Я — Драко Люциус Малфой

      13 сентября.       Я так старался вести себя непринуждённо и был на этом сосредоточен, что напрочь забыл, о чём меня просила Паркинсон. Не понимаю, как это получилось, что мне внезапно стало плевать на всех, и на неё, и на Гойла с Крэббом. Плевать, какие у них там проблемы, главное, чтобы меня никто ни в чём не заподозрил. Только и делаю, что веселюсь и насмехаюсь над всем и всеми. Друзья меня поддерживают, стали уверенными в себе, даже слишком. Тем лучше! Слизерин должен держать школу в напряжении, иначе скукота.       Ясное дело, никто не в курсе, что я хреново сплю. Сны снятся какие-то дурацкие. То на меня нападает дементор, то снится Грейнджер на мосту в своём белом платье, а потом она вдруг прыгает в воду, и её уносит гиппогриф.       Похоже, это прокля́тое животное теперь будет меня преследовать. Рука уже давно не болит, но отец твёрдо намерен привлечь лесничего к ответственности. Я с ним полностью согласен! Нельзя доверять студентов этому неотёсанному лешему. Он ведь даже школу не закончил! Палочки волшебной и той нет. Что это за профессор? Самозванец какой-то.       Но речь не об этом. У нас теперь появились предметы на выбор, например Прорицания, Древние руны и ещё несколько. Ясное дело, на все не успеешь, и у меня сложилось впечатление, что я вижу Грейнджер слишком часто. Похоже, она выбрала те же дисциплины. С одной стороны, хоть это и болезненно, но я рад её видеть. Но с другой, я чувствую опасность. Стоит ей появиться и меня захлёстывает какой-то нездоровый азарт. Как будто загорается красный фонарь, и я хочу броситься на него, как мотылёк на огонь. Мне так нужно, чтобы Грейнджер хотя бы взглянула, хоть бы слово сказала! Внутри всё как будто рвётся, когда она где-то рядом. Я задыхаюсь. Но всё, что могу это только ухмыляться на язвительные замечания Паркинсон в её адрес. Чувствую себя уродом, а иначе не могу.       Но сегодня что-то пошло не так. На очередную остроту Пэнси во время Древних рун, Грейнджер демонстративно достала и положила на стол свою биту для квиддича. Мне захотелось расцеловать эту кудрявую девчонку. Пэнси сразу дар речи потеряла и весь урок косилась на эту дубину. Круто, что Грейнджер нашла способ заткнуть Паркинсон.       А вот потом… я, кажется, совершил ошибку.       Грейнджер, разумеется, предложила профессору Бабблинг помочь убрать горы свитков, что мы изучали, по местам. Я сунул под парту тетрадь по трансфигурации и ушёл вместе со всеми, чтобы потом за ней вернуться. Никто ничего не заподозрил. Я быстро взбежал по лестнице. От волнения в голове стучало.       Она оказалась в классе одна, возилась у шкафа, укладывая свитки на полки. Я вытащил тетрадь из парты, Грейнджер резко обернулась, раздражённо стиснула губы и вернулась к своему занятию.       Я колебался несколько секунд.       — Поговорим? — как бы между прочим спросил я, хотя руки тряслись. Больше всего я боялся, что она просто промолчит.       — Не о чем говорить, — безразлично ответила она, продолжая ковыряться в шкафу. Но даже такой тон был для меня как подарок. Я заслужил и худшего. С трудом собрался с духом.       — Я не мог по-другому…       — Да неужели?! — она резко обернулась и эта её наигранно-удивлённая ухмылка просто добила. — Не мог не называть грязнокровкой? Серьёзно? «Отвали» слабо сказать?       — Я просто…       — Знаешь, что? Заткнись и отвали! Я даже слов не стану подбирать, — она гордо вздёрнула подбородок, захлопнула шкаф и пошла к своей сумке.       — Я не хотел, — выпалил я. — Просто первое, что…       — Именно! — она подняла вверх указательный палец и уставилась на меня. — Вот именно, Малфой! Первое, что пришло тебе в голову — грязнокровка. А знаешь почему? Потому что именно это ты и думаешь. Именно это то слово, с которым я у тебя ассоциируюсь.       — Это не так… — вздохнул я. Стало так больно. Ведь это правда! Мне всё равно, какая у неё кровь.       — Хватит, Малфой, — скривилась она. — Нашей дружбе давно пришёл конец, и я не верила, что может что-то измениться. Я простила однажды, но больше это не повторится!       — Все в Слизерине так говорят! Всё время! — воскликнул я. — Это первое, что в голову пришло, но не потому что…       Она расплылась в такой ироничной ухмылке, что тошно стало.       — Я была о тебе лучшего мнения. Думала, дело в твоей семье, а всё гораздо хуже. Ты просто трус, Драко Малфой!       Ох, как же она ударила в сердце. Гнев вскипел мгновенно, и я в два шага приблизился к ней. Маленькая. Если бы не её крохотный рост, разговор был бы куда серьёзнее. Но я смотрел на неё сверху вниз и слова не мог сказать.       — Что? — язвительно прищурившись сказала она. — Правда глаза колет? Никакой ты не «король Слизерина». Ты трус, боящийся растерять своих жалких вассалов.       — Ты нихрена не понимаешь, — прорычал я. — Моя семья…       — Не хочу слушать! — она отвернулась и направилась к выходу, потом снова обернулась. — Твоего отца не было в Запретном лесу, и твоей матери там не было.       — За мной шпионит каждый, кто…       — И что? Ты не мог обозвать меня, не знаю, облезлой кошкой? Вы же так нас — гриффиндорцев — называете?! Облезлые коты! А мы вас гады — всё логично! Но нет! Ты использовал самое унизительное слово…       — Мне жаль…       — Да? Правда?! Если ты «король» своего идеально-чистокровного Слизерина, почему не издашь указ — не употреблять это слово? Да потому что ты не король! Ты обычный трус! Ты ничего нигде не решаешь! Ты как баран в стаде, идёшь туда, куда и все!       — Заткнись, Грейнджер! — не выдержал я, снова приближаясь к ней. — Думаешь, я это придумал? Это длится испокон веков! Сам Салазар Слизерин…       — О, да! Он, несомненно, авторитет для тебя! Ты можешь друга, которому ты дорог… — она шумно выдохнула, и похоже у нас обоих глаза стали как четыре блюдца.       — Грейнджер… — шепнул я.       — Всё! — прорычала она. — С меня хватит. Я не хочу больше с тобой общаться. Ты — лицемер! Я не выношу таких людей. Думала, ты не такой, надеялась, что ты просто боишься родителей, но ошиблась. Ты трус! Ты боишься всего!       — Это неправда! — прорычал я, хватая её за запястье. — Если бы я…       — Если бы, если бы, — затараторила она, пытаясь вырваться. — Пусти! У тебя нет шансов и не будет! Не о чем говорить! Всё, что ты от меня получишь — это презрение! Отвали!       — Ты даже не слушаешь! Слова не даёшь сказать! — повысил я голос, хватая её за второе запястье. Она взвизгнула, но я не мог её так отпустить. — Из моей семьи изгоняют непокорных! Знаешь, каково это, когда от тебя отрекаются близкие?! Мать, отец, сёстры…       Она прекратила вырываться и сделала шаг ко мне, её лицо было в двух дюймах от моего. Как же я обожаю и ненавижу эти глаза, этот нос, эти губы. Грейнджер прищурилась, подняла голову, я ощутил её дыхание на своём лице, сердце чуть не вылетело из груди.       — Знаю! — прошипела она. — Ты отрёкся от меня! Дважды! Больше я не дам тебе такой возможности. Никогда! Пусти, или я тебя ударю ногой туда, где тебе будет очень больно.       Ну почему я не могу ей противостоять? Может, она и права, но в ту минуту я вдруг понял, что она меня уничтожает, топчет, ломает, и я ничего не могу сделать, не могу противиться. Я смотрел на её губы, как они яростно движутся, почти не понимая, что она говорит. Мне хотелось поцеловать её. Это была невыносимая пытка. Я чуть ослабил хватку, но она не вырывалась больше. Я рассматривал её веснушки, почему-то раньше их не замечал. Глаза. В них появилось что-то новое. Я не верил в то, что она меня ненавидит. Этого не может быть. Обидел, я знаю, но она так смотрела, словно ждала чего-то. Её взгляд рассредоточился, она то смотрела мне в глаза, то на брови, то на рот.       — Ты должна меня простить, — прошептал я. — Ты ведь не хочешь войны.       Она стиснула губы и замотала головой.       — Нет! — твёрдо ответила она. — Но ты сам начал. Я тебя… не… прощаю. Никто больше не причинит мне боль.       Я отпустил её руки, и Грейнджер, с гордо поднятой головой, пошла к выходу. У двери она обернулась.       — Скоро игра, Малфой. Джордж не сможет выйти на поле. Берегись моей биты.       Она ухмыльнулась и исчезла за дверью.       Я сел за парту. Долго не мог в себя прийти. Не думал, что Грейнджер может быть такой жестокой. Не ожидал, что столько мерзостей скажет. Всё не так. Почему я жалею об этом разговоре? Даже если она в чём-то права, неужели я заслужил такую месть? Все эти упрёки. Я всего лишь ошибся, всего лишь обозвал, а она… Грейнджер жестока. Это несправедливо. Больно. Она назвала меня трусом, лицемером, бараном в стаде. Да как она могла? Если я ей дорог, как она выразилась, откуда столько злости? Из-за грязнокровки?       