Красное и белое

      Ваня проваливалась в сон. Глубокий, мучительный сон, в котором, как сначала казалось девушке, не было никаких красок. Лишь тьма, всепоглощающая тьма, холодная и безжизненная.             «Холодно», — подумала она, когда смогла освоиться в этом месте. Здесь, как показалось Ване сначала, не было ничего, но она ошиблась. Вглядываясь во тьму, она поняла, что находится в огромном зале, со стеклянным куполом, открывающим вид на чёрное небо. На нём не было звёзд, не было и луны, не было ничего.       Ваня посмотрела на свои руки. Всё те же, миниатюрные, с мозолями на кончиках пальцев, Ваня улыбнулась. «Какой же всё-таки реалистичный и красивый сон, но жаль, что так холодно». Она прошлась вдоль сцены и оглядела этот зал. Тихо. Звук от её шагов разлетелся по залу, словно тысяча маленьких осколков, пробираясь во все щели, желая заполнить предоставленное им пространство, целиком и полностью. Девушка чувствовала, что тут не одна, она стала оглядываться по сторонам, но, увы, не увидела никого.                   Обходя сцену, она увидела небольшой стульчик, кажется сделанный специально на заказ из красного дерева, покрытый резными узорами. Ване почему-то казалось, что эта вещица не должна быть тут. Чуть приглядевшись, она увидела на бархатном сиденье аккуратный свёрток, закутанный в атласную белую ткань. «Такая чистая белая ткань, просто удивительно», — восхитилась девушка, полотно и правда казалось чересчур белым, как только что выпавший снег, он будто бы светился изнутри. Ваня смотрела на ткань с минуту, ей не хотелось пачкать её, но желание узнать, что же под тканью, было сильнее. Приподняв за края, почти невесомую ткань, девушка увидела кофр. Белый кофр. Этот футляр она узнает из тысячи, эти потёртые края, облупленную краску по бокам, всё это было её воспоминанием, длиною в жизнь. Щёлкнув застежками, она открыла кофр и невесомо прикоснулась к грифу скрипки. Белая, аккуратно выкрашенная скрипка, тугие струны и потёртый подбородник. «Ты меняешься дорогая, но всё также прекрасна», — подумала Ваня, поднимая скрипку. Здесь, во сне, она казалась ей куда легче, взяв смычок в руки, она провела по струнам, зажимая первые две, одним пальцем. Звук. Резкий, пронзительный оборвал тишину и повис в огромном зале, заполоняя всё пространство.       Ваня чуть отстранилась и посмотрела скрипку. Всё как обычно. Так могло показаться на первый взгляд, но всё не так-то просто. Девушке казалось, что она вот-вот исчезнет, от этой мысли ей сделалось больно. Эта скрипка, она была ей дороже жизни, важнее, чем что-либо.             Тишина зала давила, девушка чувствует, как воздух меняется. Чувствует это кожей, всем телом, он становился едким, прожигает лёгкие. Мысли путаются, становятся невесомыми и в тоже время глушат, она не может удержать скрипку. Глухой удар. И скрипка ломается. Разлетается на тысячи осколков, этот звук оглушает, словно взрыв атомной бомбы, у Вани слезятся глаза от этого грохота. И внезапно. Мёртвая тишина, она слышит, как стучит её сердце, глухие удары отдаются в её голове колокольным звоном. Она задыхается и больше не чувствует пол под ногами, она падает в пустоту.       Тьма, удушающая, она причиняет боль, она здесь одна, ей никто не поможет.                         — Помогите, — тихий всхлип режет тишину, девушка обнимает себя за плечи и всматривается во тьму. Ничего. Совсем. Холодно, у Вани закоченели руки, а изо рта струится пар. Она хочет, чтобы это закончилось, но не может вымолвить ни слова. Так пусто и одиноко, как всё-таки ужасно — сломать скрипку и остаться в одиночестве.                         — Можно я поцелую тебя? — Этот голос, она помнит его, но не может понять, чей он. Она точно знает, что это кто-то важный, кто-то, кому она может доверять, но кто же он? Она смотрит во тьму и видит ярко красный цвет. Он сменяется бордовым, бурым, как застывшая кровь, пунцовым, багряным, алым и выглядит восхитительно. Девушка смотрит и не может оторвать взгляд, всё до этого кажется теперь, просто несущественным, пустым.                         — Как красиво, — шепчет она себе под нос и тянет руку — ей хочется прикоснуться к этому цвету, погрузится в него, остаться в нём. Тепло. Так тепло, кажется, ей не было никогда. Эти цвета мягкие, воздушные, она точно не может сказать, но что это похоже, но с уверенностью может сказать, что это также прекрасно, как и обнимать любимого человека, зная, что он также предан тебе. Она улыбается, смотрит на яркие оттенки красного и видит ещё кое-что. Лицо, с аккуратными чертами, острыми скулами и изумрудными глазами. Что-то больно кольнуло в сердце, Ваня хочет прикоснуться к этому лицу, но не может. Оно исчезает, снова и снова.                         — Пятый, — это слово. Нет. Это имя, те слова, их сказал Пятый, это его черты, эти краски, это он сам, живое воплощение того прекрасного, тёплого чувства, что разливалось в сердце девушки, когда она видела его. Что ей делать? Что она могла, сделать? Ничего, лишь ждать и она ждала.                         — Ваня, поднимайся, пойдём со мной, — это Пятый, он берёт её за руку и ведёт. Ведёт куда-то, но девушке уже всё равно. Это он, живой, настоящий. У неё слезятся глаза, но на бегу это не заметно. Совсем нет.                         — Ты Пятый, да? — Она задаёт вопрос, уже заведомо зная ответ. Парень в знак согласия кивает и она снова перемещается в огромный зал с куполом вместо потолка. В её руках скрипка, она выглядит по-другому, но девушка знает — именно эта скрипка настоящая. Она зажимает пальцами струны и ясный, звонкий звук разрезает тишину. Она больше не кажется удушающей, причиняющей боль, вовсе нет. Всё потому что на последних рядах сидит он. Пятый, он внимательно слушает и ждёт, когда она начнёт играть ту самую мелодию. Они смотрят друг другу в глаза и Пятый кивает ей.                   Звуки, мягкие звуки заполняют зал, мелодия отскакивает от стен и становится похожей на эхо. Сквозь купол видна луна. Белая яркая луна. Девушка только сейчас замечает, что одета в белый фрак, только сейчас видит, как прекрасна луна в полнолуние, именно сейчас звёзды кажутся ей особенно красивыми. Она продолжает играть, её музыка наполнена ночным ветром, сиянием звёзд и чертами лица Пятого. Она играет для всего мира и одновременно, лишь для одного человека. Он смотрит, слушает, видит её всю, и она также наблюдает за ним. Эта музыка, эти движения, зал. Всё сливается воедино, в один звук, мягкий, звонкий и прекрасный. Она вкладывает в эту мелодию его каштановые волосы, изумрудные глаза и тонкие губы.       Но ничто не вечно. Ваня опускает скрипку и слышит, как Пятый хлопает ей из зала. Хлопки отскакивают от стен и становятся эхом, глухим, рассыпающимся на тысячи осколков. Она смотрит ему в глаза и видит целый мир. Видит и бежит к нему, позабыв о скрипке, забыв обо всём, она бежит к нему, чтобы обнять, почувствовать его рядом. Он ждёт её, а когда она прижимается к нему всем своим тельцем, он целует её в макушку, зарывается носом в её волосы и приглушённо дышит, шепчет что-то на ухо, но она не слушает, лишь чувствует лишь его горячее дыхание и жмуриться от ощущений. Рядом, вот он, настоящий Пятый, она не хочет открывать глаза, но приходиться, ведь ничто не вечно. Его нет. Холодно. Чертовски холодно, она жмуриться и чувствует, как горячие капли жгут глаза. Воздуха как будто становится меньше, она задыхается, от глухих рыданий.                         — Как же холодно, мать твою, — вырывается из потрескавшихся губ едкое ругательство, оно остаётся лишь звуком. Бессмысленным и глупым, таким же, как жизнь без Пятого.             Девушка снова проваливается во тьму, но на этот раз она видит свет. Свет энергосберегающих ламп в хирургической палате номер 6.