За кулисами жизни. Версия 2.0

Ozzy Osbourne - Not Going Away

Парень с короткими темными волосами сидит на крыше больницы, свесив ноги, болтая ими в воздухе. И каждый раз, когда ступни ударяются о холодный кирпич, забавно морщится, однако все не прекращает это странное действие. Парень все сидит на холодной крыше и абсолютно не понимает, что творит или собирается творить этот блондин со странной прической. А ведь Бон Клей всегда боялся высоты. Раньше, но теперь абсолютно нет. Теперь высота манит своей недосягаемостью и только. Слезы текут по щекам блондина рядом. Он безудержно рыдает, размазывая слезы и сопли по лицу все больше с каждой минутой. Он захлебывается, отрывает руки от лица, сжимает их в кулаки. Рычит. По-другому как-то не назвать, так как это именно утробный рык. Дождь стучит по крыше. - Выглядишь жалко, - скучающим тоном произносит брюнет, как всегда чуть растягивая гласные. Блондин резко оборачивается на голос и замирает на месте, пытаясь сфокусировать взгляд и понять, кто с ним говорил минуту назад. - Хей, - щелчок прямо перед носом блондина, - я не привидение. - Я... - парень немного замялся. А что отвечать? - Я тебя не заметил. Веселый хохот режет уши. Голос немного неприятный. Смех какой-то давящий. Блондин отчего-то вспоминает клоунов из цирка, которые смеются также - неправдоподобно весело. - Чего смеешься? - Просто ты первый человек, который меня не заметил, посмотрев в мою сторону, - парень подходит к одному из прожекторов, и только после этого блондин в силах его разглядеть. Первое, что бросается в глаза - тощий. Ужасно тощий. Лицо худое, вытянутое, с впалыми щеками. На скалящемся лице хорошо различимы идеально-прямые и идеально-белые зубы. Волосы длиной в сантиметр-два, не больше. Из одежды больничный халат да легкая куртка. - Так халат же белый должен быть, - блондин приподнимает левую бровь, кивая на названный предмет одежды. - А мне скучно было, - брюнет с веселым смешком подходит ближе к прожектору. Теперь понятно, что это за кляксы. Халат разрисован всякими рисунками на детский манер - разноцветными фломастерами. Иногда среди рисунков проглядывает и нечто очень-не-детское, на что брюнет показывает с двойным удовольствием. Что-то с этим парнем явно не то. - Ты сумасшедший? - не привыкший к окольным путям, блондин прямо задает свой вопрос. Кажется, Бон Клея нисколько не смутил этот вопрос. - Есть немного, - и снова этот до противного раздражающий тембр и манера растягивать гласные. - Но здесь я лежу не поэтому. - А почему? - природное любопытство заставляет блондина напрочь забыть о чувстве такта, о том, что не стоило бы ему вмешиваться в чужие дела. Слегка необычный знакомый. И дело тут не во внешнем виде, а о самом знакомстве. Забавное дело. - Неоперабельная опухоль в мозгу, - и снова тот скучающий тон. Будто этот парень и не знает другого. - Как у того чувака из "Достучаться до небес". И улыбка от уха до уха. - Разве это очень весело? - парень испытующего смотрит на брюнета, пытаясь понять, что с ним, черт возьми, нет так. С этим диагнозом долго не живут, а вид у этого чудика такой, будто болезнь не его, а какого-то малознакомого человека, на которого лично ему до лампочки. - Нет, просто сходство удивительное. Мне-то тоже меньше недели осталось. Ну а ты чего тут стоял? - Что, по-твоему, человек моего вида может делать на крыше в дождь ночью? - Но ты не прыгнул. Блондин заглядывает в глаза нового знакомого и застывает: никакой усмешки. Ни тени издевательства. Парень сказал эти слова с со спокойным лицом, так, как говорят: "Урожай в этом