Я — Драко Люциус Малфой

      6 июня.       Да уж, не прошло и недели, а я уже залез в этот блокнот. Почему сегодня? Да потому что День Рождения!!! Ура мне! Поздравляю, Драко. Тебе стукнуло двенадцать.       И что? В чём разница? Только в цифре. Ощущение такое, что я из Хогвартса и не уезжал, в гостях был весь факультет, даже старшекурсники. Честно, было странно всех их видеть, как будто из Большого зала переместились по мановению волшебной палочки. Или денег моего отца. Знаю, он заботится о моём будущем, но это, по-моему, слишком.       Он побеседовал с капитаном команды Слизерина по квиддичу, с Блетчли, и был так доволен их рассказами о моих тренировках. Нет, я не против. Это приятно, когда тебя хвалят. А вот упоминание Грейнджер немного перекосило отцу лицо. Я-то знаю, чем отличается самодовольная ухмылка, от недовольной. Посторонний и не заметит, но не я. Видимо, сегодня он решил не портить мне настроение разговорами, но уверен, что завтра беседа обязательно состоится.       Ясное дело, ни за что не скажу, что дружил с Грейнджер. Хотя у меня такое ощущение, что мама что-то подозревает. Когда Добби разбирал мои чемоданы, она заметила стеклянный шар и осторожно вытащила его из носка, в который я его спрятал.       — Что это, Драко? — с улыбкой спросила мама. — Какая милая вещица. Кажется… магловская.       Её улыбка стала не такой весёлой. Мне стало страшно.       — Кто её тебе подарил? — мама смотрела, как кружатся снежинки, но её брови сдвинулись. Похоже, она расстроилась.       — Я его нашёл, — с трудом выдохнул я и понял, что первый раз в жизни соврал маме. Лицо горело, в горле что-то застряло.       Мама внимательно посмотрела мне в глаза. Я не мог этого выдержать, отвёл глаза.       — Ты можешь доверять мне, сынок. Если это секрет, я никому не скажу. Ты хороший мальчик, у тебя могут быть друзья…       — Это Грейнджер мне подарила, — почти прохрипел я, но почему-то стало легче на душе.       — Девочка с Гриффиндора? — уточнила мама.       Я кивнул.       — Что ж, — вздохнула она, протягивая мне шар. — Боюсь, твоему отцу не понравится, если он будет бросаться в глаза. Не хочешь… от него избавиться?       Мне вдруг стало так больно. Избавиться? От единственной вещи, которая напоминает о ней? Но отец будет в гневе, он может испепелить этот шар, если узнает. Я просто посмотрел на неё и сказал:       — Не хочу.       Сердце ушло в пятки. Мама долго смотрела на меня, потом на шар.       — Не ставь его на видное место, Драко.       Мама погладила меня по голове, поцеловала в лоб и вышла из комнаты.       Домовик смотрел на меня не моргая.       — Чего уставился? — прошипел я.       — Простите, молодой хозяин! — пропищал он. — Добби может спрятать. Спрятать так, что никто не найдёт.       Я был удивлён. Этот домовик никогда в жизни не разговаривал со мной. Только выполнял приказы. Отец ужасно жесток с ним, лупит почём зря, не понимаю, почему.       — Не надо, — сердито ответил я.       Не хотел, чтобы этот шарик кто-то заметил, жаль, что не разбираю свои вещи сам.       Но самое странное, что я среди гостей и друзей, их родителей, в толпе, наверное, из сотни волшебников, хотел видеть только одного, которого не было. То есть одну. Последний раз я видел Грейнджер на вокзале. Она, как всегда, была с Поттером и Уизли. Все они разговаривали с Хагридом.       Как же обидно, что я даже попрощаться с ней не могу. Грейнджер вдруг посмотрела в мою сторону. У меня как будто всё внутри перевернулось. Они вошли в поезд, и больше я её не видел.       И даже наевшись вдоволь самых вкусных сладостей, носясь с друзьями по саду, играя в волшебные прятки и летая на метле, я мечтал, что она вдруг появится и скажет: «С Днём рождения, Драко!» Но это несбыточная мечта.       