонной. По чужой прихоти тебя могут заставить страдать. И не факт, что ты узнаешь, кто обрек тебя на вечные мучения. И чем больше Тэн об этом думает, тем больше ужасается окружающей действительности. Но такое чувство, что он уже привык к этому. Он просто укладывал трещащую по швам голову на белую подушку, позволяя рассудку затуманиться на семь-восемь часов. Кажется, он слишком рано повзрослел. Стыдно перед людьми, что окружили заботой, но Тэн не ценил её. Он не знает как смотреть в глаза Тэену и Юкхею. Не знает как извинятся перед мамой, а как отреагирует Ёнхо он вообще не знает. Ёнхо пытался аккуратно, но только Тэн вечно упирался. Мама постоянно пыталась выйти с сыном на контакт, но раз за разом он её отвергал. Он ведь и представить не может как старший себя сейчас чувствует. Ему так же тяжело. Хотя на самом деле им обоим, всегда было тяжело одинаково. Тэн только сейчас это понял. Они не были по разные стороны баррикад, они всегда были вместе. Они все переживали одинаково, одинаково больно. Просто Ёнхо, в силу возраста, смог воспринять это чуть спокойнее. Но имеет ли какой-то смысл думать об этом сейчас. Каждый раз оборачиватся назад, в из прошлое, когда Тэн не был настолько отчаянным. Он не пытался убить себя до этого. да он падал в обмороки и резался до потери сознания, но он лишь пытался притупить внутреннюю боль. Возможно ещё и привлечь внимание. Он улыбается своему отражению в луже, позволяя солёным слезам падать в холодную воду. Готов ли он пускать круги по ней блинчиками или же действительно навсегда остаться тут? Не слышны звуки капель бьющихся о металлические прутья его качель. Не слышен шелест листьев. Не слышит. Он слышит ничего. Просто ничего. Без исключения. Попробовать ничего - можно, если прикрыть левый глаз и попробовать им увидеть. Это и есть ничего. То же самое и чувствует Тэн. — Дяденька, вам плохо? Он поднимает заплаканный взгляд на себя маленького и притягивает его к себе, зарываясь в тёмные волосы носом. Слишком судорожно и резко. Но так, как на самом деле хочет. Качает головой настолько сильно и беспомощно. Мальчик качает головой, медленно удаляясь, так же, как и образ отца, распадаясь на пепел. Х л о п о к — Тэн, ты меня слышишь?! Яркий свет. Он расфокусированно наблюдает за тёмной фигурой, что повисла над ним. Заторможенно моргает, чувствуя как к его плечу прижимается что-то, или даже кто-то теплый. Он не может сказать, будто забывая как дышать, но в голове проскакивает лишь одно. Это заставляет глаза наполниться слезами.

Я жив?