Я — Драко Люциус Малфой

      27 декабря.       Казалось бы, рождественские каникулы должны доставлять радость. Но, на самом деле, праздник был коротким и каким-то невесёлым. Родители велели ложиться спать. Вот тоска! В прошлом году было так здорово — бал, гости, горы подарков. Что случилось, я не понимаю. Отец не в духе, мама какая-то взволнованная.       Отца раздражает, что случившееся в Хогвартсе не получило должной огласки. Родители маглорождённых не подняли шумиху, это очень странно, даже для меня. Интересно, что должно случиться, чтобы отец был доволен?       Я всё думаю, как там Грейнджер? Она сказала, что через несколько дней шерсть сойдёт. Наверное, полиняла уже. Не могу сдержать смех, когда об этом думаю. Это же надо так влипнуть! Может, я и не скажу никому о её оплошности, но, пожалуй, ещё не раз ей об этом напомню. До чего же забавно!       Понять не могу, зачем она превращалась в кошку Булстроуд? Народа полный Хогвартс, кошек тоже полно. Но почему именно кошка Миллисенты? В Гриффиндоре что, нет своих кошек? И что вообще за глупая идея — превращаться в кошку?       Стоп! Она сказала, что это была ошибка. Неправильно приготовленное зелье. Она не собиралась превращаться в кошку. Тогда в кого она хотела превратиться?       28 декабря.       Меня настолько увлёк вопрос, зачем Грейнджер превратилась в кошку, что я спать не мог всю ночь. В каких вообще случаях люди превращаются в животных? Например, профессор Макгонагалл — анимаг, она может превращаться в кошку по своему желанию. Ещё бывают оборотни, они превращаются против своего желания в полнолуние, мне об этом мама рассказывала.       Но Грейнджер не похожа ни на анимага, ни на оборотня. Неправильное зелье. Меня аж трясло от любопытства и волнения, когда я решил спросить об этом у мамы. Правда, нужно было сделать это так, чтобы она не догадалась о причинах моего вопроса.       Она сидела в библиотеке с книгой, я не посмотрел с какой. Мама была так рада, что я пришёл, начала расспрашивать о том, хочу ли я вернуться в Хогвартс, честно сказал, что да, правда, соврал, что хочу убедиться, что все грязнокровки получат по заслугам. Ей это не понравилось.       — Это очень грубо, Драко, — спокойно, но строго произнесла она. — Нельзя радоваться, когда у людей, пусть и маглорождённых, случается горе. Это низко.       Я плотно стиснул губы. Как будто я не знаю об этом. Но услышать такое от мамы было сюрпризом. Думал, она поддерживает мнение отца. Решил сразу перейти к делу.       — Мама, ты знаешь такое зелье, которое, если неправильно приготовить, можно превратиться в животное и не… распревратиться?       Мама удивлённо приподняла брови.       — Как, ты говоришь?       — Ну, зелье какое-то, которое превращает в животное, а обратно в человека нет?       Она нахмурилась, задумалась, потом посмотрела на меня.       — В школе с кем-то такое случилось? — подозрительно спросила она.       — Нет! — усмехнулся я. — Но я слышал, такое бывает, просто название зелья не запомнил.       Не люблю, когда она так внимательно на меня смотрит. Но через мгновение мама поднялась с кресла, прошлась немного и снова взглянула на меня.       — Признаюсь честно, я с таким не сталкивалась в жизни, но на седьмом курсе мы проходили Оборотное зелье. Оно очень сложное, поэтому профессор Слизнорт давал нам лишь теорию, изготовлением мы не занимались. Ошибка может стоить волшебнику жизни и здоровья. Зелье предназначено для превращения человека в другого человека. Если волшебник решил превратиться в животное, то стать снова человеком довольно непросто. Может случиться всякое. В зелье добавляют частичку того человека, в которого хотят превратиться — волос, ноготь, частичку кожи…       — Фу-у-у! — скривился я.       — Да, Драко, — улыбнулась она. — Это хитрое зелье. Вряд ли честный волшебник станет им пользоваться, только если задумал какую-нибудь гадость. Надеюсь, тебе никогда не придётся испытать это на себе.       Я слушал маму, затаив дыхание, понимая, что Грейнджер хотела превратиться в другого человека. В кого? Неужели в Булстроуд? Ведь она превратилась в её кошку! Нет! Не может быть! Значит, она хотела проникнуть в гостиную Слизерина. Наверняка хотела разведать что-нибудь о наследнике, но ничего у неё не вышло, и она превратилась в кошку по ошибке, в какую-то странную человекоподобную кошку. Вот шпионка недоделанная!       Значит, Оборотное зелье. Хорошо, что ничего у неё не получилось. Будет ей урок. Нет-нет. Я не удержусь. Я ей это припомню. Обязательно!       4 января, 1993 года.       Наконец-то! Не мог дождаться. Не успел войти в спальню Слизерина, тут же рухнул на свою кровать, застеленную зелёным бархатным покрывалом. Как же это приятно, словно вернулся домой. Гойл и Крэбб ворчали, что опять наступают «голодные времена», что придётся воровать еду из Большого зала. Никогда этого не пойму.       С другой стороны, они ведь здоровенные, толстые, как два комода. Лучше, по-моему, быть таким, как я. Нет, я, конечно, тоже люблю вкусно поесть, но чтобы так обжираться!       Я с нетерпением спешил в Большой зал. Почему-то очень волновался. Что, если Грейнджер не выздоровела, и шерсть так и осталась на её лице? Стало не по себе до мурашек. Ведь тогда она не сможет учиться, ходить на уроки, в зал, на тренировки. Это же просто ужасно! Она так и будет прятаться?       Войдя в Большой зал и не увидев её, испытал что-то похожее на страх. Неужели она так и останется с кошачьей мордой? Стало так жаль! Мы замешкались у входа, столкнувшись с выходящим Майлзом. Он предупредил, что зимой тренировки никто не отменял, и чтобы я был готов в любой день.       В это время в зал влетела Грейнджер, в сопровождении своих «друзей». Она была совсем такая, как обычно, такая же взволнованная, кудрявая и с задранным носом. Меня как будто что-то хлестнуло. Они уже пронеслись мимо, когда я довольно громко выпалил:       — Мур-р-р!       Она резко остановилась и обернулась. Я еле сдержал смех, а Винс и Грег ничего не поняли, только с удивлением на меня взглянули. Но мне было всё равно. Этот её взгляд стоил того! Грейнджер была такой злой, что, казалось, дым из ноздрей вырвется. Не знаю, это классно, когда она так смотрит — исподлобья, чуть прищурившись, как будто глазами может убить. А я расплылся в ехидной ухмылке. Она отвернулась, а Поттер тут же ринулся на меня.       — Чего тебе надо, Малфой? — злобно спросил он.       — Похоже, это тебе что-то надо? — сжал кулаки я.       — Гарри, не обращай внимания! — тут же деловито произнесла она, осторожно потянув его за рукав мантии. Это её движение. Хотелось ударить по руке. Это ужасно противно, что она к нему прикасается. Как она может? Но я только ухмыльнулся.       — У тебя такой доблестный телохранитель, Поттер!       — Заткнись, Малфой! — прошипел он.       — Гарри, пожалуйста, идём! — тихо прошипела она и утащила его за собой.       Не могу видеть их вместе. Не могу! Хочется его прибить, а ей сказать какую-нибудь гадость. Опять всё как раньше. Она больше не кошка, навещать её я не могу, теперь Поттер и Уизли её лучшие друзья.       Надо просто думать о тренировке. Будет трудно летать в такую погоду. Вчера была метель. Сегодня снег идёт, но ветер стих. Посмотрим, что будет завтра.       15 января.       Не думал, что это будет так… Кажется, в моей жизни ещё не было такого провала.       Наша тренировка уже началась. Пришлось надеть наушники, чтобы уши не отморозить. Был жуткий холод. Ветра не было, но, когда летишь с неимоверной скоростью, замерзаешь в любом случае, особенно лицо и руки, перчатки для квиддича совсем не спасают. Могу себе представить, какая красная у меня была рожа. Ужас! Так вот, только началась тренировка, на трибунах появились гриффиндорцы, вся команда плюс младшие Уизли. Принесла же нелёгкая.       