Красное и белое

      В тот вечер тоже шёл ливень. Фонари освещали промозглые улицы города. Девушка в белом пальто и с белым кофром за спиной спешила на вечернюю репетицию. Она промокла до нитки, хотя всегда носила с собой зонт, но сегодня, похоже, просчиталась.             Вот уже через несколько минут, она короткими быстрыми шагами подошла ко входу в величественное здание, с обширными колоннами по бокам. Войдя в холл, она немедленно сняла с себя, промокшее до нитки, пальто и направилась в один из залов, в котором обычно проходили репетиции симфонического оркестра. Глухое цоканье каблуков кожаных ботинок по мраморному полу, отражали стены старого, но величественного здания. Глаза сощурены, губы сжаты в полоску, скулы, кажется, ещё больше выражены на аккуратном лице. А вот и зал, в котором должна проходить репетиция, она тихо приоткрывает дверь и незаметно проскальзывает в помещение. Никого. Но так показалось только в самом начале.                         — Ваня Харгривз, — резкий голос прорезал тишину, будто бы идеально заточенный нож. Высокая, правильно сложенная девушка с чётко выраженными чертами лица, вышла из тени. В руках у неё была скрипка, при неправильном освещении она могла показаться красной, но при близком рассмотрении можно было понять, что так отливает лишь скрипичный лак на ней.                         — Ох, не думала, что кто-то уже здесь, я хотела прорепетировать до начала, вот и пришла пораньше, — Ваня будто оправдывалась, но девушка была лишь второй скрипкой и, пожалуй, именно она из них двоих должна была испытывать робость. Но Хелен Смис была не из тех, кто склоняет голову, даже если человек выше неё по «рангу».                         — Прости, но как тебя зовут? — Ване было несколько неловко, она была в оркестре уже около трёх лет, но память на имена подводила её. Подойдя к сцене и поднявшись по небольшим ступеням, расположенным немного левее от центра зала, Ваня почти вплотную встала напротив девушки. Сощурив глаза, она вглядывалась в её черты, зная, что вскоре забудет их. Но сейчас не до этого.                          — Хелен Смис, — девушка скривила гримасу, её, похоже, раздражало, что Ваня не помнит её имени, но скрипачку в белом, это никак не задело: она привыкла, — ты хорошо играешь Стравинского, я восхищаюсь тобой. Я мучаюсь над ними уже неделю, а тебе… — слова были неискренними, улыбка натянутой, Хелен раздражала Ваня, одним своим видом выводила из себя. Все эти её «загоны», и никому не нужная скромность, вечное обесценивание её собственных исполнений (которые она и вправду выполняла идеально) и эти большие, честные глаза. Всё, абсолютно всё. Она давно мечтала занять её место, но никто из её знакомых не поддержал её, никто и никогда не говорил, что она сможет сыграть лучше Вани.                         — Будто бы легко даются? — тихий голос Харгривз плавно рассёк тишину, глаза, большие глаза, словно два озера пристально смотрели, нет, наблюдали за девушкой. — Понимаешь, в определённый момент всё решает не практика, хотя практика тоже без сомнения, чрезвычайно важна, но иногда, именно талант играет ключевую роль в твоей игре, — Ваня продолжила немой диалог, скорее обращаясь к самой себе, нежели к девушке. Они встретились взглядами мимолётно. Это послужило невесомым толчком. Отведя взгляд, Ваня начала поспешно поправлять волосы, собираясь пойти в гримёрную. Капли градом стекали с белого пальто, висевшего на руке девушки, будто бы в страхе съежившийся зверёк, она чуть закусила губу, стараясь не смотреть на Хелен. Но вдруг.                         — Харгривз, ты наверняка промокла, не боишься простудиться? — скорее едкое замечание, чем проявление заботы, но всё же. Ваня обернулась на Хелен, она не могла понять, зачем та окликнула её, и что она именно хотела сказать этой фразой. Глаза сощурены, медленно она переводит взгляд, на «красную» скрипку, на потёртые подушечки пальцев, на тихий концертный зал. Ей хорошо знакомы эти стены, приятен этот запах, это здание — родной дом, в котором она может творить музыку, писать свою историю. Она вновь встречается взглядом с девушкой, чей холодный взгляд чёрных глаз пугает. Заставляет почувствовать себя неимоверно ничтожной, даже Белую Скрипку. Так умел давить на неё лишь Реджинальд.                         — Вот, возьми, — пилюли, в прозрачной баночке, выглядят совсем обычно, желтоватого оттенка, чуть больше ногтя на мизинце.       Странное поведение, непривычная манера со сторон Хелен. Странно, но мило, Ваня принимает из рук скрипачки баночку с таблетками и улыбается самой искренней улыбкой, которую только может показать человек, уставший после долгой ходьбы под дождём. Хелен, похоже, была рада тому, что Ваня приняла её небольшую помощь. Они вместе направились в гримёрную, где Ваня смогла наконец-то причесать непослушные волосы, распушившиеся от дождя. Высыпав на ладонь несколько жёлтых таблеток, она неспешно с минуту разглядывала их, но заметив настойчивый взгляд Хелен, она быстро нашла в своих вещах бутылку воды и быстро проглотила пилюли. На вкус таблетки были горьковатыми и, кажется, это далеко не метафора.                   Чуть позже, примерно через час после описанных событий, оркестра начал потихоньку собираться в зале, контрабасы и виолончели с левой стороны, скрипки и флейты справа, чуть поодаль расположились кларнеты, фаготы и валторны. Репетиция проходила без использования тромбонов и труб, но всё же, они собирали и настраивали инструменты так же долго, как и обычно. Ваня сидела немного поодаль от остальных первых скрипок, это было удобнее, но в то же время отгораживало Белую Скрипку от их совместных разговоров и она часто попросту не вливалась в коллектив, но её саму это мало волновало. Она приходила сюда творить, создавать музыку и всецело ей отдаваться.       Яркий свет в глаза, но девушка не обращает на него внимания, точные движения кистью руки. Щёлк. В мозгу что-то остановилось, но в тоже мгновение продолжило ход действий, как ни в чём не бывало. Ритм, нельзя было сбиваться с ритма композиции, она первая скрипка, Белая Скрипка. Щёлк. В голове была прореха, мысли замедляются, свет в глаза, и дрожат руки, но она продолжает играть, ей нужно продолжать играть, она обязана отыграть до конца. Щёлк, голова неимоверно болит, руки немеют, язык прилип к нёбу, яркие лучи прожектора режут зрачки. Она оборачиваются на неё, пока лишь несколько девушек из «первых» скрипок, потом флейты и «вторые» скрипки. Щёлк. Кажется, что все звуки мешаются в один белый шум, руки сами опускаются, корпус тела вот-вот перевесит, и она с глухим ударом падает на деревянный пол. Но нужно играть, играть на скрипке, скрипка. Она не может искалечить скрипку, нужно упасть как можно удачнее для музыкального инструмента.                         — Скрипка, — единственное, что она смогла сказать, прежде чем полностью отключиться. Как она и предполагала, при падении ей чудом удалось сохранить скрипку в целости и сохранности. Дальше, всё было похоже на одно сплошное пятно с разными оттенками, она не слышала половину слов, но пыталась понять, что же именно произошло. Щёлк. Вот её уже везут в больницу, яркая красная и синяя вспышки, люди в белых халатах и множество шприцов. Помнит, как ей было больно, но она не могла ничего сказать врачам, помнит, как не чувствовала рук и ног. Щёлк. Её куда-то везут. Ей всё равно, она лишь надеется, что со скрипкой всё хорошо. Щёлк. Она открывает глаза, белая больничная палата, она пока плохо двигается, она боится, что больше никогда не сможет играть на скрипке. Щёлк. Ей вкалывают обезболивающее, она пытается говорить, но получается лишь приглушённое мычание. Глаза режет яркий свет энергосберегательных ламп, она может пошевелить только кистью, пальцы сжимаются лишь на половину, она уже может говорить, но с большим трудом. Щёлк. Щёлк. Щёлк.                         — Привет, Ваня Харгривз, — режущий голос, девушка медленно поворачивается и видит перед собой точёные черты лица, сощуренные глаза и улыбку, нет, скорее оскал.                         — Хелен, — это было первое слово, которое она сказала после реабилитации, на большее у неё просто не хватило сил, она могла лишь смотреть на скрипачку, открыто улыбающуюся её положению. Капельница, вколотая в левую руку, тихо капала, отсчитывая секунды разговора.                         — Да, Хелен Смис, Хелен, которая уже три года сидит во вторых скрипках. Хелен, которой никто и никогда не говорил, что она хорошо играет. Хелен, которой все говорили, что она всю жизнь просидит за Белой Скрипкой, и это будет считаться честью для неё. Да, та самая Хелен, но теперь ты для меня не помеха. — Она смотрит в глаза Ване и видит лишь пелену из слёз.                         — П-прости м-меня… Я н-не хотела, чтобы кто-то чувствовал себя ущемлённым… Я просто люблю играть на скрипке… Просто люблю музыку и выступления, и е-если ты хочешь на моё место т-таким путём… У-у тебя ничего не получится… Я з-зарабатывала это место потом и кровью… Ч-честно сражалась и н-не н-намерена его потерять вот так п-просто… — Ваня выдавливает из себя каждую фразу, ей хочется плакать, но она не может плакать. Не сейчас. Глухие звуки, но она знает, что Хелен вслушивается, пусть сама в этом и не признается. Никогда.             Она ничего не говорит, даже не смотрит на Ваню, лишь медленно разворачивается на каблуках и мерно цокая, выходит из палаты. Больше она не приходила к Ване, через несколько дней, к пострадавшей стали впускать по несколько девушек-скрипачек. Они все дружно охали и причитали — боялись, что Ваня не сможет играть. Щёлк. Зал реабилитации, руки неимоверно болят, голова гудит, но она шагает вперёд, держась за деревянные перила. Щёлк. Разминает пальцы, они почти не сгибаются, смотрит в потолок и снова на дрожащие от долгих разминок пальцы. Она не чувствует кончики, но пытается об этом не думать. В голове слова Хелен «три года сидит во вторых скрипках», «никто и никогда не говорил, что она хорошо играет», «всю жизнь просидит за Белой Скрипкой». Эти слова были ей знакомы, она знала, что значит не получать поддержки, проблема лишь в том, что она пошла против отца, пошла против его упрёков, прорвалась сквозь пелену замечаний.       Она никогда не обижалась на сестру, если ту хвалили, а её, лишь упрекали, она воспринимала это как должное. Но благодаря музыке, ей стало совершенно плевать все на упрёки, плевать на замечания, она нашла своё дело, смогла открыть себя. Смогла, но она знала, что некоторых людей легче сломать, людям нужна поддержка, но, если все вокруг будут говорить, что ты бездарность, ты сам со временем начнёшь в это верить. Щёлк. День выписки, к ней пришёл почти весь оркестр, это было похоже на большой праздник, праздник на котором не было Хелен, позже Ваня узнала, что когда она была на реабилитации, её вещи обследовали, и, найдя странные таблетки, сделали анализ.                   