10 июня.       Странно, я каждый день перечитываю этот блокнот, иначе не могу. Это какое-то обязательное правило: каждый день перед сном я открываю свои записи. Стало казаться, что эта толстая тетрадь — самая дорогая вещь в моей жизни. Я читаю, и как будто всё происходит снова. Я в Хогвартсе, на стадионе, ловлю свой резвый снитч. И снова могу представить, что у меня есть друг, хотя я давно его потерял. Мне нравится читать о ней. Мне кажется, я только для этого просыпаюсь утром, чтобы дождаться вечера и открыть эти записи.       Я так много писал о ней. Слишком много. Если бы я увидел такое у Гойла, решил бы, что он влюбился, и уж точно не оставил бы это без внимания. Не хочу, чтобы надо мной смеялись. Это ужасно. Это неправда! Ни в кого я не влюбился! Мы просто дружили и всё. Только непонятно, почему тогда я так хочу читать о ней, об этой грязнокровке? Не хочу её так называть и не буду.       Грязь — это же всегда что-то плохое. Причём тут Грейнджер? Она, может быть, ужасно вредная и упрямая, но ведь она тоже волшебница, пусть и нечистокровная. Отец много раз говорил, что общаться с такими нельзя, мы должны презирать их. После дня рождения такую лекцию прочёл! Говорил, что я не должен позорить свой род, что грязнокровка не должна быть лучшей на курсе — это невозможно. Чтобы я приложил все усилия и обошёл её.       Мои объяснения его не устроили. Отец считает, что я сделал слишком мало. Так обидно. Похоже, он хочет, чтобы я ненавидел Грейнджер. Но у меня не получается. Не могу думать о ней плохое. Не знаю, как быть.       20 июня.       Никогда не думал, что однажды захочу остаться один. Это новое и странное чувство, когда не хочется играть и развлекаться, разговаривать с друзьями и родителями. Просто быть одному. Мне нравится стаскивать из библиотеки какую-нибудь книгу — по зельеварению или сказки о древних волшебниках — уйти в сад или к озеру и просто читать.       Иногда я купаюсь, потом загораю. Мама против того, чтобы я много времени проводил на солнце, боится, что обгорю, кожа слишком белая. А я хочу быть хоть немного темнее. Пэнси загорает очень сильно, становится красивого, почти оранжевого цвета. Но я так не могу. Краснею, и потом всё болит. Мама велела поставить навес возле озера, прячусь там, если день слишком жаркий.       Лучше всего облачные, но солнечные дни, тогда можно лежать на берегу и смотреть в небо. Когда я был маленький, не мог себе представить, что облако может быть на что-то похоже. Мама пыталась мне показать, как это делается, но я так и не понял. Зато сейчас я вижу так много фигур в небе. Облака могут быть похожи на птиц, на коней, странных животных и даже лица людей. Это так увлекательно.       Я могу даже на обед домой не приходить. Добби вечно следит за мной, как за младенцем. Ужасно раздражает. Знаю, мама боится, что я утону, обгорю, проголодаюсь, перегреюсь. А этот шпион всё ей рассказывает. Это его работа, ясное дело, но никому нет дела, что я уже взрослый и не нуждаюсь в такой чрезмерной опеке. Мне двенадцать, а не шесть!       30 июня.       Как обычно, перечитал дневник. О! Первый раз его так назвал. Ну и пусть. Дневник, так дневник. В общем, перечитал и понял, что мне стало намного спокойнее. Сердце уже не ёкает при воспоминании о Грейнджер. Это очень хорошо. Значит, скоро совсем всё пройдёт. Забуду об этой глупой дружбе, и всё будет, как всегда.       Но, вообще-то, хотел написать о другом.       