Том

      Или, может быть, он все-таки умирает?       И безмерно забавно, что он, боясь потерять свою жизнь, разбивал душу на кусочки, не сдался в Азкабане, а теперь хочет только улыбнуться скорой смерти. Жаль, нет сил даже для этого.       Не получается и открыть глаза — веки опять наливаются тяжестью накатывающего сна. Да и есть ли смысл? Смотреть в темноту?       Да, он все-таки умирает.       От этой мысли становится спокойно. Хорошо. Пожалуй, это он и заслужил. За живой огонь Геллерта, навсегда потухший под каменными блоками, и за Колина, тяжело уронившего голову на грудь.       Скоро не будет совсем ничего. Даже редких, спутанных мыслей.       …       Снится, что он у Колина. Лежит на диване, после похорон Сириуса, а за окном знакомый шум, за какие-то пару месяцев ставший почти родным. По ночам же этот шум совсем редкий, но зато каждый раз оставляет на потолке широкую полосу света, быстро проскальзывающую от одного угла комнаты к другому.       Машины, привносящие на маггловские улицы новый, более строгий порядок, который никак не усвоят волшебники. У входа в Министерство — светофор, игнорируемый почти каждым волшебником. Сколько раз Том видел, как водители еле успевают остановить несущиеся автомобили, и ругают странных людей в мантиях. Ругался и Колин, водивший легко, непринужденно, быстро, но перед злосчастным участком дороги всегда замедляющийся и прекращающий веселый разговор.       Том почти чувствует тошнотворный запах бензина, почти слышит звук едущих по асфальту колес, остается только открыть глаза, чтобы увидеть…       Потолок быстро пересекает желтая полоса. Остатки тяжелого сна на миг теряются, заставляя всматриваться в темноту. Темноту не настоящую, не полную, нарушаемую находящимся рядом окном.       Том осторожно повернул голову, чувствуя, как сердце начинает колотиться все быстрее. От того, что снаружи ночь. И горит фонарь, а по дороге изредка проносятся машины. Но все точно накрывает усталость, заставляющая мир расплываться и делающая совсем неслышным раздавшиеся писк, верно, уже приснившийся.       …       Ему кажется, что он слышит голоса. Громкие, не таящиеся. Женские глубокие или пронзительные, мужские, звучащие с неторопливым достоинством или медово-тихие, быстрые. Они становятся ближе, спутываются клубком, который нет сил разъединить, и окончательно дают понять — он не в Азкабане. Там узники молчат и не ходят по камерам.       Чья-то ладонь бьет его по груди, пальцы больно щипают, а ставший совсем близким голос велит открыть глаза. Том подчиняется, но видит только удаляющиеся от него спины, сливающиеся в одно цветастое чудовище. Пожалуй, когда удастся проснуться в следующий раз, стоит повернуться на бок — собственная спина начинает болеть.       …       Следующий раз наступает через череду снов. Колин щелкает его на свою камеру и уверяет, что бледная человеческая тень на карточке и есть он; Геллерт, чье лицо скрыто волосами, балансирует на упавшем бревне, опасно наклоняясь вперед. Том и не сразу замечает, как блестящее на солнце золото превращается в змей, шипящих наперебой, что не разобрать и жалящих в лицо и шею, отчего Геллерт падает ничком, а Том ищет его в жесткой траве, жалящей руки, отчего все кругом покрывается красным цветом. Дамблдор крепко сжимает запястья, громким криком заставляя смотреть в глаза. В голове точно растекается обжигающий туман, лишающий разум способности управлять собственным телом, лицо Дамблдора расплывается перед глазами, чтобы появиться опять, уже постаревшим и заострившимся. Старый волшебник направляет свою палочку, губы его беззвучно шевелятся, а все кругом затапливает зеленый свет, причудливо рассекающий застывшую в воздухе каменную пыль, падающие на широко открытые глаза Геллерта…       В этом раз Том просыпается резко, жадно вглядываясь в белый, залитый солнцем потолок. Сон уже не давит, не делает тело чужим, от чего ленивые мысли устремляются к более насущным проблемам.       