году такой же, как и в прошлом, как и в позапрошлом, как и два года назад". Глаза пронзительно-угольного оттенка будто бы видят блондина насквозь. Сейчас на лице Бон Клея уже нет улыбки. На лице бесконечная тоскливость и усталость. Странная вещь: когда он говорил о себе, тоски не было. Будто бы смертельно болен не он, а блондин. - Как тебя зовут? - чуть наклонив голову набок, спрашивает парень. - Я Бон Клей. - Марко, - кивает тот. - Слышь, Марко? Почему ты зарычал? - неожиданно спрашивает Бон Клей, поднеся большой палец к губам. - В смысле? - Марко слегка приподнимает одну бровь. - Ну, когда ты стоял у края... Ты убрал руки от лица и зарычал. Утробный такой рык получился, кстати. - Ярость. Бешенство, - немного подумав над ответом, все же выпаливает блондин. - Это все из-за ярости. - А что случилось? - У меня лучший... Ну, то есть, единственный друг умер. - И как давно? - спрашивает Бон Клей, кажется, совсем без интереса, уставившись в небо, с которого льет нещадно. - Неделю назад. Но труп обнаружили только на четвертый день. А я только сегодня узнал, вот и пришел. - Ясно, - парень резко меняет положение тела и поворачивает голову в сторону блондина. - Марко... А что такое ярость? Бешенство - что? Парень смотрит на Бон Клея как минимум удивленно. Как максимум шокированно. Все же, этот чудак на сто процентов немного "того". Нормальные люди не задают таких вопросов. Решив, что терять в общем-то нечего, Марко начинает повествование: - Бешенство окутывает разум, обрамляет сознание собою, крася его в кроваво-красный. Бешенство застилает глаза, образую прослойку ярости, вырывающейся из глотки. Рык. Ярость, если переведена в звук - рык. Я иногда рычу до хрипоты, до дрожи, до потери памяти. Еще я иногда бью стены, сдирая руки в кровь, докапываюсь до костяшек. Знаешь, в тот момент... Нет, не так. Со смерти друга во мне разрушился весь тот хрупкий мир, во мне сгорели целые леса, где каждое дерево - частичка меня. Во мне города разрушились один за другим, они превратились в ру-и-ны, а потом снова пожары, и угольков даже не осталось - все вокруг лишь пепел. Я иногда вою от боли, от ярости, молю, чтобы меня не услышали, злюсь с каждой минутой все больше. Ярость - это чертовски больно. Это не как говорят: "во мне что-то щелкнуло и переменилось". Это когда щелчок - и уже ничего не остается внутри. Вот, видишь меня? Это же оболочка. А на самом деле я уже умер. Сгорел дотла, сдох, сыграл в ящик - называй это как хочешь. Это не ты привидение, а я. И хочется кинуться под поезд, сигануть с высотки, объесться таблеток или повеситься. Ярость - чертовски поганое чувство. Им нельзя наслаждаться. Последнее предложение было произнесено очень осторожно, так, как детям говорят: "Лучше не играй со спичками, иначе тебе будет только хуже". Наверное, потому что отчасти блондин понимает, что в этом самом чудике рядом есть что-то очень детское, и с ним надо по-осторожней. Хотя, что он сам-то может. По его глазам этот чудик в разы сильнее самого Марко, как ему кажется. - Знаешь, Марко, а ты некрасивый. От такого прямого заявления блондин едко усмехается. "Удивил, тоже мне". - Ты тоже не плейбой, знаешь ли. - Знаю. Это слово было произнесено без какой-либо горечи в голосе, без усмешки. Вообще без эмоций. Как говорят о фактах. Но в том-то и дело, что любой факт, если человек говорит сам о себе, обретает хоть какую-то эмоциональную окраску. В ответе Бон Клея ее не было вообще. - Быть некрасивым - трудно, - выдыхает брюнет, по-прежнему уставившись на небо, на котором уже изредка мелькают звезды. А это