Грейнджер, как всегда, была в своей красно-оранжевой шапке, с торчащими во все стороны кудрями. Щёки были такие ярко-розовые, что видно было за десяток ярдов. Поттер и Уизли сидели по правую и левую сторону от неё. Близнецы были прямо за её спиной и всё время что-то ей шептали, наклоняясь то к одному, то к другому уху. Она внимательно следила за игрой. Решили изучить нашу тактику.       И надо же было такому случиться, что я не мог нормально сосредоточиться. Холод, заледеневшие пальцы, а ещё и этот пристальный взгляд кофейных глаз. У меня было ощущение, что Грейнджер следила только за мной. Почему? Она должна была наблюдать за нашими загонщиками, вратарём, а глядела, почему-то, только на меня.       Из-за этого сердце всё время скакало, как ненормальное. Только я соберусь, начну действовать и вдруг ловлю этот странный внимательный взгляд и тут же теряю снитч. В меня даже бладжер несколько раз чуть не угодил, и Деррек всё время на меня орал, чтобы я был внимательнее, а Маркус вообще остановил возле меня метлу и спросил, в порядке ли я. Было так досадно!       Я должен научиться игнорировать Грейнджер, чтобы полностью посвящать себя игре. Нельзя бороться с постоянным желанием взглянуть на неё. Ничего хуже не придумаешь, чем чувствовать себя под контролем девчонки. Это какое-то давление, от которого мне не по себе. Знаю, мы не друзья, но… после того, как я разговаривал с ней в Больничном крыле, ужасно хочу поговорить с ней снова. Надоело жить в этом подвешенном состоянии. Как бы разорвать это всё?       Я ведь так и не поймал снитч. Парни объяснили это тем, что я разволновался из-за присутствия соперника на трибунах. А это не соперник — это Грейнджер.       Когда бладжер просвистел прямо над головой в очередной раз, я чуть не свалился с метлы. Она вдруг вскочила с места, зажав рот руками. Поттер тут же потянул её за рукав на место, что-то быстро говорил, а она мотала головой, устало закрыв глаза. Неужели она за меня боится? Если это так, значит, я… что-то значу для неё? Значит, я не просто… Лучше не думать об этом.       Флинт говорит, что нам предстоит ещё игра с Гриффиндором в начале марта, и, если я не соберусь к тому времени, это может быть плачевно для команды. Надеюсь, что я всё-таки справлюсь. Нужно привыкнуть, что Грейнджер может оказаться со мной на одном поле, и я должен победить любой ценой! Два месяца. У меня ещё два месяца. Возможно, имеет смысл ходить на её тренировки, чтобы привыкнуть.       В Хогвартсе затишье. Хорошо, что нападения на грязнокровок прекратились. Может, их больше не будет?       30 января.       Это самая нелепая и ужасная новость за весь год. Отменили квиддич! Совсем! Все матчи! Профессора решили, что квиддич — слишком весёлое мероприятие, в то время как несколько грязнокровок находятся в Больничном крыле. Как будто им есть до этого дело! Теперь ещё и этого нас лишили. Какая глупость! Я только-только начал хорошо настраиваться на игру, не замечать Грейнджер, и тут — на тебе! Всё настроение насмарку!       12 февраля.       Всё ужасно. Хоть матчи и отменили, но Маркус решил, чтобы не потерять форму, мы всё равно должны тренироваться. Не знаю, как это случилось, но у меня жутко болит горло, просто ужасно! Я не могу есть, не могу глотать. Мадам Помфри дала мне Бодроперцовое зелье, может, оно и поможет, но пока горло болит. Чувствую, что ещё чуть-чуть — и начнётся кашель. В груди жжёт от этого снадобья, а дым из ушей и носа просто ужасны. Чувствую себя драконом.       Не пошёл на уроки. Мадам Помфри хотела оставить меня в палате до излечения, но я отказался, обещал принимать зелье исправно, что и делаю.       