Одна ноздря не дышит. Том, подняв руку, осторожно ощупал тонкую трубку, торчащую из носа. От нахлынувшей усталости, захотелось опять закрыть глаза, но ладонь упрямо находит круглые наклейки на груди, с идущими от них проводами. Все это что-то напоминало, нечто уже увиденное в бесконечных маггловских фильмах, что они смотрели с братьями Криви.       Маггловских…       Сердце опять заколотилось до неприятного быстро, отчего откуда-то сверху раздался писк, по скорости своей пытающийся подстроиться под этот бешенный ритм.       Послышались быстрые шаги. Том, встретившись взглядом с подбежавшей к нему девушкой, не успел ничего сказать, как она скрылась. Столько желанный сон не шел, оставляя его наедине со стенами, обложенными приятным персиковым кафелем и пустой койкой рядом, верхняя часть которой, на зависть настойчиво болевшей спине, была приподнята.       Следующие шаги, уже более тяжелые, сопроводили приход мужчины, приятную улыбку которого не скрывала съехавшая на подбородок маска.       — Как дела? — Негромко спросил он, подходя ближе, и, легко поднимая изголовье кровати.       Том, не удержавшись от облегченного вздоха, на миг замолчал. Если он все-таки в больнице, то разве задают такие вопросы? Хотя, это магглы, быть может, у них так принято?       — Нормально, — тихо прохрипел Том — выспался.       Мужчина, улыбнувшись, только покачал головой. Больше он ни о чем не спрашивал, только давал короткие, но странные команды. Сжать ладони в кулаки, согнуть ноги в коленях, ответить, сколько будет дважды два и какой город столица Британии.       — Вы помните, что с вами случилось? — наконец спросил он.       — Приступ? — голос по-прежнему звучал слабо.       — Что-то вроде того. И, наконец, вы — Том Реддл, верно? — дождавшись кивка, он продолжил — Один наш доктор вас опознал. Вы ведь знакомы с мистером Дурслем? Да и ваш кузен все больницы уже обзвонил. Деннис Криви ведь ваш кузен?       Силы нашлись только на очередной кивок.       — Устал? — с неожиданным участием спросил доктор. — Сейчас можете спать, только зонд вам уберем, и, может, попить хотите?       — А что такое… — начал было Том, но, подчинившись команде сделать вдох, тут же оказался не в силах говорить из-за подступившей тошноты.       — Да это трубка, что у вас в носу стояла, мы же должны были вас как-то кормить. — Легко отозвался доктор. — Спите, мистер Реддл, спите.       На этот раз сон, сделавшись чутким, прерывался из-за любого звука — кто-то громко засмеялся вдалеке, высокий парень лениво елозил тряпкой по полу, выложенному унылым серым камнем, девушка в кислотно-розовом костюме уронила пластиковые бутылки, что пыталась вместить в руках, что-то пронзительно запищало, от чего не так далеко послышались торопливые шаги. На кровать рядом сгрузили скрюченного человека и тут же отгородили его ширмой, не спасающей от едкого запаха немытого тела. Уже знакомый доктор разбудил его, заставил выпить стакан воды и накрыл жестким одеялом. К ночи ширму убрали, а высокий парень намыв кровать, ушел, выключив свет и оставив мыльную пену лопаться на матрасе.       Утром высокая женщина, у которой шапка и маска оставляли видимыми на лице только глаза, разбудила ударом ладони по груди и, довольно кивнув, опять задала кучу глупых вопросов и объявила сгрудившимся вокруг нее докторам о каком-то чуде.       