***
На полу кровь, у «Восьмой» не дрожат руки или если даже бы это было так, это же её работа, и она будет выполнена крайне успешно. — Он ещё жив? — Вскинув бровь и закинув молоток себе на плечо, она перевела свой взгляд с заключённого на «Второго». — Вполне, у нас в планах не было его убивать, лишь сломить физически и морально, мне ли тебе объяснять… — «Второй» бывает очень многословен после «работы», для девушки это было не в первой, однако, бесило как в первый раз. — Да знаю я, — огрызнулась она и посмотрела на Бена, (вроде так звали дружка Пятого) точнее, на то, что от него осталось. Ног не было, точнее они были обрублены до колен, огрызки плоти и куски мяса валялись тут неподалёку, им со «Вторым» скоро нужно будет начать собирать их. У них в контракте и вправду не было пункта с его убийством, лишь покалечить, они вкололи этому парю две дозы снотворного и остановили кровотечение — до больницы он точно доживёт, а дальше это не их забота. — Как думаешь, он сможет оправиться от такого, — задумчиво пробормотал «Второй», сложив руки на груди и уставившись на результат своих стараний. — Не знаю, у всех по-разному, знаешь, он ведь почти не кричал, думаю, мы больше сломали его морально, чем физически. — Хмыкнула «Восьмая», как-никак она спец в этом деле. — Это подло, — нахмурился «Второй». — Это наша работа Диего, — мужчина дёрнулся, услышав своё имя, когда его звали по номеру, было легче, так он не чувствовал себя пленником Агентства. Называя его по имени, люди напоминали ему о жизни, которая была до этого, и это было больнее, если бы ему отрубили палец. — Зови меня по номеру, Лайла, — девушка не удивилась, что мужчина задействовал тот же приём, что и она сама, однако, это нисколько её не задевает. Ей уже всё равно, как её зовут, она выросла из того возраста, когда у людей вспыхивают глупые картинки перед глазами, когда их называют по имени. В этом они с Диего кардинально отличаются. Попав в Агентство детьми, они привыкли по-разному трактовать понятие слова «дом», когда речь заходила о том, чем они его считают. Лайла закопала все воспоминания о прошлой семье в далёкий ящик под грудой земли, где-то на окраинах богом забытого городка. Диего же хранил воспоминания на виду, ни дня не прошло, чтобы он не вспоминал прошлую счастливую жизнь, однако работа киллером его вполне устраивала. Но частичка человечности в нём всё же есть, и она проскакивает наружу чаще, чем у кого бы то ни было. — Ты такой ребёнок, знаешь? — Ухмылка на губах заставляет Диего нахмуриться и отвести взгляд. — Ты уже вызвала скорую? — Вот и оно — его человечность, она проявляется в мелочах, однако, даже так, это здорово отличает его ото всех. — Вызвала. Ты так волнуешься, будто это твой друг, а не Пятого, — Лайла вскидывает бровь, но смотрит скорее с интересом, чем с осуждением. — Он просто человек, который связался с Пятым, он ни в чём не виноват. — Диего массажирует глазные яблоки и ему даже не нужно смотреть на Лайлу, чтобы понять, что она снова улыбается. — Знаешь? Ты слишком сентиментален для убийцы. — Знаю, но ты всё равно меня любишь, — начал с козырей, Диего дёрнул за правильные ниточки, на секунду с лица Лайлы сошла улыбка, но лишь на секунду. — А чего стесняться, на твоём фоне я выгляжу ещё круче, — для обычных людей тот факт, что они обсуждают такие «обычные» вещи на месте преступления, показались бы аморальными. Однако, эти двое уже давно привыкли. Лайла ведь всё-таки вызвала скорую, Бен не умрёт, у них всё записано и всё по расписанию, в их планах нет смерти Бена, не сегодня.***
Выйдя из здания, Ваня направляется к уже знакомому ей парку, они всегда встречаются с Элиссон именно там. Уже издалека, она заприметила сестру, благодаря её парню — его сложно не заметить, гора мышц не позволяет. — Как ты, сестрёнка? — Элиссон всегда здоровается объятием и этот раз не исключение. В цепких объятиях сестры, Ваня немного успокаивается, прокручивая в голове речь, которую обдумывала всю дорогу. — Да всё хорошо, я… — Я так волновалась, не знала, что и подумать, звонила тебе миллион раз, а ты трубку не брала и я… так разнервничалась! — Со стороны Элиссон слышится тихий всхлип. Ваня и правда была не из тех, кто игнорирует звонки от кого бы то ни было, особенно от сестры, но тут была другая ситуация. — Прости, недавно купила новый телефон, вот и ты и не знала моего номера, а старый, — Ваня чуть замялась, по правде говоря, разговор шёл не совсем в то русло, в которое она надеялась, — в общем, его больше