Мама с чего-то вдруг решила, что мне скучно. Думала, раз я ухожу из дома, значит, мне плохо. Не понимаю, в чём тут смысл? Почему, если я хочу побыть один — значит мне скучно и нужно срочно меня спасать и развлекать? Покоя теперь вообще никакого. С утра до ночи рядом Грег и Винс. Всё время болтают обо всякой ерунде — о еде, новых игрушках, подшучивают друг над другом. На озере никакого покоя, носятся, орут, плещутся. Теперь ни почитать, ни подумать о своём.       Но это не самое страшное. Три дня назад Пэнси стала появляться каждый день. Сначала пришла с матерью, потом одна, а сегодня приволокла с собой Дафну Гринграсс. Даже не знаю, как к этому относиться. Не понимаю.       С одной стороны, было весело. Мы хорошая, дружная компания, всегда находим чем заняться: купаемся, валяемся на берегу, едим всякие вкусности, которых не было, пока я был один, играем в волшебные карты. Но с другой, у меня теперь свободное время осталось только вечером, когда все уходят. Стал меньше читать, а мне очень нужно читать, чтобы обойти Грейнджер по всем дисциплинам. Родители же хотели, чтобы я был лучшим на курсе, и сами же мешают. Странно как-то. Если бы они не приглашали в гости моих друзей, я мог бы лучше учиться.       Мама приходила вечером, выпытывала, как я себя чувствую, о чём думаю. Говорила, что ей очень нравится Пэнси. Предложила устроить праздник для всех чистокровных сокурсников со всех факультетов, даже с Гриффиндора. В тот момент я вдруг испытал что-то похожее на надежду. Передо мной вдруг возникло лицо Грейнджер. Сердце так сильно забилось. Но мама, глядя прямо мне в глаза, повторила: «Только для чистокровных. Это наш круг».       Надежда умерла. Как же это было неприятно.       Я согласился. Видел, как мама хочет сделать что-нибудь интересное для меня. Только решил, что мне хватит сокурсников со Слизерина. Я ведь ни с кем больше не общаюсь, ни с когтевранцами, ни с пуффендуйцами, о Гриффиндоре вообще нечего говорить. Я не прочь пообщаться с Забини и Ноттом, они поумнее будут, чем Грег и Винс.       Нет, всё-таки Грейнджер ещё сидит где-то в голове. Надо бы её выкинуть оттуда.       15 июля.       Завтра уезжаем с родителями в Париж. Мама давно хотела. Слышал пару раз, как она намекала на это отцу. Ему явно не нравится эта идея. Он бы предпочёл не покидать свой кабинет, библиотеку, но она как-то его уговорила. Я там ещё не бывал, интересно.       17 июля.       Я ещё никогда не слышал, чтобы родители ругались. Я и сейчас не уверен, что они ругались, но отец точно был недоволен и ругал маму.       Сегодня она отвела нас в Лувр — магловский музей. Отец категорически не хотел туда идти, но мама утверждала, что это культура, красота, и ребёнку, мне, значит, будет полезно это увидеть.       Это было действительно впечатляюще: много огромных красивых залов, столько разных картин, правда, все они были неживые. Непонятно, какой в них тогда смысл? Мама восхищалась, а отец всё время ворчал, что это разврат и непотребство, что порядочным волшебникам нечего тут делать. Но мы следовали за мамой, куда бы она ни шла.       Почему-то я задержался у одной картины. На ней была красивая голая женщина. На табличке было написано: «Великая одалиска»*. Не понимаю, что в ней великого и что значит «одалиска», но почему-то я замер, как вкопанный. Смотрел на её глаза, маленький нос, тёмные волосы, плечи. В груди что-то сжималось, и во рту пересохло.       Отец вдруг обхватил меня за плечи и повёл прочь, велев матери следовать за нами немедленно. Эта девушка застыла у меня перед глазами, и я не мог отделаться от этого образа. Мама была в недоумении. Только в гостинице, когда меня отправили в свою комнату, отец стал громко возмущаться, что мама привела сына — меня — в дом разврата, что я слишком мал, чтобы оценить подобное «творчество». Мама сначала молчала, потом пыталась доказать отцу, что ничего такого в этих картинах и скульптурах нет. Что красота человеческого тела — не разврат, а искусство. Но отец настаивал, и мама согласилась в итоге, что я ещё мал для подобных музеев.       