После нескольких часов тишины, за которые на тумбочке рядом с кроватью появилась и исчезла тарелка с нетронутой овсяной кашей, а взгляд так и не устал от тупого созерцания персиковой плитки, появился он.       Дадли Дурсль ничуть не изменился с последней их встречи. Остался все таким же мощным, отчего казалось, белый халат сильно жмет ему в плечах.       — Ну что, мистер Реддл, в последнюю очередь ожидал увидеть вас здесь.- Весело сказал он, усаживаясь на табурет, принесенный одной из быстрых девушек, бегающих со шприцами и флаконами. — А вы везунчик, правда что.       — Наверное. — Неопределенно пожал плечами Том. Мысли все еще ворочались тяжело, а взгляд, стоило ему оторваться от спокойной стены и сосредоточиться на чем-то подвижном, притягивал за собой головную боль.       — И, тем не менее, мистер Реддл, вы готовы лечиться? Лечиться у меня.       — Лечиться? — Эхом повторил Том.       — Именно. Готовы сотрудничать со мной? Поверьте, вы мне нужны здоровым. Дети вас обожают и в письмах только и говорят про замечательного мистера Реддла. Не хотелось бы, чтобы следующий эпистатус вас убил.       — Извините, я плохо понимаю. — Том, откинувшись на кровать, закрыл глаза, отчего мозг, точно перестав тратить энергию на обработку лишней информации, позволил мыслям ускориться.       Кажется, Геллерт от него этого и хотел. Чтобы он открыто заявил о своей проблеме, расписал ее и решился принять помощь. Пусть даже маггла.       — Что от меня нужно? — стараясь не скатываться с дрему, спросил Том.       — Рассказать, как давно болеете, как часто приступы, как они проходят, если ли какие-то изменения перед ними. Мне нужно знать все, мистер Реддл.       И мистер Дурсль узнает все. Про гул в ушах за несколько мгновений до приступа, и про предательски расплывающееся зрение — оказывается, это называется мистическим словом «аура». Стрекозе Трелони бы понравилось — отчего-то проносится в голове. Мистер Дурсль узнает, про то, как часто трясет и что может спровоцировать. Приглушенным голосом он задает вопрос о связи с магией и Том, не раздумывая, кивает. И умалчивает только об одном. Как последние несколько месяцев его голова лежала на коленях Геллерта, терпеливо пережидающего каждый приступ, а потом награждающего его, стыдливо отворачивающегося, самой теплой в мире улыбкой. Тому еще никто и никогда так не улыбался. Верно потому, что никто и никогда его так и не любил.       Снится огонь в камине. Совсем золотой. И яркий настолько, что глаза начинает приятно жечь. А рядом сидит Геллерт в своей мягкой клетчатой рубашке. Стоит только повернуть голову, только протянуть руку, чтобы сжать горячие пальцы. И, наконец, сказать, то, что следовало давно. Том поворачивается и кладет руку на горло, впивается ногтями в кожу — настолько болезненный ком не дает дышать.       А рядом только темнота и глубокие тени по углам.       После очередного шумного, наполненного голосами утра, опять приходит тишина. Том педантично выпивает таблетки — он обещал доктору Дурслю, и, заодно, и Геллерту — и игнорирует бутерброд с сыром. Когда желтый кусок становится сухим, а пожилая женщина, укоризненно посмотрев на него, выкидывает бутерброд, во всегда настежь распахнутых дверях появляется знакомая коренастая фигура.       Деннис, несмело помахав, быстро подошел к кровати.       — Ну и страх здесь в этой реанимации! — Выпалил Деннис, поправляя неуклюже накинутый на плечи халат.       — Да вроде тихо, и нет почти никого. — Осторожно заметил Том, косясь на свободную койку.       — Это у тебя здесь. А в других палатах… — Деннис, махнув рукой, сел на краешек кровати. — Ты как? Не знал, что и делать, когда пропал еще и ты.       — Хорошо, Денни, правда, хорошо. Эти магглы довольно деликатные. И…       — Я так и не сказал родителям! — Быстро сказал Деннис, и, словно застыв, уставился в одну точку.        Том, чувствуя, что, кажется, забыл, как говорить, сжал его руку.       — И Грин-де-Вальда похоронили. В закрытом гробу, говорят, обвал от него ничего почти и не оставил — наконец заговорил Деннис. — Я газету тебе принес, там все написано. И вкусного всякого, и одежду…       — Спасибо.       — Я рад, что остался хоть кто-то, кто знал его хорошо. Знаешь, мы ведь почти никогда не разлучались. Кроме тех двух лет, что он учился в Хогвартсе без меня. И я просто не представляю, что сейчас делать. Да ты ничего не говори. И мне бы молчать, ты ведь болеешь.       — Мне, правда, очень жаль — тихо сказал Том, смотря на сгорбленную фигуру Денниса и почти ненавидя себя за то, что больше сказать ничего и не может.       Слишком быстро очередная безликая девушка в ярком костюме попросила Денниса выйти, и Том, пока не выключили свет, развернул газету. «Ежедневный пророк» за первое ноября — подумать только, уже четыре дня прошло — выделил Геллерту маленький квадратик текста перед колонкой с рецептами пирогов. Все кратко и сухо, точно некий герр Грин-де-Вальд не имел никогда никакой важности. И только…       — Не расстраивайтесь так, мистер Реддл, завтра вы уже пойдете в палату. А оттуда и сразу домой — девушка, попросившая Денниса уйти, обработав едко пахнущей ваткой плечо, быстро уколола его иглой.       — Спасибо, все хорошо — постарался улыбнуться Том, прижимая вату к месту недавнего укола.       — Извините, просто мне показалось, что у вас слезы на щеках. — Улыбнулась девушка и, поинтересовавшись, не нужно ли одеяло, погасила свет и бесшумно вышла.       Том, напряженно вглядываясь в темноту до тех пор, пока предметы не обрели своих законных очертаний, осторожно провел рукой по щеке. И, правда, мокрая. Да и стоит ли удивляться? Если та заметка сказала больше, чем почти шесть месяцев общения? Что двадцать пятого июля Геллерт мог бы праздновать свой день рождения, если бы не слушал его, Тома, вопли из-за каких-то предложенных денег.       — Прости меня, Гел, — прошептал Том в темноту, кусая непривычно дрожащие губы — пожалуйста, прости.       …        — Вот, взял вам блинчики, еле у студентов отвоевал! Прожорливые ребятки, хотя, сам таким был. С шоколадной пастой самые вкусные, хотя, с джемом тоже ничего. — Мистер Дурсль, осторожно поставив забитый до отказа поднос на стол, тяжело опустился напротив.       Том, благодарно кивнув, взял тарелку. Аппетит все же решил вернуться, да и спуск по лестнице с четвертого этажа на первый давал о себе знать.       — Со сгущенкой тоже неплохо — заметил Том, вспоминая, как они с Геллертом поочередно макали свернутые трубочкой блины с расставленные перед ними пиалы.       — Да где же ее здесь взять то? — мистер Дурсль, вооружившись ножом и вилкой, отрезал кусок блина.       Том только пожал плечами. Все в этой больничной столовой напоминало… И их чайные посиделки по вечерам, и тот день в больнице Святого Мунго, когда Том все время недовольно смотрел в окно.       — Наверное, хотите узнать, что показала томограмма? — не выдержал молчания Дурсль.       — Полагаю, да. Не зря же ее делали.       — Совершенно! — мистер Дурсль, вытерев руки салфеткой и скомкав ее в шарик, откинулся на спинку стула. — Как я и думал, у вас небольшая опухоль с четкими границами в лобной доле, которая и дает такую симптоматику…       — Это здесь? — Том осторожно коснулся лба пальцем. Отчего-то в памяти ясно встала одна из молоденьких помощниц мисс Коул, у которой, по словам остальных, тоже нашли опухоль, от которой она, сморщившись и пожелтев, превратилась в лежачую старуху раньше времени.       — Примерно. — слишком беззаботно отозвался Дурсль, словно речь шла о каком-то пустяке. — Не могу сказать, что стало ее причиной, может быть и даже магия. Когда, говорите, чаще всего возникают приступы? Когда вы читаете мысли?       — Примерно. — настороженно повторил Том, отодвигая тарелку. Есть расхотелось. Но, не беда. Еще вчера ночью две явно недовольные совы принесли тяжелую корзину, заполненную чудом сохранившую тепло выпечкой, что подают в Большом зале на завтрак. Вместе с запиской от Макгонагалл, нового директора Хогвартса, желающей скорейшего выздоровления и возвращения.       — Быть может, именно этот вид магии зарождается здесь, и частая практика привела к неконтролируемому делению клеток. Вообще, мистер Реддл, вы безумно интересный пациент! Вы ведь знаете, что после каждого приступа эпилепсии в мозгу происходят необратимые изменения. У вас ничего, видимо магия, когда-то успешно спровоцировавшая вашу болезнь, не менее успешно ее компенсирует. А последние события? Три подряд приступа, первый тридцать две минуты, последующие два почти двадцать, между ними вы не приходили в себя. Признаться, все мы думали, что если вы и проснетесь, то будете комнатным растением. И что я вижу? Никаких когнитивных или двигательных нарушений. Воистину, ваши волшебные мозги потрясающие!       — Вот уж спасибо — проворчал Том, все- таки отламывая кусок от блина. От непринужденной болтовни Дурсля становилось легче. — И что вы предлагаете делать? Это ведь вашими таблетками не лечится?       — Нивелируем симптомы и не более того. Опухоль нужно удалять.       — Это что же, — Том торопливо дожевал ставший безвкусным блин — голову резать?!       — Ну что же так грубо. Мы с нейрохирургами смотрели ваши снимки, они считают, что риск минимальный.       — Но все же есть.       — Жизнь в принципе сама по себе большой риск — развел руками Дурсль.       — Знаете, я должен подумать над этим заманчивым во всех отношениях предложением.       — Конечно, вас никто не торопит. Да и сейчас брать вас на стол более чем неразумно. Кстати, я правильно понимаю, что Гарри не знает, что вы здесь? Может быть, мне сказать ему?       — Нет! — резче, чем хотелось, ответил Том — но спасибо, правда, спасибо за все. Как я могу вас отблагодарить?       — Просто съешьте сейчас свой обед — с деланной сварливостью фыркнул Дурсль — на вас смотреть страшно, скажут еще, что в нашей больнице над людьми издеваются и морят голодом.       И все же, оставалось еще место удивлению. Отчего-то стало приятно перед сном представлять, как бы он тридцать лет назад среагировал на то, что его лечить будут магглы. Воображение рисовало комично злого Волдеморта, топающего ногами и ругающегося, отчего Том, тихонько смеясь, все же засыпал, чтобы рывком сесть на кровати через пару часов и, стараясь выровнять дыхание, долго смотреть на мерцающий под потолком люмос.       Все-таки магглы оказались не лишены изящества, со своими одиночными палатами, душ в которых смягчал многие тяготы больничной жизни.       Вторым, чуть ли не лучшим другом, стал на короткое время телефон. Ранее обижаемый вниманием, он теперь редко уходил из рук. Оказалось, переписка с Деннисом неплохо крадет время, ровно до тех пор, пока на глаза не попался контакт Геллерта. Пожалуй, вот и все, что от него осталось — пара сообщений. И даже ни одной фотографии, а ведь он столько раз предлагал.       И Колин. Колин писал часто, да разве тогда было желание даже читать? Неужели ему действительно было важно это навязанное работой общение?       И все же…       Рука сама потянулась к телефону. Остался только Деннис.       «Денни, когда выйду из больницы, будем учиться легилеменции!»       Точно дожидаясь, когда он отправит сообщение, в окно постучали. Том, медленно поднявшись с кровати, открыл раму, впуская неприметную серую сову, быстро бросившую ему сверток из темной бумаги и, отщипнув от лежащей на подоконнике булки, тут же улетевшей.       Том, чувствуя, как движения стали торопливо-жадными, быстро сорвал упаковку, сжимая в руке тисовую палочку, то ли выроненную в Дурмнстранге, то ли потерянную при трансгрессии. Том запрещал себе о ней думать, уговаривая себя, что всегда можно купить новую, а ту, что осталась под завалами, верно, никто и не найдет.       Но кто-то нашел, не только палочку, но и его самого, в месте далеко не очевидном для волшебника.       Да и важно ли это сейчас? Когда уже не найти никаких следов и почти нет сил удивляться? Главное, что палочка с ним, и что экран телефона светится, показывая ответ Денниса, конечно же согласного учиться.        Том, чувствуя, как приходит долгожданное спокойствие, кивнул сам себе.       Доктору Дурслю хотелось верить. Сколько было попыток легилименции в Азкабане? Легилименции не по правилами, хитрой, опасной, без зрительного контакта. И опять научил Дамблдор? Хотя, какое уже дело до этого. Ведь если сейчас он сможет уберечь от этого хотя бы одного мага, то, быть может, не зря трансгрессия, направляемая только одним желание найти помощь, вывела чуть не к крыльцу больницы?       И не зря он, совершенно не заслуживающий этих дней, когда может спокойно дышать и существовать, не умер в промежутках между своими приступами?       …       Хогвартс встретил его визжащими первокурсниками, плотно облепившими в желании обнять, и протягивающими рисунки. Степенно рассказывающими о победе в очередном матче по квиддичу старшими; сдержанной улыбкой профессора Макгонагалл, извинениями Лонгботтона — вдруг он, присматривая за целым факультетом, сделал что-то не так? — и профессора Флитвика, открывшего дуэльный клуб в одиночку, и цепким взглядом Трелони, видно, готовящей очередное предсказание.       Но уже после первого дня стало казаться, что Хогвартс он и не покидал. Разве что таблетки — одна круглая и большая настолько, что приходилось ломать, а другая совсем маленькая, идеально белая — вклинившиеся в начало каждого дня, да накатывающая под вечер усталость напоминали о том, что последние три недели прошли не совсем гладко.       И, тем не менее, ничего не изменилось. Никто словно и не замечал, что директорское кресло теперь занимает другой человек, а Геллерт Грин-де-Вальд пропал с первых страниц газет, да и не только с газет…       В дверь постучали, больше для приличия — Поттер, не дожидаясь разрешения, зашел в комнату.       — Привет — непривычно робко сказал он, переступая с ноги на ногу.       — Ну здравствуй — улыбнулся Том, пряча воскрешающий камень за коробку с воспоминаниями, оставленными Дамблдором.       — Давно мы не виделись.       — Да, Гарри. Ты не стой. Садись, куда хочешь.       — А, да, спасибо — Поттер, рассеянно улыбнувшись, сел на кровать — Том, я тут подумал…. — он, прочистив горло, достал из кармана аккуратно сложенный пергамент.       Тот самый пергамент, с которого Том пытался стереть точку, по имени Геллерт Грин-де-Вальд. Тогда так и не вышло, хотя, теперь точка исчезла совсем по другой причине.       — Интригуешь, — Том склонил голову набок.       — Ты извини, я наблюдал за тобой и видел, что Грин-де-Вальд часто бывает в твоей комнате… Я не лез, я тебя и себя уважаю. Но сейчас, когда его нет, может быть, начнем все сначала? Нам уже никто не будет мешать.       