***
Медальон становится тяжелее. Цепочка врезается в шею, а шепот, шипящий шепот, словно шедший вровень с его собственными мыслями, становится громче. Геллерт только проводит пальцем между кожей и отяжелевшей цепочкой и усмехается. Забавная вещь — эти крестражи. Жаль, нельзя разобрать, что же эта частичка души хочет сказать. Вернее, можно, если дать волю, дать поверить в слабость нового хозяина. Верно, до встречи с ним, Геллертом, медальон развлекался, как мог, сводя с ума людей, выводя на поверхность самое мрачное и мерзкое, чтобы хоть как-то приравнять к обладателю оставшейся души. И, тем не менее, медальон словно просыпается. И неужели это реакция на мальчишку Поттера? Геллерт, чуть прищурившись, глядит перед собой. Они договорились встретиться в нейтральном месте, и Геллерт выбрал набережную в одном из маггловских городов — как будто существуют еще и города волшебников. Здесь почти нет людей, а ветер дует с такой силой, что волей-неволей ускоряешь шаг от мощных толчков в спину. Младший Поттер идет быстро и… Геллерт не может сказать, что уверенно, но и страха не видит. Поттер идет… просто? Просто, да. Как на обычную встречу с приятелем, где нет, и не может быть ничего особенного. — Доброго дня, герр Грин-де-Вальд.- Поттер улыбается и зачем-то глупо машет рукой. — Доброго. — Мягко говорит Геллерт и, не удержавшись, вновь смещает въевшуюся в кожу цепочку. Пользы от разговора он не ждет. Сыновья министров годятся только на то, чтобы передавать министрам письма. Ни власти, ни влияния. Только стоптанные кроссовки и вернувшиеся в моду круглые очки. Но Геллерту это нравится, простота всегда притягательна. — Прогуляемся? — Предлагает он, и они, провернувшись к ветру спиной, медленно бредут вдоль бледно-серой реки, вяло бьющейся о бетон набережной. Геллерт отвечает на вопросы, вопросы, что задавали и будут задавать ему много раз. Обещает подумать над предложениями. Да, ему тоже не хочется лишней войны, он тоже может уставать, и тоже хочет действовать более изящно. Но Геллерт чувствует скуку. Он ждал министра, а не его сына, который, ожидаемо, не знает ничего — не нужно быть мастером легилименции, чтобы проникнуть в столь плохо защищенное сознание. Хотя…. Геллерт останавливается. А не посылка ли это от Альбуса? Не решил ли бывший друг, что пора избавлять младшего Поттера от присутствия чужой души? Геллерт смотрит глубже и, к чуть ли не восторгу, натыкается на нечто интересное. Реддл. Слишком много мыслей Гарри Поттера занимает Реддл. В этих воспоминаниях, тот, кто гордо величал себя Волдемортом, почти мил. Он просто молодой парень из Франции, сирота со скучной жизнью. Он забавно краснеет во время разговоров и робко отвечает на напористые поцелуи. Он ворчит и слишком жадно уплетает шоколад. И цепенеет в постели, в прочем, это личное, Геллерту не интересно. Ему интересно другое. — Мистер Поттер, что же мы все о делах. Расскажите мне о своем французском друге. — Причем здесь это? — Настораживается Поттер. В мыслях его рубиновым всполохом появляется желание защищать. — Скажите мне. — Геллерт, остановившись, облокачивается на бордюрчик, слишком дальний родственник античного идеала. — Вы когда-нибудь чистили награды в Хогвартсе. Насколько я знаю, это распространенное наказание. И не замечали ли вы табличку за особые заслуги, которую в, возможно, могу напутать, сорок третьем получил некий Том Реддл? — Да вроде замечал.- Пожимает плечами Поттер. — Этих Томов Реддлов пруд пруди. — Вы знаете хотя бы одного? Помимо друга вашего сердца? — Я не понимаю, к чему вы начали этот разговор. — Поттер присаживается на беленую колонну и тут же вскакивает, отряхивая испачканные джинсы. — Посмотрите мне в глаза, сейчас я вам кое-что покажу…***
Том кладет руку на живот и чуть поворачивает голову. Это бессознательное стремление к комфорту, наконец, успокаивает Геллерта. Он ложится рядом и смотрит теперь в потолок, словно разрисованный тенью от большого дерева под окном. Теперь можно просто слушать дыхание. Теперь кажется, что этого достаточно, а Геллерт слишком устал, чтобы сомневаться. Нужно немного вздремнуть, чтобы ко времени, когда проснется Том, опять улыбаться, шутить и ничем не показать, что, кажется, прибавилось седых волос за те бесконечные минуты, что он держал его голову на коленях. И все-таки удивление, вытеснившее даже успевший состариться страх, не дает задремать. Таких людей он называл люди-змеи, и, поначалу, даже веселился от того, что Реддлу это определение подходит по всем позициям. И, тем не менее, он старался держаться от «змей» подальше, слишком дорожил своим внутренним огнем. Змеи, хладнокровные, на краткий миг пригревались, а затем, неосознанно, душили. Или кусали с испугу. Кто на что горазд. Но, так или иначе, погасив огонь в другом, опять уходили в свой холодный мир, чтобы найти новое тепло и опять его загубить. Но эта змея, кажется, пригрелась настолько, что почти готова делиться теплом. Геллерт не чувствует опасности, возможности навредить. Геллерт чувствует только руку, судорожно уцепившуюся в ответ, и не хочет, теперь уже не хочет ее отшвыривать в сторону.***
