Я — Драко Люциус Малфой

      27 декабря.       Нам почти не удалось пообщаться в поезде. Я быстро шёл в начало экспресса, не обращая внимания ни на кого. Вагоны были полупустые, ведь младшие курсы уже давно дома, и уверенность в том, что это нам на руку всё возрастала, надежда крепла и сердце бешено билось. Но когда я влетел в вагон старост, замер на месте.       — Малфой, тебе чего?       На меня уставилась староста девочек Когтеврана, и не только она. Все старосты были здесь, и я вдруг осознал, что раз нет малышни, то им и присматривать не за кем. Конечно они все здесь, в своём вагоне, все восемь человек, включая наших.       — Заходи, герой! — усмехнулся Боул, он только в этом году под конец учёбы удостоился стать старостой Слизерина. — Отоспался?       — Что за предположения, — скривился я. — Я в полном порядке.       — Говорят, ты валялся пьяным где-то в учебном корпусе, — усмехнулась Эджком — староста Когтеврана.       Я перевёл на неё взгляд, и её ехидная улыбочка почему-то стёрлась.       — Ты это видела?       — Нет, — усмехнулась она.       — Кто это видел? — я обвёл взглядом старост. Они молча переглянулись.       — Вот и нехрен трепаться. Если я покинул убогое собрание называемое «балом», вовсе не значит, что я напился. А тот, кто распускает слухи — поплатится.       Я уже хотел развернуться и уйти, когда в догонку прозвучал голос старосты Пуффендуя Лианны Трувор:       — Не будь таким самоуверенным, Малфой! Твоя пассия, между прочим, не особо-то долго по тебе скучала, — усмехнулась она. Диггори расплылся в усмешке.       Я продолжил свой путь к выходу, ехидно бросив на ходу:       — Как печально, сейчас заплачу от горя.       — Ты чего хотел-то? — выкрикнул Боул, но я уже захлопнул дверь.       Было так досадно, хоть вой. Слухи. О том, что случилось могли знать только трое: Крам, Гойл и Крэбб. Не думаю, что Виктор мог прилюдно объявить, что оставил меня на лестнице пьяного. Грег тоже не мог, а вот за Винса точно нельзя поручиться — мог и сболтнуть кому-нибудь, той же Милисенте, а у неё язык точно как помело.       Пока я шёл через соседний вагон, досада сменилась разочарованием. Теперь я не смогу увидеть Грейнджер, где бы мы не спрятались, нас могут заметить в ту же секунду.       Мы столкнулись между вагонами. Там было холодно и мрачно. Она была встревожена, держала Живоглота на руках. Гермиона шла ко мне. Шла на свидание, но теперь всё стало неосуществимым. Мы просто остановились и молча смотрели друг на друга.       — Что случилось? — наконец спросила она.       — Старосты, — шепнул я. — Не ходи туда.       — Ясно, — выдохнула она.       — Пожалуйста, напиши мне! — попросил я. — Ты забрала сову?       — Да, она в купе. Я напишу. У тебя всё в порядке? — настойчивый вопрос в её глазах согрел душу.       — Слухи расползлись, что я напился.       — А что ты хотел? — с досадой усмехнулась она. — Это было очень правдоподобно.       — Плевать…       Где-то снаружи хлопнула дверь вагона. Грейнджер рванула вперёд, мы с трудом разминулись, не отрывая друг от друга взгляда. Было так обидно. Как только дверь за ней закрылась, мне навстречу выскочили Финниган и Томас.       — Ну, что? Протрезвел, Малфой? — усмехнулся мелкий.       — А ты? — парировал я. Хрен знает почему, но я был уверен, что уж этот-то точно вчера должен был приложиться к кубку. И к моей радости он изменился в лице и нервно бросил:       — Да пошёл ты!       И я, совершенно довольный, отправился в своё купе.       Честно говоря, не хотелось разбираться с Винсом при всех. Друзья обсуждали вчерашний вечер, им было весело. Знал, что если сейчас начну скандал, то каникулы всем изрядно подпорчу. Решил оставить это на потом, был уверен наверняка, что за неделю дома ещё увижусь с Крэббом и обязательно всё выясню. Такие вещи нельзя оставлять безнаказанными.       Думал лишь о том, что ужасно жаль было лишиться свидания с Гермионой. Я жду от неё письма. Уж сейчас-то никто не может помешать нам общаться — ни Крам, ни Мариетт, ни кто-либо ещё. Надеюсь, родители или эльфы не заметят, если я буду получать письма.       