нет и точка. — Врала Ваня плохо, однако Элиссон уже привыкла игнорировать этот факт. — Ваня, не пугай меня так больше, я же волнуюсь за тебя. — Лютер стоял поодаль и если честно не знал, куда себя деть. Ваня это видела, поэтому решила прекратить долгие нотации Элиссон по поводу того, что она чуть всю пачку валерьянки не выпила за раз из-за страха за свою сестрёнку, одной фразой: — Может пойдём перекусим? — Этот вопрос не заставил себя долго ждать, схватив Ваню под локоть, Элиссон начала буйно рассказывать о том, какие рестораны им лучше посетить, а Лютер уже более открыто шёл позади. Ваня не знала точно, расскажет ли она когда-нибудь Элиссон о том, что с ней произошло. Вряд ли, это тайна, которая навсегда должна остаться тайной, ложь, которая никогда не должна раскрыться. Это немного давило на её совесть, однако, она может поспорить, что у Элиссон тоже полно секретов от неё самой, это немного облегчало тот камень, что появился у неё в душе.***
Пол холодный, с подбородка капает солёная жидкость и у Пятого чертовски дрожат руки. Но не от холода. Конечно, нет. «…Бен, Бен, Бен, Бен… это я…я виноват во всём… Бен, Бен, прости меня…», — это похоже на молитву, которую Пятый повторяет раз за разом и не может остановиться. Всё кажется нереальным, шуткой, которая вышла из-под контроля, будто кто-то на съёмочной площадке забыл сценарий и решил сымпровизировать. Но у него вышло паршиво, лучше бы он выучил свои реплики, как следует. Ошибка. Это ошибка. Первая с того момента, как он поступил на службу в Агентстве, настолько непростительная, что хочется разодрать себе горло, но у Пятого нет сил даже на это. Ему некому позвонить и рассказать, что произошло — для этого был Бен. А теперь его нет. Пятый в этом виноват, он виновен в том, что Ваню подстрелили, он виновен в том, что Лайла стала «такой» он виновен в том, что его лучшего друга убили. Он — ошибка, вечности не хватит, чтобы искупить его вину, он облажался и это стоило ему слишком дорого. — Нет, это не может быть концом, всё ещё можно исправить, — шепчет Пятый, но он не верит. Он уже ни во что не верит. Всё сломано, он проиграл. Он ничтожество, он ничего не исправит. «Но Бен бы не одобрил этого», — голос, он в голове или же наяву. Пятый не смог понять, да и какая разница. Голос отдаётся внутри черепной коробки тяжёлым набатом, Пятый слышит, как он сам вдыхает воздух через нос, как его лёгкие наполняются живительным кислородом. Как будто он забыл, как это делается, словно он маленький ребенок и на минуту забыл, как дышать. Он и правда видит себя именно таким, глупым ребёнком, сидящим в холодном углу, а на полу разбросаны части какой-то игрушки, и Пятый плачет. Он один. Он знает, что его не будут ругать за то, что он её сломал, ему стыдно перед самим собой. Сейчас, он смотрит на них и понимает, что ничего уже не исправить, он больше никогда в неё не сыграет. Вокруг никого, кто бы мог понять и пожалеть его, ведь эта игрушка — единственное, что у него было. А теперь и этого нет. И это он виноват, во всём виноват этот глупый мальчик, сидящий в углу комнаты и тихо рыдающий над сломанной игрушкой. Пятый виноват. Это на него не похоже, всё это не похоже на того Пятого, которого он знал сам. Но сейчас всё то, что «было» не важно, ведь это никак не изменит того, что сейчас. Усилие, с которым он заставляет себя подняться чудовищно. Почему-то ему кажется, что, если он не уйдёт отсюда, всё останется, так как было раньше. Если он не уйдёт, может Бен вернётся? Может всё это просто сон? Как же здесь холодно, наверное, поэтому Пятый так дрожит, и он не плачет, у него просто слезятся глаза, правда ведь? Пятый не плачет, Пятый сильный, Пятый не тот маленький мальчик, забившийся в угол и рыдающий над сломанной игрушкой. Конечно, нет, он — киллер, за которым стелется шлейф убийств, он не может плакать. Пятый давит на глазные яблоки и трёт их, уверен, что они красные. У него очень холодные пальцы и он дрожит от холода, не от того, что к горлу подступает очередной комок.***