означает лишь одно - дождь скоро прекратиться. - Возможно. Тебя избегают. Поганое чувство. - Нет, я не об этом. - А о чем? - Марко вопросительно глядит на "собрата по несчастью". - Ну, знаешь, некрасивым сложнее приходится. Вообще, никто на свете не красив совершенно. Но мы оба из тех, кого все в один голос назовут некрасивыми. И самое обидное, что никто не поймет того особенного, что есть только у нас. Наша красота заключается в нашей уродливости. И снова никаких эмоций. Констатация факта. Может, сумасшедшим этот парень и был, но от сумасшествия до гениальности, как мы знаем... - В смысле? - Ну, к примеру, у тебя очень выразительные глаза. Светлые-светлые, в них целое небо уместилось бы, а эти люди говорят - урод. Урод, будто бы ты в этом виноват. И обидней всего - они не видят, точнее, им не дано увидеть это бескрайнее небо в твоих глазах, потому что их относительная красота им дороже мозгов. Вот в этом-то и дело. - Милая теория, - Марко фыркает на подобное. Забавный малый. - А у меня, к примеру, способности к танцам. Мне всегда говорили, что я здорово танцую. Но вот в хореографию меня не приняли, и знаешь почему? Сказали, что я некрасивый. Все эти второсортные танцоришки хоть таланта и не имели (точнее, они его как раз-таки поимели, грубо говоря), лишь заурядные способности, но обладали симпатичным личиком. Тогда я просто узнал, что перед людьми нельзя танцевать и вообще на сцену выходить такому типу, как я. Реальность жестока. - А еще, кажется, у тебя талант видеть в сендвиче целую вселенную. - Вот именно. Но им нет до этого дела. С последних слов Марко смеется. Зачем - сам не понимает. Просто ситуация действительно пахнет фарсом. Жалким фарсом. - Зато есть дело до неформалов, атеистов, женщин, геев и трансвеститов, - даже не думая, как это со стороны звучит, выпаливает Марко на одном дыхании, буквально сплевывая слова. В нем сидит стойкое отвращение ко всей этой чертовой махине, что называет себя обществом. - Эти шестеренки адской мясорубки просто ненавидят, когда кто-то выходит за те рамки, которые они возвели. Их просто выворачивает, что ты не такой как все. Хотя, эта фраза звучит избито. Скорее - не такой, каким ты должен быть. - Нет идеального общества. - Есть. На кладбище. Идеально-ровные ряды с крестами или могильными камнями, кое-где - у самых богатых - ограда и, может, скамейки. Но вообще все одинаковое. Вот это и есть идеальное общество. - Вот уж не поспорю, - Марко широко улыбается, разглядывая парня рядом. Что-то в нем действительно кажется очень странным. Может, губы неестественно-яркого цвета? - Но обидно то, что после смерти я стану частью этого идеального общества. - А не хочется? - Да пусть меня сжарят на костре, но в могилу я решительно не хочу! - С чего это тебя жарить? Бон Клей на мгновение переводит взгляд на блондина, что-то прикидывая в уму. Нечто вроде: "Сказать или нет"? Как бы решая, насколько можно доверять блондину. Все же, ему просто уже нечего терять. Отвернется - ну и пусть. Плевать. - Раньше подобных мне сжигали на кострах или отправляли на виселицу с периодичностью раз в неделю. В виде профилактики, чтобы остальные знали, что такой же будет и их кончина, если уподобятся нам. - То есть? - Марко вопросительно изгибает бровь. Некие мысли крутятся в голове, но парень отгоняет их прочь. - Ну я как бы женоподобный. Транс. Женских органов нет, от природы мужик-мужиком, да и сам далеко не утонченный и прочее. Ну, просто иногда прикидываюсь женщиной. Люблю я их немерено. Они такие... Особенные, понимаешь? Не как мы. Они понимают, что слабее