Том, чувствуя, как внутри все холодеет, встал и медленно подошел к окну. Луна серебрила поверхность начинающего подмерзать озера и, отчего-то, успокаивала. Поттер искренний, и говорит не со зла. Да и может ли говорить со зла человек, превращающий лунный свет в прекрасного оленя, отпугивающего самых мерзких существ на земле? Нет, не может. А вот человек, который в состоянии за лунным светом только наблюдать…       — Гарри, — Том обернулся — ты помнишь, из-за чего мы поругались?       — Если честно, то не совсем, но я не думаю…       — Я виноват в смерти твоего кресного — перебил его Том.       — Н-нет, даже представить не могу, как…. — замотал головой Поттер, и, замерев, сделался настороженным.       — Помнишь, ты мне написал, что вы собираетесь на вылазку? Те пожиратели, они уже ждали вас, ведь так? Да, Гарри, потому что я им сказал. Мне нужна была одна вещь из сейфа Блэков. Как видишь, пришлось попотеть, чтобы ее получить.       — Но я почти ничего не помню.       — Дамблдор. Он же приходил к тебе. И из самых лучших побуждений решил заставить тебя забыть. Но я помню, и, кажется, обзавелся совестью, потому что не могу смотреть тебе в глаза и притворяться другом, или, чего хуже, любовником.       Том, поймав зеленый взгляд Поттера, ненадолго удержал его. Знакомый почерк, верно, и сам Том действовал бы также, аккуратно подменяя воспоминания. Так, пожалуй, и не заметишь, что в голове Гарри Поттера кто-то покопался. И если подправить совсем чуть-чуть, подарить цвета и четкости одной неясной картинке, добавить в нее эмоций и чуть не захлебнуться от восторга — магия, знакомая магия не вызвала даже привычного тремора, предвестника судорог.       Том, покачнувшись, ухватился за подоконник. Так некстати в памяти встал их разговор в доме на площади Гриммо, тогда лицо Поттера была таким же бледным и решительным.       — Да, я, кажется, припоминаю… — медленно проговорил он.       — Да, так будет правильно.       — Просто… — Поттер, встав, сделал пару бестолковых шагов — Почему это сделал именно ты? Почему человек, к которому я хоть что-то чувствую, повел себя так… Ты… Ты хоть понимаешь, насколько это….       — Да, теперь понимаю — тихо сказал Том.       Поттер, бестолково махнув рукой, спрятал с карман карту и, положив ладонь на дверную ручку, застыл.       — Ты совершенно не стоишь его. Даже имя не хочу произносить в твоем присутствии.       — Я знаю.       — Черт, хватит сейчас быть таким понимающим! — выплюнул Поттер — Я не понимаю, как ты до сих пор ходишь на свободе.       — Кроме твоих обрывочных воспоминаний и моих слов ничего больше нет — пожал плечами Том.       — Но ты ответишь за это, я обещаю — твердо сказал Поттер.       — Да, это вполне в твоих силах, сын министра — спокойно отозвался Том.       Поттер, сильно сгорбившись, тихо вышел, а Том, подойдя к столу, взял в руки маленький черный камень, совсем уже долгое время лежащий без дела.       — Могу вас обрадовать, — тихо проговорил он, обращаясь к молодому Дамблдору, что появился бы перед ним, проверни он треугольный камень в ладони три раза. Что тогда сказала эта лишенная красок, но не самодовольства тень? Что он подменил воспоминания, а дальше решать его, Тома, совести? — моей совести все же хватило. А, может быть, не хватило желания. В любом случае, какая разница, профессор?       Том, спрятав камень в карман, подошел к окну. Отчего-то стало лучше.       Старый волшебник, оставляя наследство, и сам не догадался о том, какой подарок преподносит. Ведь если станет совсем плохо, он всегда сможет поговорить с Геллертом.       — Не так ли? — Тихо спросил Том, прислоняясь лбом к прохладному стеклу, совсем расплывшемуся из-за дождя. Конечно же, из-за дождя.