Это просто поразительно. Я не видел её всего пару дней, но до чего же они мучительны. Мы в школе-то общались мало, и если бы не наказание, не виделись бы вовсе. Но тот вечер что-то изменил. Я вдруг понял, насколько ей дорог. Наши отношения уже давно вышли за рамки дружбы. Друзья не смотрят так, как она смотрит на меня. И я не могу смотреть на неё как на друга. Иногда мне кажется, что она понимает меня без слов. Только вот я не всё о ней знаю и тем более не понимаю. Как она могла ждать того, чего не случилось бы? В чём логика? Или девчонки совсем не такие, как мы?       Мы вместе мыли котлы, говорили о чём угодно, но совсем не об этом дурацком бале. Она скрывала, приглашал ли её кто-нибудь, никаких намёков не делала на то, что ждёт от меня приглашения. Как это понимать? В голове не укладывается.       Родители ещё. Они когда узнали, что на бал я пошёл с Пэнси, устроили мне настоящий допрос. Мама интересовалась, нравится ли она мне на самом деле или мы просто друзья. Отец тут же всполошился и озадачился выяснением суммы её приданого. Мерлиновы стельки! Что за сумасшедший дом?       Я их тут же обрубил, сказав, что Пэнси встречается с Грегом. Мама, похоже, разочаровалась, а отец наоборот расслабился, видимо приданое у неё недостаточно хорошее.       А вообще обстановка дома какая-то напряжённая. Родители раньше больше разговаривали при мне. Они обсуждали прошлое, вспоминали, какой была их борьба с грязнокровками когда-то. Теперь помалкивают на эту тему.       Зато вчера отец вдруг упомянул в разговоре с мамой какого-то Барти Крауча. Я знаю одного, того, который служит в министерстве. Но они говорили не о нём, а о его сыне, который, оказывается, сбежал из Азкабана, но эту информацию замалчивают, и никто не знает, где он. Даже бывшие Пожиратели смерти. Эта новость тревожила родителей, а когда они поняли, что я заинтересовался, тут же перевели разговор на другую тему, опять стали расспрашивать о Турнире, о Краме. Отец спросил, не захотелось ли мне перевестись в Дурмстранг, на что мама даже побледнела, но промолчала.       Я честно сказал, что мне это не интересно. Больше никакие темы связанные с войной, а тем более с возможным возвращением Тёмного Лорда, родители не обсуждали. Но что-то мне подсказывает, что именно это их сейчас интересует больше всего. Хотел бы я знать, что они опять замышляют, а они замышляют, в этом даже не сомневаюсь.       Почему дома стало всё чужое? Всё не так. Родители странные, что-то скрывают от меня, и в то же время как будто боятся. Вечером велели из дома не выходить — мало ли что. Собственная комната кажется пустой и неприветливой. Мне не хватает чего-то, как будто в груди дыра.       Только ожидание письма греет надеждой. Как же мне её не хватает — моей гриффиндорки. Я даже готов смотреть на это дурацкое фото из газеты, где она бросается на шею Поттера. Я, похоже, больной.       Привет, Драко!       Хотела написать раньше, но нужно было немного подумать.       Ты, наверное, догадываешься, что твоё признание очень меня взволновало. Я так растеряна, и не покидает мысль, что ты, возможно, поспешил. Возможно! Не подумай, что я говорю это с полной уверенностью. Но ты всё-таки был немного пьян — я почувствовала этот запах и вкус на твоих губах, — и обстоятельства были очень неоднозначные, надеюсь, ты понимаешь, о чём я.       Мы с тобой столько прошли за эти три с половиной года, это даже как-то странно звучит, тебе не кажется? Мы дружили, ссорились, мирились и опять ссорились. А сейчас это стало чем-то намного больше. И мне всё чаще кажется, что ты неотъемлемая часть меня.       Боюсь, не смогу правильно сформулировать свои чувства, но ты должен был понять в тот вечер, как важен для меня. Я уверена, что ты ждёшь взаимного признания, каждый человек, наверное, этого ждёт, но я должна сказать тебе честно, что несмотря на все мои чувства к тебе я не готова. Я ничего подобного никогда не испытывала и не могу определить точно. Мне страшно сказать то, в чём могу ошибаться.       