нас физически, но стойко держаться. Они... они так прекрасны. Сила их в слабости, в ее принятии. Ставлю на свою жизнь, что любая взрослая женщина способно морально устоять тому, что никому из мужчин не под силу. Они так прекрасны... Брюнет все говорит, а глаза его горят жизнью. Так и бывает, когда говоришь о глубоко обожаемой теме, это что-то очень личное, то самое, в котором далеко не каждый найдет тот самый восторг рассказчика. Но Марко может. - Ну и... - парень на минуту останавливается, подыскивая нужные слова, - храбрый же ты. Бон Клей замирает. Он ждал чего угодно: неприязни, непонимания, удивления. Но только не этого. "Ну и храбрый же ты" - как заклинание звучит в голове, раз за разом, все повторяется и не стихает. - Знаешь, Бон, - вдруг снова начинает блондин, - а я ведь гей. Знаешь, забавно так получилось. Мы говорим про это общество, про то, что выходит за его рамки... И оба оказались из тех самых, что "вне рамы". Вне зоны комфорта. Черт возьми, действительно забавно. - Ага, - брюнет облизывает пересохшие губы, глотая ком, застрявший в горле. - Гей и трансвестит. Такое только в книжках бывает. - Ах, вот какие книжки ты читаешь! - с издевкой произносит Марко, после чего оба парня заливаются веселым хохотом. - Слушай, Бон. А ты чего вообще на крыше? - чуть позже, снова разлегшись на холодном бетоне, спрашивает Марко. - Поздно же ты вспомнил. - Ну да. - Да так, я просто после того, как в больницу слег, каждой ночью выбираюсь. Я ведь тут без преувеличения смерти ожидаю, а просто в койке умирать неинтересно. Ску-ко-та. - А на крыше интересно? - Ага. Ты даже не представляешь, какие тут страсти творятся. К примеру, вчера два парня тут вискарь глушили. Или еще что-то. Такие чудики! Один с красными волосами, другой с зелеными. У последнего еще бинты на теле были. - Уж не тебе про чудачества говорить, - едко замечает Марко. - И то правда. А пару дней назад тут свидание было. Точнее, должно было быть. Какой-то блондин и рыжая. Ну, она врачом тут работает. Милая девушка. - И что случилось? - Она его отшила. Ну, я тебе по секрету скажу, эта рыжая - лесбиянка. Я-то знаю, я видел ее с девушкой, и они выглядели отнюдь не подругами. И поверь, будь я на месте этой рыжей, ни за что бы не променяла такую шикарную женщину на какого-то блондинистого паренька. - А он хоть симпотный был? - из интереса спрашивает Марко. Любопытство, чтоб его. - Ага, я бы сказал даже красивый. Ну, подобные ему обычно мелькают на обложках каких-то непристойных дамских журнальчиков. - Так ты еще и журнальчики читаешь, - снова заводит Марко старую пластинку. - И тебя никто не замечает? - Ну, ты же меня не заметил. Я вообще тихий. Мне-то до этих людей дела нет. Просто наблюдаю. Ну нельзя же лишать смертника последней радости, - Бон Клей широко улыбается, подмигивая блондину, чем вызывает с его стороны сдержанный хохот. - А ты подумал, - снова начинает он через некоторое время, - я тут прыгать собрался? - Ну, мало ли. С твоим-то диагнозом. - Я сильный. Слова, режущие слух. И снова тот голос - без капли сомнения и эмоций. Очередной факт за вечер. - Ну, понимаешь... Это как в той песне: "Я не уйду. Вы стараетесь сломать меня, но ваши попытки напрасны". "Мне нечего скрывать, моя совесть чиста". Я никогда не сдамся, ведь я все такой же сумасшедший. - Ты и в правду храбрый. Я бы сломался. - Ты, кажется, уже сломался. - Уже почти. - Эй, Бон... - Чего тебе? Марко улыбается от уха до уха, снова вспоминая тот злополучный фильм. Ну, раз обоим нечего терять, то почему бы и нет, черт возьми? - А ты был на море?