Выяснилось, что это гамма-гидроксимасляная кислота, органическое соединение, отвечающее за важную функцию в работе нервной системе. Он создавал ощущение седативного лечения, будто бы алкоголь в крови, но лишь небольшая капсула могла привести к атрофированию тела. Ване несказанно повезло, если учесть, что она выпила сразу две таблетки. Врачи были очень счастливы, когда смогли вытащить её, — «она выкарабкалась, благодаря нашим врачам и собственной силе воли». — Да, но чего всё это стоило. Щёлк. Она берёт в руки белую скрипку и гладит её по корпусу, медленно чистит и меняет струны, руки немного дрожат. Волнение, страх и желание. Она кладёт скрипку на плечо и проводит смычком по новым, идеально настроенным струнам. Звук. Чистый звук плавно окутывает пространство, новая нота, и снова, и снова. Композиция складывается из идеально гармоничных звуков, она снова творит, она снова может творить. Так не хочется прекращать, но пальцы слишком напряжены, она опускает скрипку на колени и гладит грифель. Она может играть, может, может! Это слово вырисовывается в голове, как заголовок, как начало чего-то большего. Она боится, что это может повторить вновь и она больше никогда не сможет выиграть, боится, хочет стереть из памяти эту больницу, эти шприцы, эти вспышки и голос Хелен, повторяющий «три года во вторых скрипках», «ни кто не говорил, что я смогу».       Вдруг, она слышит еле различимое цоканье. Хелен. Она элегантна в черном платье и тёмном, словно уголь пальто. Ваня смотрит на неё, девушка держит в руке кофр. Белая скрипка понимает всё без слов. Запрокинув голову, Хелен Смис поднимается по ступенькам на сцену, и садиться рядом с Ваней. Её скрипка отливает кроваво красным, глаза устремлены в зал, она сосредотачивается. Ваня медленно поправляет волосы. Приятное чувство разливается в груди, чувство соперничества, чувство того, что она может показать себя. Давно у неё не было таких соревнований. Она поднимает скрипку, пальцы дрожат, но не от волнения, сейчас это не столь важно, ей нужно творить.             Хелен начинает, она выбрала произведение Ставровского, то самое, о котором она говорила в палате Она резко входит в ритм, играет, будто за ней гонятся, но Ваня действует иначе, она играет вторую партию, партию второй скрипки. Плавно входя в резкий темп Хелен, она будто майский ветерок, окутывает волнение и забирает эту тревожность и резкость, белая пелена — вот на что это похоже. Она чувствует волнение, чувствует наступающую грозу в игре Смис, но в её голове стоит тихая гладь моря, волны незаметно бьются об скалы, затачивая камни. Она играет тишину и спокойствие, она успокаивает бурю, ведь всегда после шторма следует штиль. Она смотрит на Хелен и видит немые слёзы на её щеках. Она проиграла. Проиграла и сама это признаёт, теперь она точно знает уровень Белой Скрипки, та, смогла идеально сыграть вторую, более лёгкую партию, но так, как могут лишь художники — писать картины. Когда играет Ваня, перед глазами встаёт спокойное море, на этом море всегда тихо и безмолвно, всегда спокойно и безопасно. Всегда. Это не уровень Хелен, это что-то большее, чем просто игра, это душа и любовь, отданная музыке без остатка.       Она медленно встаёт с места и протягивает руку, это их первое и последнее рукопожатие и Ваня это понимает. Она смотрит в глаза молодой скрипачки и видит слёзы, видит, что та подавлена, видит…                         — Ты прекрасно сыграла. — она улыбается, искренне, потому что знает каково это, быть изгоем, знает каково это, быть вечно одной, знает, и хочет предостеречь, скрыть, спасти.                         — Спасибо… — тихо, словно это лишь эхо в небольшой пещере на краю обрыва, сказала Хелен. Она плачет, тихо всхлипывая, в этом «спасибо» кроется нечто большее, чем простая благодарность. Ваня, Ваня Харгривз, единственная кто поверила в неё, единственная кто сказал, что она хорошо сыграла без какой-либо наигранности. Честно понимая, как дороги эти слова Хелен. Она незаметно кивнула Ване и медленно, с глухим цоканьем направилась к выходу из зала.                   Через день, Ваня узнала, что Хелен перевелась и теперь будет играть в другом, менее престижном театре, но Белая Скрипка знала, что ещё не раз увидит имя Хелен Смис на обложке журналов с подписью «Лучшая скрипачка в театре имени ***».