Бен ничего не слышит, уже ничего не чувствует, ему кажется, что он уже мёртв. Сирена скорой помощи и осознание — он всё-таки жив. Боль. Он не чувствует ног и вспоминает, что было. «…Твой дружок тебя продал…». Бен помнит лишь это, может вспомнить лишь это. Он знает, что с ним сделали, может вспомнить их лица, но самым первым были именно эти слова. Предательство было куда хуже боли, через пелену сна он пытается убедить себя, что эти слова ложь. Но не знает как. Он чувствует, как всё тело облепили трубками, которые заставляют его тело качать кровь, но Бену, если честно всё равно. Лучше бы он умер. Жить с тем, что тебя предал человек, которому ты доверял — невыносимо. Бен, наверное, слишком наивен, раз решил, что Пятый считал его другом. Пятому ведь был нужен врач, а не друг, а Бен вообразил себе, что они друзья, может Пятый уже давно хотел сделать так просто не было подходящего момента. «Давление падает, кровотечение снова открылось, кровь не останавливается, пульс замедляется!». Этот крик Бен слышит, будто бы через пленку, отголоски фраз долетают смазано, но мужчина почему-то всё понимает. Всё плохо. Очень. Он может не выжить. Почему-то эта мысль его успокаивает. «Пусть я умру, никто меня не хватиться, я всего лишь одинокий врач, которого предал лучший друг, какой смысл во всём этом?». Смерть — это лишь начало чего-то. Чего именно Бен не знает, но хотел бы узнать. Раньше, наверное, несколькими часами ранее, он хотел бы выжить, ведь ему было ради кого. Ради Пятого, он бы выкарабкался, что уж тут, ради друга он бы вышел из комы, если бы тот попросил. Но теперь. «Ты был лишь врачом, он тебе не друг, он тебя продал, всё это правда» — эти мысли такие очевидные и понятные, Пятый ведь никогда и ни к кому не привязывается, Бен не исключение. Бен — всего лишь пешка. Пока в реанимации пытались остановить кровотечение, никто не заметил, как из-под века мужчины пролилась незамеченная никем слеза.***
Пятому хочется закурить, но он ненавидит вкус табака на языке. Пробовал однажды и это было не лучшее решение. Но сейчас хочется, лишь выпить бутылку виски, выкурить несколько пачек Marlboro и вскрыться, Пятый пока не знает в какой именно последовательности, но хочется только эти три вещи. Телефон всё также зажат меж его пальцев, когда Пятый входит в квартиру друга. Крепко сжимает корпус телефона, эта квартира пропитана воспоминаниями. Они глушат боль, Пятый будто пытался игнорировать её всё это время, а сейчас она рвётся наружу. Он касается покрывала на кровати друга, это происходит само собой, он точно не знает зачем, просто так нужно. Проходится по ковру и смотрит на то, как зашторено окно. Эти шторы покрыты толстым слоем пыли и это так не похоже на Бена, он ведь всегда такой чистюля. Что-то бьёт под дых, и Пятый сгибается чуть ли не втрое, ухватившись за живот. От этого больно почти физически, ему «страшно» он не знает, что будет дальше, ему хочется остаться в этой квартире навечно, как будто ничего не было. Здесь всё пахнет Беном, здесь много воспоминаний о тех вечерах, когда Бен предлагал остаться Пятому на праздники, ведь ему было одиноко и Пятый оставался. Всегда, но никогда из жалости. Пятый никогда и никого не жалеет, потому что знает, что жалеть — это не уважать человека. Это значит перебарывать себя и пытаться выдавить эмоцию сожаления, но кому, чёрт побери, сдалось твоё сожаление. Поэтому Пятый никогда не оставался здесь из жалости — если ему не хотелось он так и говорил об этом Бену, он не пытался врать, ведь они друзья, а друзья не обижаются из-за такого. И Бен не обижался. Никогда. Каким бы бесхребетным и неаккуратным не был Пятый относительно своего физического состояния, Бен лишь ворчал, но продолжал зашивать его раны, попутно читая очередную лекцию о самосохранении. Он, кстати, знал, что Пятый его не слушал, но продолжал бормотать себе под нос базовые правила поведения при пулевом ранении. Пятый думал, что в его организме больше не осталось воды, но он ошибся. Сейчас, почти лёжа на полу в холодной квартирке Бена, он снова готов разреветься, как годовалый ребёнок. Ему даже не стыдно. Только больно. Холодными пальцами он набирает номер, он не готов, но должен знать наверняка. — Вы убили его? — Нет приветствия, у него хриплый голос, наверное, от слёз, не важно. На другом конце молчат слишком долго, а может всего несколько секунд, Пятый не уверен. — Он в реанимации, ты вряд ли успеешь с ним попрощаться. — Куда ехать? — Мотылёк надежды. Белый, светлый, если сжать слишком сильно она задохнётся, но Пятый будет аккуратен. В этот раз он не совершит ошибку. Больше никогда. — Будешь оплакивать его труп? Ты стал таким сентиментальным во последнее время, Пятый, теряешь хватку? — Пятому уже всё равно, пусть хоть весь мир в нём разочаруется, ему нужно лишь два человека, чтобы быть счастливым всю жизнь. — Куда? — Выдавливает из себя слово, сдерживая рыдания, надежда тлеет внутри, но она не может заглушить этого всепоглощающего страха.