Может, отец прав? Я закрывал глаза и видел ту женщину — её спину, ноги, грудь. Дыхание перехватывало. Не хотел её видеть, а она всё равно возникала. Наверное, когда пройдёт немного времени, она исчезнет, но мне не по себе от того, что я её увидел. Разве это правильно, видеть голыми посторонних людей? В этом есть что-то странно привлекающее, но от этого становится не по себе и немного страшно.       Не мог отвлечься и стал перечитывать дневник. Снова вспомнил, как мы с Грейнджер тренировались на стадионе, как она пыталась сбить меня с метлы своим смешным ненастоящим бладжером. А потом, как мы подружились, как летали наперегонки. Понял, что она снова успокоила меня. Как тогда с чёрным призраком. Здесь, далеко от дома, вспомнил о ней, и захотелось вернуться в Хогвартс. Ещё так долго ждать.       20 июля.       Мы побывали в магической части Парижа. Сначала было очень скучно, потому что мама повела нас по магазинам одежды и украшений. Честно признаться, Косой переулок, просто какие-то задворки в сравнении с Rue de tout — Улицей Всего на свете. Извилистые улочки с красивыми светлыми старинными домами, украшенными большим количеством цветов. Косой переулок кажется мрачным в сравнении с этой улицей.       Ужасно устал от хождения по магазинам с мамой и отцом. Но потом мы вошли в магазин сладостей. Это самое великолепное место, что я видел в своей жизни. Родители разрешили мне абсолютно всё! Набрать сладостей для себя, для друзей, сколько угодно! Это было так круто! Я набрал полную большую корзину, нечасто отец бывает так щедр, надо было воспользоваться ситуацией. Мне кажется, мы всё это никогда не съедим, даже всем факультетом.       Потом мы отправились в магазин игрушек. Мама почему-то решила, что мне там может что-нибудь понравиться. Я, если честно, был уверен, что там мне нечего делать. Я давно не играю в игрушки. Волшебные шахматы у меня и так есть, настольные игры, карты. В том магазине были игрушечные мётлы, мягкие поющие и танцующие игрушки. Столько всего яркого и интересного. Но я осознал, что уже вырос из этих глупостей.       А потом, увидел полку на полстены, заставленную… стеклянными шарами. Показалось, что сердце остановилось на мгновение. Я снова вспомнил о ней. Шары все были разные — с названиями городов, континентов, внутри помещались разные здания, предметы, даже животные. У меня разбежались глаза. Ко мне подошла пожилая колдунья.       — Вам понравились волшебные шары, юноша? — сказала она по-английски и улыбнулась.       — Да, мадам, — удивился я. — Вы знаете, что я из Англии?       — О, конечно! Англичане очень отличаются от других.       — Я хотел бы купить шар, — выдохнул я. — Самый красивый, из Парижа.       — Тогда, всё очень просто!       Она достала с верхней полки маленький шарик, который легко помещался в ладони. Внутри стояла Эйфелева башня, рядом крохотная Триумфальная арка, а с другой стороны, Собор Парижской Богоматери. Волшебница встряхнула шарик, и вокруг достопримечательностей закружились крохотные золотистые звёздочки. Было красиво.       — Это слишком просто, — скривился я. — Совсем как у маглов.       — Волшебство в том, милый юноша, что внутри меняются времена года. Летом звёздочки, осенью это будут опавшие разноцветные листья, зимой — белоснежные снежинки, а весной — лепестки цветов.       — Ладно, — ухмыльнулся я. — Беру.       