За кулисами жизни. Версия 2.0

Руки пианиста дрожат, ошибаются вновь и вновь, пальцы стучат не по тем клавишам, что надо, играют не ту мелодию, что должны. Они порхают над клавишами, создавая свою личную музыку, и эта музыка воистину прекрасна. Пальцы играют не ту мелодию, а душа чувствует не те чувства. Все не то в этой жизни, все абсолютно не то. Даже небо не то! Почему для них оно ясно-голубое? Почему они описывают его как бездонную гладь, не сравнимую с океаном? Почему для них небо - это глоток свободы, в который лишь бы окунуться? И почему он, старый музыкант, не помнит это чертово небо?.. Для него оно фиалковое, с оттенками лилового. Предательски лиловое небо. Глаза Брука не помнят цвет - ясно-голубой. Оттенок давно забыт под пеленой глаз старого музыканта. Ясно-голубых глаз. И этот бездонный океан... Бушующий, вечно неспокойный, волны которого злые ветра скидывают на берега, чей песок приносит покой, чьи ракушки больно впиваются в ступни старых ног с потрескавшейся кожей. Брук больше не в силах чувствовать боль, он готов, так приди же! Смерть. Но нет... Она не придет. Как не пришла лет... А сколько лет назад? Как давно это было? Сколько вечностей назад он разучился видеть? Кажется, с тех пор миновало пол века. Для Брука изменилось всего ничего - просто теперь люди могут звонить друг другу со своего собственного телефона. Просто теперь люди больше смотрят на уже цветные экраны и много меньше - на бездонные океаны неба и моря. Прошлое. Прошлое уже не вернуть. Начало этого прошлого было положено много-много лет назад, тогда люди еще искренне молились своим богам, прося у них не деньги, а хороший урожай. Прошлое началось неописуемо давно, и иногда Бруку кажется, что вся его жизнь начала вместе с этим треклятым Прошлым. В прошлом он впервые прошелся по клавишам отцовского фортепиано, в прошлом он по неосторожности сломал свою первую скрипку, за что был высечен, в прошлом он научился любить. Мелодия - вот что научило его чувствовать искренне. Знаете, в песнях и мелодиях нет места лжи, музыка раскрывает всего тебя, а значит - несет правду. В ней могут быть легенды, что трогают самые пыльные струны твоей души, может быть вымысел, но ни разу не ложь, ибо тогда ты считаешься предателем. Предателем той Музы, что научила тебя любить и чувствовать, восхищаться и обожать. Смеяться и плакать вместе с надрывающимися струнами визгливой скрипки. Тьма. Брука окружает лишь тьма, но даже в ней он может находить краски благодаря этой музыке. Тьма вокруг старца со стертыми в кровь пальцами, но она не пугает, а лишь манит своей бесконечностью. Ибо помните - во тьме пустоты кроется тайна света. Как и в сером сочетаются все оттенки. И каждое утро, еще до того, как солнце поднимется из-за горизонта (Брук это чувствует), старый музыкант берет чехол со своей старой подругой-скрипкой и направляется в один из переходов подземки бесконечного города N. Он ловко расстегивает чехол, достает оттуда хранительницу всех его тайн. Концерт начинается рано утром. И заканчивается еще до того, как количество людей тут превысит свой лимит, ведь людей в этом городе бесконечно много. Брук уйдет тогда, когда вокруг него начнут останавливаться, когда чехол начнет стремительно наполнятся монетами, чей звон будет сильно бить по ушам. Эти люди, что будут стоять тут, недостойны его музыки. Они не поймут его души, ведь солнце уже давно горит на небе. Ярко-фиолетовом. А пока не настало то время, Брук играет. Снова и снова надрывает струны своей скрипки, и ее божественный звук разносится по всему переходу, отражаясь эхом от стен и потолков. Некоторые люди, которые совершенно случайным образом оказываются здесь в это время, впиваются в эту величественную мелодию души одного слепого старца. Слушают ее, а потом уходят также незаметно, как и появились. Именно эти люди Бруку нравятся намного больше, чем те явные "ценители", которые собираются намного позже раннего утра. Эти люди как ветер, они появляются и стихают. Ветру нет дела до бытовой заразы безнравственных людей, ветер сам по себе. Ветер просто колыхает подол идеально-черного фрака Брука, колыхает и стихает, не мешая его игре, не мешая его стертым в кровь пальцам левой руки. Все же струны - очень опасные нити. Струны души боишься порвать, а о струны скрипки или гитары боишься порезаться. Как по-вашему, что больней? А если наоборот? Обычно, покинув подземку, Брук направляется в парк кормить голубей. Он просто сидит и слушает. Слушает то, что творится вокруг. Колыхание листьев на деревьях. Шелест осеннего ветра. Шум на стройке, что через два квартала. Голоса детей в песочнице. Крики полицейских, которые призывают какого-то беглеца стоять. Прелестный высокий голос девушки, которая с кем-то разговаривает. Шум столпившихся где-то неподалеку людей, которые то и дело говорят про мошенников в наше время. Шелест купюр. Детский плач. Брук любит это. Любит слушать. Кто, как не слепой старик, знает, сколько всего скрыто в этих звуках? Они ведь несут в себе жизнь. Когда же приходит время вечера, и голоса детей угасают, Брук встает с лавочки и направляется к морскому прибою. Садится на пляже, вытягивает ноги и вдыхает в себя аромат океана, бездонного и манящего к себе. Но нет. Брук не шагнет в него. Пока не время. Он просто сидит и слушает волны, ведь мелодия волн сравнима только с мелодией ветра, что осенним вечером частый гость на этом пляже. Слышите эту музыку? Она прекрасна. Никакой суеты и шума, никаких громких фальшивых людей, нот... Только океан. До Брука доносится женский плач, он оборачивается в сторону звука. Этот плач... Он не такой же, как и у всех. Он не от какой-то раны, не о разбитой любви. Этот плач молит о помощи, потому что кажется, этот голос не плакал целую вечность. Брук знает это чувство, потому что много пожил и слышал многое. Старец лишь слушает эти надрывные взывания, лишь слушает и ничего не делает. А зачем? Что он может сделать? Это ведь не его боль и не его слезы. А помочь он этому женскому голосу никак не может. Чем может помочь больному слепой старик? За пеленой его глаз боль, горечь, тоска, но больше всего - безысходность. Он мог бы сейчас отдать свою старую душу за одну минуту, в течение которой он мог бы разглядеть эту бедную девушку. Утешить ее словами о том, как она прекрасна. А ведь в этом Брук не сомневался. Но слепцы не могут видеть, как бы они не хотели. И вот, Брук сидит на пляже, мнет руками влажный песок и слушает всхлипы и плач, которые - ровня музыке, ограненной мелодией ветра и волн. Он просто слушает, не в силах сделать что-либо. Брук ложится на песок, вдыхает в себя влажный воздух и, слепыми глазами уставившись на наверняка очень яркую луну, произносит: - Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта свои лучшие мысли, и дням грядущим я дарю их, как опыт борьбы с удушьем. Ведь удушье всегда окутывало его этой бесконечной пустотой воспоминаний. Воспоминаниями о бесконечном океане и бездонном небе. Ярко-фиолетовом.