Поттер стоит неподвижно. Но взгляд бегает, словно пытается найти если не ложь, то хотя бы виноватых. Но виноват всего один человек за три тысячи миль отсюда. Поттер, судя по всему, уже мало что соображает. Здравые мысли не выдержали никакой конкуренции с захлестывающими эмоциями. — Но ты можешь отомстить. За Сириуса. — Шепчет ему на ухо Геллерт, прекрасно зная, что ветру не под силу его заглушить. — Я вызову его на дуэль и убью! — Упрямо говорит Поттер и в рудиментарном жесте сжимает кулаки, в которых, с появлением магии в их популяции совсем отпала надобность.- Вы же сами сказали, что он больной, значит долго не выдержит. Или посажу обратно в Азкабан! — Есть метод… изящнее. — Геллерт чувствует себя библейским искусителем. Верно, про него читала своим глубоким, хорошо поставленным голосом бабушка. — В тебе кусочек его души. И, поверь, нет ничего хуже, чем ощущать, как она горит заживо. — Правда? — Поттер вскидывает голову. Изумрудные глаза горят решимостью. — Выжигайте все! Геллерт тихо смеется и кладет пальцы на виски Поттера. Тот застывает. Слишком доверчивый, слишком светлый ребенок. Душу найти не составляет труда. К серебряным нитям, более тусклым, чем у Поттера, ведет легкий запах жасмина. Геллерт, не удержавшись, вдыхает полной грудью и отгоняет из памяти ветвистый куст, покрытый белыми цветами и бабушку, жалующуюся на головные боли всю пору цветения. На счастье Поттера осколок слишком маленький, он не может шептать на ухо, портить характер или сводить с ума. И, тем не менее, иногда яркими искрами вспыхивали злость, ненависть. Нечто примитивное, простое. Стеклянная крошка, не видимая глазу, но с удовольствием впиявливающаяся в ногу, стоит только наступить. Верно, Поттер подчас мог пожаловаться на приступы дурного настроения. Геллерт даже сожалеет — Реддлу почти не будет больно. Он медленно отделяет хилую ниточку от сознания Поттера — Альбус, как и всегда, был прав, связь крайне рыхлая, не нужно и особых умений — и представляет как она, точно настоящая, с одного конца фитилем загорается пламенем. Огонь ползет вверх быстро, чужая душа вспыхивает и Геллерт, точно оглушенный, отстраняется. — Получилось? — Спрашивает Поттер, снимает очки и зажмуривается, очевидно, пытаясь прогнать двоение в глазах — ожидаемое последствие не слишком виртуозной легилеменции. Будь здесь Альбус, Поттер и не прервал бы непринужденного разговора. — Да, получилось. — Говорит Геллерт, стараясь скрыть растерянность. — Передай отцу все, что я говорил и не потеряй письмо. Не люблю писать по десять раз одно и тоже. — Обижаете. — Недовольно ворчит Поттер и хмурится. Ставший тяжелым взгляд яснее слов говорит, что последнее, о чем он думает, это поручение для отца. — Тогда удачи, Гарри Поттер. На всех фронтах как говорится.***
Геллерт выныривает из поверхностного сна резко. Том спит, уже привычно прислонившись лбом к его плечу. В этот раз все обошлось. А что будет, когда не обойдется, Геллерт не знает. Но теперь знает, почему так важно. Почему все вдруг стало так важно. Почему чужой человек, со склочным характером, открыто завидующий его успехам, плохо контролирующий себя эмоционально и больной, неприглядно больной физически, стал важен. Почему он не только протянул руку, но и позволил за нее ухватиться.***
Геллерт сидит на полу и лениво перебирает пальцами длинную цепочку медальона. Совершенно пустого и безвредного. Кусок души, которому суждено было сгореть вместе с остальными, вернулся к своему человеку. Человеку, который в слепую трансгрессировал почти на две тысячи миль, чтобы… Спасти мальчишку, из-за которого потерял все? Геллерт сомневался, что Реддл хоть когда-нибудь себе в этом признается. И поймет ли вообще свои чувства, если вообще будет анализировать хоть когда-нибудь сегодняшний день. И, тем не менее, Реддл, казавшийся иссыхающим зловонным болотцем, оказался глубоким озером, как то, что было сейчас в пределах трансгрессии и так нравилось Геллерту во времена учебы. Геллерт тянется в палочке и, наставив ее на медальон, все же говорит: — Портус. Мягкая белая вспышка и медальон возвращает прежний вид. Геллерт, легко встав, кладет его в изголовье кровати, рядом с палочкой из тиса. — Я протяну тебе руку, Том Реддл. — Говорит он человеку, отделавшемуся после невозможной трансгрессии всего лишь долгим сном. — Но только твое дело, принимать ее или нет. Геллерт возвращается к камину. Огонь, всегда послушный ему огонь, успокаивает. На свете нет красивее танца, чем танец пламени. И именно ему Геллерт решает признаться. — Ты меня заинтересовал. Такое было… да считай, что никогда. Геллерт закрывает глаза, но пламя продолжает плясать и в темноте. Тот крохотный осколок души показал чувство. Чувство, приходившее к нему в Нурменгард и с особым удовольствием душившее. Но Геллерт его помнит, помнит слишком ярко, чтобы не узнать у другого. Тогда, тридцать первого октября тридцать лет назад, Том Реддл, упорно называвший себя Волдемортом, смотря на плачущего младенца, все-таки раскаялся.