Ты — та часть моей жизни, которая стоит за пределами всего. За пределами обычного существования, дружбы, за пределами простых человеческих связей. Это невидимый мир, хранящийся в моей душе. Это прекрасный и опасный мир одновременно. Часто мне кажется, что наши чувства погубят нас. Но порой я понимаю, что это самое волшебное, самое лучшее, что со мной случилось.       Знай, что однажды всё будет так, как мы хотим. Я в это верю. Скучаю по тебе. Гермиона 27 декабря 1994 г.       P.S. Прошу тебя, не торопись с ответом.       Подумай хорошенько над тем, что случилось, над моими словами.       Я надеюсь, что ты правильно меня поймёшь.       Не решился писать ответ. Не мог понять, что чувствую. Почему-то было ужасно обидно. Я и не думал, что она станет признаваться мне в любви, это было бы слишком самонадеянно, но она сомневается в моих чувствах — вот, что обидно! Она и сотой доли не знает того, что я чувствую. Иногда мне кажется, что ещё с первого разговора с ней моё сердце потеряло покой. Я живу как все — учусь, ем, сплю, играю в квиддич, но не проходит и дня, чтобы я не думал о ней, о том, что её тревожит, что радует, что с ней происходит. Мне кажется, она скрывает от меня столько тайн, что я и представить не могу! Она дружит с людьми, которые мне неприятны, а Уизли так вообще просто омерзителен, но я мирюсь с этим ради неё.       Я перечитывал письмо несколько раз. Понимаю, что она совсем не обязана мне верить. Да, мне обидно, но её слова всё равно волнуют до дрожи в руках. То, что мы вместе, значит для неё много. «Это самое волшебное, самое лучшее», что с ней случилось. Я восхищаюсь. Она рациональна, кажется именно так говорят, но в то же время Гермиона такая чуткая и нежная. Кажется, она сочетает в себе несочетаемые вещи. Она может быть жестокой и мягкой, говорить то, что думает, и скрывать то, что нужно. Она сложный человек. Каково же ей со мной? Так же сложно как мне?       Может быть именно поэтому меня так тянуло к ней с детства? Прямо с первого курса. Грейнджер права. Мы связаны очень крепко. Она не может назвать это любовью — пусть не называет, если ей так легче.       Мне никто никогда не говорил о любви. Лишь однажды мама назвала меня «любовь моя», и я запомнил это, как какое-то чудо. Я знаю, родители меня любят. Мама всегда была со мной ласкова и говорила всё, что угодно — что я их гордость, что я их продолжение, надежда, счастье, опора, я для них — всё. Но я не помню, чтобы она хоть раз сказала, что любит меня. Сказала это слово — Люблю. Об отце и говорить нечего.       Я уже не помню точно, когда впервые задумался о том, как отношусь к Гермионе. Может быть и упоминал однажды, но давно не перечитывал Дневник. У меня нет сомнений. Никаких. И пусть она мне не верит, главное то, что я знаю о себе.       30 декабря.       Я не отпустил Минни. Она два дня жила в самодельном домике из светильника, который я для неё сделал. Её компания как-то удивительно скрашивала моё одиночество. Я перечитывал письмо Гермионы всё время, пока не выучил наизусть. Да, она не требовала ответа, просила подумать, и я думал, хоть и понимал, что она ждёт, не могла не ждать. Разве такое возможно?       Уже собирался написать ей, приготовил чернила и перо, лист пергамента и конверт, когда в дверь постучали. Я давно запретил эльфам возникать в моей комнате без предупреждения. Это точно был эльф, мама стучит не так. Испытал раздражение, ведь не так уж часто я письма собираюсь писать, а тут, как нарочно.       Взяв себя в руки, открыл дверь. Эльф отца, которого он забрал с кухни после ухода Добби, низко поклонился и пропищал:       — Молодой хозяин! Хозяин желает видеть вас в своём кабинете.       Стало немного не по себе.       — Буду через минуту, — ответил я, закрыл дверь и спрятал письменные принадлежности. Погасил все свечи в комнате, чтобы Минни никто не заметил, и отправился в кабинет отца.       