Похоже, это и правда начало чего-то очень-очень хренового. Нет. Я ей докажу, что она неправа! Она ещё пожалеет о своих словах!       18 сентября.       Мне нравится наш новый преподаватель ЗОТИ. Плевать, что он какой-то облезлый, весь в шрамах. Ощущение такое, что он болен, но, может, мне кажется. Он, по-моему, самый адекватный из всех профессоров. Даже Снейп не такой спокойный, а Люпин ещё и доброжелателен со всеми.       В прошлый раз боггарт Поттера принял облик дементора, и Люпин тут же прервал урок. Я даже был очень рад. Не хотелось, чтобы хоть кто-то узнал о моих страхах, тем более, что я сам не знал, чего боюсь больше всего. Везёт тем, кто боится змей, пауков, крыс или ещё какой живности. Я сначала думал о гиппогрифе, но ведь на самом деле я не испугался его, да и сейчас не боюсь. Чего же я боюсь? Наверное, нескольких вещей. Одно время я ужасно боялся обидеть Грейнджер. Когда я увидел, как она плакала на стадионе после нашей ссоры, мне казалось, что боюсь именно этого — её слёз. Но после последних выяснений отношений, я стал бояться другого и это намного хуже.       Когда начался урок, я решил не лезть впереди всех. Лучше бы вообще избежать этой участи. Но моя очередь подходила неумолимо. Меня уже немного трясло, несмотря на царящее в классе веселье.       Гриффиндорцы — храбрецы фиговы — первыми закончили. Для Грейнджер Боггарт явился в образе профессора Макгонагалл, которая заявила:       — Мисс Грейнджер, с прискорбием хочу сообщить, что вы провалили все экзамены, итак: ЗОТИ — отвратительно…       Грейнджер взмахнула палочкой и выкрикнула:       — Ридикулус!       Макгонагалл вздрогнула.       — Оу! Прошу прощения. Это оценки мистера Малфоя! ЗОТИ — отвратительно, Зельеварение — отвратительно…       Весь класс повалился со смеху.       — Ха-ха-ха! — скривился я. — Очень смешно, Грейнджер!       Она с ехидной ухмылкой дёрнула бровями и уступила место Дину Томасу, перед которым тут же возникла оторванная человеческая рука.       — Фууу! — заголосили все, но мне было не до того. Гнев затопил с головой, и я не сводил глаз с Грейнджер, которая победным взглядом пялилась на меня.       Потом приступил Слизерин. Теперь я знаю, чего Пэнси больше всего боится. Это надо было видеть! Мы просто валялись, когда её толстая и прыщавая копия вывалилась из шкафа. Паркинсон чуть не разревелась, но Люпин шепнул ей что-то на ухо, она улыбнулась, и толстуха превратилась в огромную сахарную вату.       Страх Гойла мне непонятен. Ему явилась красивая женщина, но с ужасно брезгливым выражением лица, которая вальяжно направилась к нему и явно собиралась что-то сказать, он тут же превратил её в воздушного змея и расслабился. Так и не добился, что же это значило. Он просто всех послал и ушёл с урока. Но я надеюсь всё-таки выяснить, что за дела такие.       Перед Крэббом появился пустой стол, усыпанный мелкими крошками. Блин, похоже, кроме страха голода ему ничего не грозит. И превратил он его тупо в наполненный. Как банально.       Блейзу явилась мать, красивая, в свадебном платье, сообщающая, что снова выходит замуж. Мы все ужасно растерялись, даже профессор чуть опешил, а Забини, стоял перед ней, как пришибленный.       Он поднял руку и решительно произнёс:       — Ридикулус!       Её одежда тут же почернела.       — Ну вот, всё и закончилось, — улыбнулась она. Ситуация была по-настоящему смешной, но все постарались сдержаться.       Когда подошла моя очередь, я запаниковал. Больше всего хотел, чтобы это была змея или паук, даже дементор. Но не это.       Передо мной появилась мама. Она была такая красивая, с лёгкой улыбкой. В классе воцарилась такая зловещая тишина, что у меня сердце остановилось. Как мама может быть чем-то самым страшным в моей жизни? Её лицо вдруг стало холодным, как лёд.       — Ты разочаровал меня, Драко, — безразлично произнесла она. — Ты не достоин носить имя Малфой. Ты мне больше не сын. Убирайся.       Я поверить не мог в этот ужас. Это было так по-настоящему.       — Что я сделал не так? — шепнул я. — За что?       Профессор потянул меня за руку.       — Драко, это не ваша мама! Соберитесь!       