Но, если честно, уже немного жалею. Будь я в Больничном крыле… может… Грейнджер решилась бы меня навестить? Я бы этого хотел. Сюда она никогда не придёт, даже если я буду умирать.       Интересно, она пришла бы, если бы я умирал?       Голова болит. Надо поспать.       13 февраля.       Я проснулся от того, что эти идиоты, Крэбб и Гойл, чем-то шуршали и хихикали. Горло болело меньше, но голова всё ещё трещала.       Они возились возле письменного стола, что-то обсуждали шёпотом. Я прищурился, поднялся, на часах уже пятый час, значит, уроки закончились. Тихо подошёл.       — Что у вас там?       Они оба вздрогнули и быстро что-то спрятали. Их веселье моментально пропало.       — Ничего, Драко, — Гойл стал красный, как помидор.       — Покажи-ка! — потребовал я. Они с Винсентом переглянулись. — У вас от меня секреты? Это подозрительно.       Грег вздохнул и вытащил из-за спины плотный лист картона красного цвета, из которого было вырезано две фигуры в форме сердца.       — Что за фигня? — прохрипел я, повертев лист в руках.       — Завтра День Святого Валентина, — пробубнил Винс. — Локонс объявил на ЗОТИ, что будет работать… почта для… Валентинок.       Они оба уже были бордовые, как две свёклы.       — И что? — ухмыльнулся я. — Вам-то зачем? Кто ваши адресаты? Десерт Баттенберг и шоколадный пудинг? Они точно ваша истинная любовь! Ах, да! Маффины ещё.       Хотелось посмеяться, но только сил никаких не было. Они потупились.       — И кому вы строчите?       — Никому, — пробубнил Грег.       — Ой! — выдохнул я, закатывая глаза. — Да пиши ты своей драгоценной Паркинсон! А ты, Винс? Готов поспорить — это Булстроуд! Такая же любительница лопать всё подряд.       Крэбб вжал голову в плечи. Значит, угадал. Я сел на стул у стола, а они стояли как два истукана, боясь пошевелиться.       — Чего застыли-то? — с трудом ухмыльнулся я. — Пишите признания своим «возлюбленным».       — Локонс сказал, что можно писать кому угодно и не подписываться, — смущённо ворчал Крэбб.       — И что? — вздохнул я.       — Можно над кем-нибудь подшутить, — коварно заулыбался Гойл.       — Так вы в шутку? — с сомнением спросил я. — Тогда ладно.       — Ты напишешь кому-нибудь? — как-то смущённо спросил Грег.       У меня внутри вдруг что-то замерло на мгновение. Я сразу подумал о Грейнджер и глубоко вдохнул против собственной воли, а потом закашлялся. Когда кашель прекратился, ответил:        — Мне не до шуток, не видите, что ли? Вы совсем идиоты?       Я встал и, еле доплетясь до постели, рухнул. В голове был какой-то туман.       — Можно написать Грейнджер, — усмехнулся Грег. — Вот потеха будет. Пусть думает, что в неё кто-то влюбился. Представляю её глупое лицо.       Вот тут во мне закипел гнев. Я отвернулся, чтобы скрыть свою злобу на этого придурка.       — Драко… — позвал Винс.       — Нет, — твёрдо ответил я. — Ей надо вообще ни одной Валентинки не отправлять. Пусть думает, что она никому не нужна. Это хуже.       — Точно, — заржал Крэбб. — Это ты круто придумал! Жаль, что их разносить будут не студенты, так бы можно было перехватывать…       Я резко развернулся.       — Думаете у неё будет стопка валентинок? Да кому она нужна?! — зло прохрипел я. — Идите, отправляйте свои записки, влюблённые шкафы!       Я с трудом тихо засмеялся. Они насупились и ушли. Лист красного картона остался на столе. Подумал, если вырежу хоть одно сердце, они сразу поймут, и решил не рисковать. Достал из своих запасов лист светло-зелёного цвета, с нашим фамильным гербом, и вырезал из него маленькое, совсем маленькое сердце. Как же это глупо! Так банально! Смял его и вырезал квадрат. Просто квадрат. Не представлял, что на нём писать.       