Постучав, вошёл. Отец восседал в кресле посреди кабинета. Увидев меня, поднялся с места и жестом велел сесть, сам же перешёл за свой письменный стол.       — Что-то случилось, отец? — спокойно спросил я, хотя чувствовал, что изрядно волнуюсь.       — Пока нет, Драко. Я лишь хочу задать тебе несколько вопросов.       Я ждал, а он сосредоточенно изучал моё лицо.       — Скажи, сын, кто-нибудь интересуется твоей семьёй?       Почувствовал, как мои брови поползли вверх.       — В каком смысле? — ухмыльнулся я.       — В прямом, Драко. Кто-нибудь расспрашивал тебя обо мне или матери, о том, чем мы занимаемся? Может быть, о Чемпионате… — его голос стал тише, а глаза прищурились. Он явно был напряжён.       — Да… вроде, нет, — неуверенно ответил я. Ничего такого не мог вспомнить. — А кому это надо? — подозрительно спросил я.       — Ну! — многозначительно выдохнул он поднимая глаза к потолку. — Твоя семья богата и влиятельна! Мало ли кому захочется через тебя втереться в наше доверие или… попытаться навредить…       Он уставился на меня во все глаза. Стало не по себе. Отец очень изменился за эти месяцы, что я его не видел. Он всегда суров и сдержан, но сейчас мне казалось, что его напряжение усилилось.       — Например, Директор? Кто-то из профессоров… Макгонагалл? Грюм? Эти люди, возможно, захотят копнуть…       — Нет, отец, — я даже вздохнул с облегчением. — Они не говорили со мной…       — А кто говорил? — подозрительно спросил он и чуть подался ко мне. — Подумай хорошенько! Ты мог забыть.       Я с трудом дышал. Напряг все свои извилины и вдруг вспомнил.       — Поттер видел меня во время беспорядков, — лицо отца вытянулось, — он предположил, что вы с мамой участвовали в нападении Пожирателей. Я, разумеется, ему ничего не сказал, но он был уверен…       — Это всё? — нахмурился отец.       — Всё, — спокойно ответил я, почему-то вспомнив Мариетт, которая ясно дала понять, что поддерживает Пожирателей смерти. Но ведь я ей ничего об этом не говорил, а моей семьёй она не интересовалась.       Отец некоторое время молчал, думал, соединив кончики пальцев перед своим носом. Потом он резко поднялся.       — Надеюсь, ты понимаешь, Драко, — начал он, — в какое непростое время мы живём? Что тебе известно о Тёмном Лорде? В общих чертах!       Я подумал немного, прочистил горло.       — Он был предводителем движения за чистоту крови, — спокойно заговорил я. — Он исчез в тысяча девятьсот вос…       — Нет, Драко, мне не нужна биография, — усмехнулся он. — Что тебе известно на данный момент? Может, слухи? Сплетни? То, что говорят твои сокурсники…       — Только предположения, — дёрнул я плечом. — Паркинсон говорила как-то, что её отец уверен в скором возвращении Тёмного Лорда. Мать даже хотела перевести её в Ильверморни, чтобы Пэнси не участвовала в том, что возможно предстоит. Но её отец хочет, чтобы дочь пошла по его стопам. Они ждут его возвращения.       Отец пристально смотрел на меня.       — Они уверены? — с сомнением уточнил он.       — Нет, но всё равно ждут.       — Что-то ещё?       Я задумался. В голове какая-то каша была. Совершенно не связанные с этим воспоминания лезли поперёк. Я даже не был уверен, что это подходящие события.       — Аластор Грюм показывал нам непростительные на уроке. Говорил о Тёмном Лорде, о том, что Поттер стал единственным, кто выжил после Убивающего Проклятья. Он учил нас, как противостоять Империо…       — В самом деле? — нахмурился отец. — Но этого нет в программе вашего обучения.       — Я не знаю. Но мы довольно долго тренировались…       — Он что, испытывал на вас Империо? — глаза отца расширились. Я никогда не видел, что у него такие огромные глаза. Он никогда, наверное, так не удивлялся. — А вы сами…       — Нет, нам не позволили. Это же непростительное, нам нельзя…       — Это никому нельзя… — прошипел отец. — Он накладывал на тебя Империо?       — На всех. Мы все пытались противостоять. Кстати, у меня неплохо получилось.       Отец поднялся из-за стола.       — Вы сообщили об этом директору? — упавшим голосом спросил отец.       — Нет. А зачем? Это были интересные уроки…       — И Грюм не допрашивал тебя? Не спрашивал о семье?       — Нет, — уже немного теряясь от натиска отца, отвечал я.       — Учти, Драко! — зашептал отец. — Если этот маг будет расспрашивать о твоей семье — обо мне, о матери, о чём угодно! Ты — ничего не знаешь, ясно?! Ничего не видел, не слышал. Говори, что при тебе родители говорят лишь о семейных делах. Ты понял?       — Да, отец, — ответил я.       — И не пугайся ты так! — усмехнулся он, расправляя плечи. — Великий Салазар! Что бы ни случилось, знай — ты в безопасности. Мы всегда с тобой.       — Я в Хогвартсе, отец, — неуверенно ответил я, — вы за тысячи миль. Я не понимаю… Неужели Пэнси права?       Отец некоторое время смотрел перед собой.       — Ничего нельзя утверждать, Драко. Никто точно не знает, что происходит. Тучи сгущаются. Гроза уже чувствуется в воздухе, но в том и проблема. Никто. Ничего. Не знает. Этот мракоборец ведёт себя странно. Показывать непростительные в классе… Почему ты сразу не написал об этом?       — Не счёл это важным, — честно ответил я. — Этот урод занят только Поттером…       — В самом деле? — заинтересовался отец.       — Ну да. Поттер участник Турнира, а Грюм… присматривает за ним… я так понял. Но не уверен. Иногда они разговаривают, Поттер задерживается после уроков. Он вообще странный, не знаю, что за задания им дают, но такое ощущение, что он отупел совсем в этом году. Учится кое-как…       — Ясно, — прервал меня отец. — Значит, Грюм покровительствует Поттеру. Это уже что-то… Подумай, может быть, ты знаешь что-нибудь ещё? Какие-то признаки? Догадки? — он опёрся руками о столешницу, нависая надо мной.       — Я не знаю, — мотнул я головой. — Только то, что Пэнси сказала…       И вдруг я вспомнил о сне, который рассказывала мне Грейнджер. Сне Поттера — его кошмарах. Я отбросил эту мысль сразу же. Это то, что я не могу рассказать. Невозможно. И потом, это просто сон. Мало ли, кому и что снится.       — Ладно, Драко, — разочарованно вздохнул отец. — Иди. Только помни! Никому. Ничего. То, что происходит в твоей семье должно оставаться за закрытыми дверями. Понимаешь?       — Да, отец. Но ведь ничего и не происходит, верно? — подозрительно прищурился я.       — Конечно, нет! — натянуто улыбнулся отец. Терпеть не могу, когда он так делает. Он становится похож на змея в человеческом обличии — хитрого и изворотливого.       У меня был такой сумбур в голове. Неужели Тёмный Лорд и правда вернётся? Они ждут его появления, ищут признаки и возможности. Неужели снова начнётся война?       Меня трясло, когда я вернулся в свою комнату. У меня была такая яростная потребность поговорить с кем-то. Но я не могу. Не могу никому рассказать. Ведь это мои родители. Плохо ли, хорошо ли они поступают — я люблю их. Боюсь за них. Что если их поймают? Если они окажутся в Азкабане, как тётка Беллатриса? Что я буду делать? Как это остановить? Неужели они станут уничтожать маглорождённых, как это было в прошлой войне?       — Грейнджер! Ну почему?!       Я зажал рот рукой. Сам не понял, как её имя вырвалось из моего дурацкого рта. Передо мной понеслись воспоминания Святочного Бала. Её улыбка, движения, её нежный поцелуй, такой пылкий! Моя девчонка… неужели они сделают это? Неужели способны убивать таких, как она? Я не верю в это. Не могу поверить! Ведь я люблю её! Они так не поступят! Это невозможно! Они не могут быть убийцами!       Я буду её защищать. Всё сделаю, чтобы ни один волосок не упал с её головы. Разорву любого, кто покусится на её жизнь. Они не посмеют. Им сначала придётся прикончить меня.       Привет, Гермиона!       Наверное, всем свойственно ждать от других больше, чем они сами могут сделать. Ждал ли я признаний? Да. Хотел ли этого? Да. Рассчитывал ли на твой немедленный ответ? Точно, нет! Даже не думай, что я стану обижаться. Я не маленькая девочка, чтобы обижаться. Я лишь делаю выводы. Ты не готова и не разобралась — как я могу повлиять? Никак.       