Я вышел из магазина лишь с одной мыслью — это первый подарок в моей жизни. Я никому ещё ничего не дарил от себя. Только, как? Как это сделать?       — Выбрал что-нибудь, Драко? — заинтересованно спросил отец.       — Да, — кивнул я и показал ему шар.       — Безделушка? — недовольно приподнял он бровь. — И это всё?       Отец смотрел на меня долго и озадаченно. Не знаю, на что он рассчитывал, что я скуплю весь магазин? Наберу чего-то, что мне совсем не нужно? Конечно же я не сказал, что купил шар не для себя.       Я сам не даю себе забыть о Грейнджер. Нужно бы не думать о ней, и уж тем более, не покупать подарки. Мне кажется, желание вернуться в Хогвартс стало ещё сильнее.       25 августа.       Я не читал дневник. Ничего не писал нарочно, думал, что это как-то поможет настроиться. Забыть Грейнджер навсегда. Решил оставить стеклянный шар из Парижа себе. Тренировался, жил себе спокойно, пока отец не пришёл в мою комнату с лекцией.       — Это очень важный год, Драко, — начал он. — Я уверен, что вскоре мы избавимся от дряхлого директора Хогвартса. Ему давно не место в столь престижной школе. Своим «авторитетом» он только ослабляет позиции Хогвартса среди других школ магии. Это недопустимо! Я, как член попечительского совета, категорически настроен сместить Дамблдора с этой должности. Ты готов помочь мне, Драко?       Я, если честно, растерялся. Разве я могу выбирать?       — Конечно, отец, — ответил я. — Сделаю всё, что от меня зависит.       — Я уверен, что могу на тебя положиться, — улыбался отец. — Твоя задача не так уж сложна, Драко. Поттер…       Я с трудом сдержал глубокий вздох. Опять шпионить, ясно.       — … Уизли, Грейнджер — основные объекты внимания. Эта бестолковая троица наверняка наделает кучу глупостей, может быть, даже подвергнет школу опасности. Следи, будь внимателен, сообщай мне обо всём подозрительном, что будет происходить в школе. Малейшие нарушения! Скоро, грязнокровкам станет очень-очень несладко там находиться. Я сделаю всё, чтобы чистокровные блистали, были украшением Хогвартса, а эти… — отец с отвращением скривился, — … мерзкие грязнокровки понесутся вон из школы, словно крысы с тонущего корабля, — отец вдруг снова доброжелательно улыбнулся, я даже удивился. — Уже завтра в гостиную Слизерина доставят новейшие мётлы для вашей команды. Не подведи меня, Драко!       — Мётлы? — удивился я.       — Конечно! Вы должны быть лучшими в квиддиче! Каждый игрок будет обеспечен новой метлой. Сверхскоростной! Остальные будут просто плестись в хвосте.       — Отлично! — выдохнул я. Уже жду не дождусь, когда же смогу опробовать новую метлу.       — Но учти, Драко, — как-то очень тихо произнёс отец, и холод прошёл по спине. — Если ты меня подведёшь, если я только узнаю, а я узнаю, поверь, что ты общаешься с этой… гриффиндоркой…       — Отец, я не общаюсь… — испугался я.       — Учти! Ей не поздоровится! Она — грязнокровка! Тебе — чистокровному аристократу — не пристало тратить своё время, внимание на таких, как Грейнджер.       — Но я не… — хотел оправдаться я.       — Ты понял меня, Драко?       Отец мерно постукивал своей тростью по ладони. Я смотрел на эту серебряную змеиную голову и даже представить не мог, что будет, если я вдруг пересекусь с Грейнджер, а кто-то меня сдаст.       — Да, понял, отец, — тихо ответил я.       Теперь пытаюсь понять, что же всё-таки затеял отец. Такое впечатление, что у него есть какой-то план, но какой?       Завтра мы с отцом отправляемся в Косой переулок, покупать всё для учебного года. Наконец-то у меня появится форма для игры в квиддич. Почему-то волнуюсь немного, сам не знаю, почему.