В итоге, я просто спрятал его в сумку, решив, что сделаю всё завтра, в здравом уме. А здравый ум, скорее всего, решит, что я ничего не сделаю. Я что, идиот, писать любовные записки, пусть даже тайком?       15 февраля.       Не успел я открыть глаза утром, как передо мной оказался хмурый, какой-то обиженный гном. У него за спиной были прицеплены золотистые крылья, и он выглядел ужасно глупо. По его недовольной физиономии было ясно, что работа эта не по нему. Он протянул мне пачку разноцветных бумажек, я даже не понял сначала, что это за фигня.       — Мистер Малфой? — недовольно проскрежетал гном.       — Да, — ответил я.       — Значит, это всё вам.       Он грубо пихнул мне в руки стопку бумажек и ушёл. Продрав наконец глаза, я понял, что верхняя бумажка в форме сердца. Внутри всё вздрогнуло, даже дыхание перехватило. Я смерил стопку взглядом. А разве могло быть иначе? Крэбб и Гойл уже подбежали к моей кровати.       — Ничего себе, сколько их! — с восхищением выдохнул Грег. — Это всё тебе? Ну! Читай же!       — Очень надо! — гордо ответил я и положил стопку валентинок на тумбочку, хотя любопытство было просто невероятное.       — Да ты что?! — возмутился Винс. — Я бы и одной был рад!       — Вы что, больные?! — воскликнул я и вдруг понял, что горло уже прошло, а значит, я могу пойти на занятия. Волнение накрыло с головой. Я должен отправить свою Валентинку! Эта навязчивая мысль просто въелась в голову и не отставала.       — Дай посмотреть, раз тебе не интересно! — недовольно проговорил Грег.       — Ладно! — закатил я глаза. — Давайте посмотрим.       Мы сели на кровать и начали читать. Я ждал, что среди них вдруг окажется записка от Грейнджер.       «Драко, ты самый красивый мальчик на Слизерине», «Драко, ты самый красивый в Хогвартсе», «Драко, выздоравливай скорее, я скучаю», «Драко, у тебя чудесные глаза». Все записки были в таком духе. Внутри всё полыхало. Я, конечно, подозревал, что нравлюсь девчонкам, но чтобы так!       Было ясно, что валентинки от Грейнджер здесь нет, да и быть не может. Неужели она стала бы писать подобные глупости? Конечно, нет! Почерки все были незнакомые. Мне это было и неважно. Никто не хотел подписываться. Никогда мне не было так приятно. Винс и Грег смеялись над записками, но я-то видел, как им завидно. Всего оказалось двадцать три Валентинки. И я, полный гордости, радостно собирался на уроки.       Винс и Грег так и не получили до завтрака ни одной. Подходя к Большому залу, я увидел большой розовый, весь разрисованный цветами почтовый ящик, в который студенты бросали свои маленькие открытки. Всем было весело.       Но тут из зала выскочила Паркинсон, за ней Гринграсс и Булстроуд. Они плевались и охали, как ненормальные.       — Вы чего? — усмехнулся я.       — Не ходите туда, ясно? — прокричала Пэнси. — Этому идиоту — профессору ЗОТИ — совы несут валентинки одну за другой! Весь зал в перьях и… и… Мерлин! Они загадили все столы!       — Чего?! — хором воскликнули Крэбб и Гойл.       — Есть нечего! — подытожила Дафна. — Всё в совином… ну, вы поняли!       Я сморщился от отвращения, а Винс и Грег почти плакали от обиды. До обеда ещё слишком далеко.       — Да, есть совершенно нечего, — вздохнула Миллисента, демонстративно обмахиваясь маленьким красным картонным сердечком.       Меня разобрал смех, но я его подавил, потому что Крэбб был весь пурпурный от смущения.       — Кому ещё Валентинки прислали? — усмехнулся я.       — Мне три! — довольно улыбнулась Пэнси.       — У меня две, но день только начался, — проворчала Дафна, а Миллисента молча помахала своей одной.       — А у вас? — с любопытством прищурилась Паркинсон.       — У Малфоя двадцать три, — выпалил Грег.       — Спасибо, Гойл, я сам умею говорить! — недовольно скривился я.       — Ого! — выдохнула Пэнси. — Хотя чему удивляться?       