Люпин приблизился ко мне и быстро прошептал:       — Представьте гнома, свалившегося с метлы. Ридикулус!       Мне вдруг стало так легко! Невообразимо! Но у меня была идея получше. И я крикнул:       — Ридикулус!       Мама внезапно порыжела, волосы завились в кудри. Лицо Грейнджер было самым настоящим, она вдруг поднялась в воздух, повисла, держась руками за парящую метлу, и, смешно размахивая ногами в своей форменной юбке и гольфах, заголосила:       — Гарри, Рон! Помогите же мне!       Весь класс покатился со смеху. Грейнджер стала красной как помидор, а Поттер и Уизли кинулись через весь класс в мою сторону.       — Ничья, Грейнджер! — усмехнулся я. Гриффиндорцев оттащили, а профессор Люпин попросил меня и Грейнджер остаться после урока.       Мы оба молчали, сидя в двух стоящих рядом креслах. Она ужасно нервничала, постукивая носком туфли по полу. Я же был спокоен и доволен своей выходкой, даже если с меня снимут очки за хулиганство.       — Это было гадко! — вдруг прорычала она сквозь зубы.       — Сама начала, — спокойно ответил я.       — Моя шутка была невинна! — воскликнула она. — А ты! Ты…       Я повернулся к ней вполоборота, подперев голову кулаком.       — Что, я? Я не виноват, что у тебя с фантазией плохо.       — Гад! — прорычала она.       — Кхм, кхм.       Мы резко выпрямились, отвернувшись друг от друга. Профессор Люпин неспеша левитировал на свой стол маленький серебряный поднос с тремя чашками и печеньем в вазочке. Это был явный перебор гостеприимства, но… ему видней.       Он молча жестом предложил нам взять чай, Грейнджер тут же взмахнула палочкой, призвав к себе чашку. Я хмыкнул и сделал то же самое.       — Позвольте я перейду к делу, — учтиво заговорил Люпин, дав нам время сделать по глотку обалденно вкусного чая. — Вы, молодые люди, лидеры своих факультетов, и уж тем более своих курсов.       Было приятно это слышать. Грейнджер тут же возразила.       — Сэр, мы всего лишь на третьем курсе.       — Да, Гермиона, и тем не менее! — многозначительно приподнял брови профессор. — Хотите вы того или нет, ваше поведение во многом формирует поведение всего курса, согласитесь.       Мы молчали.       — Что ж, полагаю, вы понимаете, что ваша взаимная симпатия, проявляемая так явно…       — Сэр… — шумно и возмущённо выдохнула Грейнджер. — Прошу меня простить, но вы, кажется, оговорились. Вы хотели сказать… антипатия!       — О, в самом деле? — профессор загадочно усмехнулся. Что-то мне подсказывало, что оговорка была неслучайной. — Ну, хорошо. Ваша взаимная антипатия может натолкнуть ваших сокурсников на подобный путь. Боюсь, в таком случае уроки ЗОТИ превратятся в орудие мести, а мне бы этого не хотелось, понимаете?       Люпин внимательно смотрел на нас по очереди.       — Да, сэр, конечно, — вздохнула Грейнджер. — Вы правы.       — Мистер Малфой? Вы меня понимаете? — он выжидательно буравил меня взглядом.       — Да, сэр, — процедил я.       — Вот и славно, — спокойно улыбнулся он. — Надеюсь, следующий урок пройдёт без инцидентов.       Допивая чай, я вдруг подумал, что меня интересуют кое-какие вопросы.       — Можно спросить, профессор?       Грейнджер резко обернулась, я даже уловил это боковым зрением.       — Пожалуйста, — кивнул он.       — Грегори Гойлу явилась женщина…       — О, нет, нет! Прошу меня простить, но об этом вам лучше спросить у него, — улыбнулся он. — Боюсь это слишком… личное.       Я недовольно скривился.       — Вы можете быть свободны, — вздохнул Люпин. Грейнджер буквально взлетела с места, бросила «до свидания, профессор» и исчезла.       Не спеша прогуливаясь в подземелья, я испытывал покой. Может быть, этот узел, который связывал меня с Грейнджер, сам собой развязался? Возможно, наш конфликт и непонимание только на пользу? Нам не нужна эта связь, от неё слишком больно и тяжело. Лучше и правда быть просто чужими, врагами.       Пустота внутри. Я только ночью это осознал. Это не покой, а пустота. Она такая странная, непривычная. Кажется, что в груди воздух, больше нет той теплоты, что согревала меня. Я лежал, долго глядя в темноту, а сейчас, когда описал этот день, почему-то стало легче. Может потому, что я снова думаю о ней. Она не простила, но пыталась задеть. Ругается со мной. Что это может значить?