Ты не веришь мне, думаешь, если Флинт подсунул мне какую-то дрянь, так у меня уже и мозги отключились? Отнюдь. Когда я увидел, что Крам увёл тебя, у меня включился не только мозг. Если бы нужно было, он получил бы по роже, посмел бы только прикоснуться к тебе. Мозг, хвала Салазару, сработал немного быстрее, чем кулаки. И плевать, что по школе будут слухи ходить, я и сам отлично умею их распускать, важно было оградить тебя от его лап. Ты отказала? Поверь, для большинства парней это ничего не значит. И ты сдалась бы, не потому что хотела бы, а просто не смогла бы противостоять силе. Я видел, ты была беспомощна, а о волшебной палочке напрочь забыла.       Уж поверь, сейчас я абсолютно трезв и немного на взводе, потому что мне противно думать о том, что этот «чемпион» мог сделать и на что тебя уговорить. Я тебя не виню. Ты девчонка. Вы слабые. Вам нужна защита. Поттер и Уизли предпочли сидеть и дуться, как два идиота. Извини, но это не про меня. Они твои друзья, но не чувствуют того, что чувствую я. Тебе было страшно там, в том тёмном коридоре. Ты была растеряна, а их не было рядом.       Ты можешь продолжать сомневаться, я не могу навязать тебе веру во что бы то ни было. Но ты слишком много значишь для меня, чтобы отдать другому, сделать вид, что меня это не касается.       Можешь не верить мне, можешь даже утверждать, что я вру, но я люблю тебя. Люблю с первого курса, я уверен. Не помню, как это случилось, но помню, как ты плакала, когда наша детская дружба закончилась. В тот вечер моё сердце разбилось, и я долго собирал его по кусочкам, выстраивал эту хрупкую дорожку к тебе через кучу ошибок и обид. Я думал, что за эти дни пожалею о своих словах, но я не жалею. Каждый, кто посмеет причинить тебе боль — будет иметь дело со мной.       Не знаю, что будет дальше, но мне так понравились твои слова: «Это самое волшебное, самое лучшее, что со мной случилось. Знай, что однажды всё будет так, как мы хотим. Я в это верю». Я в это верю, Грейнджер. Драко 30 декабря 1994 г.       1 января 1995 г.       Я не отправил письмо. Просто не смог. Я даже успел его запечатать. Но пока привязывал к лапе Минни, внутри всё так переворачивалось и грохотало, что я отвязал его — сова была крайне удивлена, даже смотрела недоверчиво — и сел перечитывать, понимая, что это не то. Слишком много чувств. Слишком много слов. Я слишком уязвим — это ужасно глупо. Разговор с отцом сильно меня подкосил, и, похоже, в тот момент я был не просто на взводе — я был в отчаянии. Нельзя ей этого показывать, просто нельзя быть таким открытым. В её глазах я буду слабаком, трясущимся над нашими отношениями. Буду тем, кем можно манипулировать. Я слаб. Не хочу быть таким. Не должен быть.       Письмо теперь лежит в шкатулке — вместе с её письмами. От этого больно, но почему-то появилась уверенность, что так правильно.       Привет, Гермиона.       Долго собирался с ответом. Как ты и сказала, нужно было время подумать.       Если ты ждёшь, что я откажусь от своих слов, то — нет. Не откажусь. И не обижусь. На что? Смешно было бы думать, что внезапное признание заставит тебя ответить. Может, я хочу этого, даже жду, но прекрасно понимаю, что для этого нужно время, какие-то особые условия. Признания не вылетают вот так, на холодную голову. С этим у тебя полный порядок. Нет, я не обижен, но выводы для себя всё-таки сделал.       Единственное, что я хочу тебе сказать — я не был пьян, и не жалею ни о чём, ни о признании, ни о том, как обошёлся с Виктором, даже если из-за этого потеряю его расположение. Я не мог поступить иначе и дать ему возможность прикоснуться к тебе. Он и так позволил себе слишком много.       С недавнего времени чувствую, что должен защищать тебя. Может, я и не взрослый, может, ещё мало чего могу, но если увижу, что хоть кто-то обижает тебя — ему не поздоровится.       Мы увидимся очень скоро. Осталось всего несколько дней. С Новым Годом. Драко 31 декабря 1994 г.