Она тут же покраснела и отвернулась. Может, она тоже написала мне валентинку?       — А вам что, никто не написал? — сочувственно спросила Миллисента. Парни помотали головами.       Из зала повалил народ. Все плевались и ругались, обзывая Локонса идиотом, придурком, ненормальным и так далее. Мы туда даже заходить не стали, пошли сразу на занятия.       Первым уроком была трансфигурация. Профессор Макгонагалл была раздражена. Видимо, сорванный завтрак её расстроил. А потом весь урок туда-сюда шастали гномы с крыльями, принося валентинки. В итоге профессор велела конспектировать лекцию из учебника, а сама вышла.       В классе поднялся шум, гриффиндорцы на своём ряду смеялись, показывали друг другу полученные открытки. Слизеринцы были заняты тем же. А я наблюдал за кучерявой головой Грейнджер. Она шепталась со своей соседкой по парте. У неё тоже были записки в форме сердечек. Они лежали на краю стола, как будто она специально их туда положила — на самое видное место. Вот бы узнать, какой идиот ей их написал.       Тут в класс снова вошёл гном и остановился возле моего стола. Почему-то все притихли и уставились на меня. Он протянул мне плотный, вырезанный из листа обычного пергамента, двойной круг. Я его взял, и гном отдал ещё две открытки: Поттеру и Уизли.       Это была первая открытка не в форме сердца. Почему-то жутко заволновался. Понял, что все ждали моей реакции, кроме одного человека. Грейнджер не обернулась. Я открыл записку и перестал дышать.       Мур-р-р, Малфой. Ты как?       Выздоровел? Ты какой-то бледный.       Наверное, Грейнджер видела меня в коридоре перед уроками, иначе откуда бы знала, что я бледный. Это был не её почерк. Наверное, она писала левой рукой. Но я был так рад, что не мог скрыть улыбку. Все признания других девчонок, были они настоящие или просто шуткой, померкли и забылись. Осталось только это.       — Ты знаешь от кого? — подозрительно шепнул Грег.       — Нет, — бросил я и положил кружок в сумку.       Не мог дождаться окончания урока. Меня всего трясло, когда я закрылся в туалетной кабинке и расположил свой сложенный пополам квадрат поверх сумки. Решил просто ответить на её вопрос, почему нет? Написал левой рукой:       Мур-р-р, Грейнджер. Лучше.       Голова немного болит.       У тебя полно открыток.       Опоздал на травологию, чтобы незаметно бросить записку в почтовый ящик, и понёсся на урок. Смотрел на её профиль и гадал, когда же она получит мою открытку?       В обед в Большом зале царила суматоха. Гномы продолжали разносить открытки. Мне принесли ещё пять. Но это было неважно. Они были не от Грейнджер. Я, затаив дыхание, ждал. Не мог понять по её виду, получила она мой ответ или нет. Она всё время шепталась с сокурсницами, показывала им свои валентинки. Но моей среди них не было.       Когда хмурый гном подошёл к Грейнджер, у меня дыхание перехватило. Он протянул ей светло-зелёный прямоугольник. Я почувствовал, как вспотели ладони. Она взяла открытку, спрятала её от соседок и не показала никому, даже Поттеру и Уизли.       Грейнджер смущённо улыбнулась и бросила на меня весёлый взгляд. Всего на секундочку, но это было лучшее, что со мной случалось в последнее время. Я еле заметно улыбнулся ей в ответ.       Винс и Грег получили по одной валентинке. Подозреваю, что их Булстроуд написала, из жалости, а они довольны, как пингвины на льдине. Думаю, если бы они уменьшили свои животы, валентинок было бы больше. Надо их заставить заниматься квиддичем, может, похудеют, хоть посимпатичнее станут.       За весь день я получил сорок семь Валентинок. Очевидно, не только со Слизерина. Но только этот маленький, молочного цвета кружок от Грейнджер вклеил в свой дневник. Не хочу потерять. Её записка самая лучшая из всех. Хотел бы я, чтобы она не потеряла мою.