Все песни только о любви

Hello, I'm feeling so alone My heart is like a stone I feel like I am the only one with a broken heart Hello, Is anybody home I've been hanging by the phone I wonder if I'm the only one with a broken heart Роберт уходит в космос, как уходят в монастырь, а Марко – остаётся за стеной, раздавленный и одинокий. Конечно, куда ему соперничать с единственным божеством Роберта – с холодной пустотой вселенной. Роберт оставляет всё, уходя налегке. Марко не досчитывается только зубной щётки в стакане у зеркала, да с тумбочки у кровати пропадает планшет, с которого Роберт по вечерам читал книги, пока Марко дремал, уткнувшись ему в бок. Марко, конечно, следит за новостями с упрямством ребёнка, который сдирает с разбитой коленки подсохшую корочку, пока из ссадин снова не идёт кровь. Он знает, что Роберта отправляют на Ганимед – его уровня доступа в космофлоте хватает, чтобы тайком, между обсчитыванием траекторий спутников и расшифровкой радиосигналов от Пояса Ориона, просмотреть данные по проекту «Гарпагия». После таких смен он обычно с головой уходит в дела – берётся за самые сложные задачи в очереди отдела, зазубривает целые главы из курса подготовки специалистов ЦУПа и играет в вирт-футбол до посинения. Всё, что угодно, чтобы перестать надеяться, что после окончания вахты Роберт вернётся домой. Что он будет тем же Робертом, что и до отлёта. Первым неладное замечает Марио. Он приезжает в штаб космофлота – герой и первопроходец, его, конечно, пускают даже без пропуска. И только в отделе аналитиков ему не рады – никто здесь не любит перебежчиков от цифр к штурвалу. Но Марио всё равно приходит, забирает Марко из кабинета и уводит в сквер на заднем дворе. Там, сидя под раскидистой акацией, он с наслаждением подставляет осунувшееся за три года на орбите лицо солнцу и протягивает Марко планшет с приказом о переводе на Ганимед. – Я договорился, – говорит он, и у Марко в груди облегчение мешается с невольной обидой: он не любит, когда решают за него, хотя так, конечно, выходит проще. – Знаешь, когда ты торчишь один в замкнутом пространстве, и до ближайшего человека – тридцать шесть тысяч километров, начинаешь много думать. – Как будто Роберт до этого мало думал, – ворчит Марко, а руки его сами ставят подпись в приказе, и на сердце становится удивительно легко. Марио хлопает его ладонью по спине – выходит слишком сильно, он, действительно, отвык от земной гравитации: – Вот именно, – говорит он. – Вот именно. Дел на Ганимеде у него немного: систематизировать отчёты, обучать нейросетку, которая анализирует данные со спутников, и ждать. Он переслушивает записи голоса Роберта в отчётах и окончательно перестаёт понимать, как начать разговор. Если вообще его стоит начинать. – Звёздная дата – 3105-09, капитан Роберт Левандовски, – слышит он после щелчка, и вдруг, поддавшись порыву, отключает канал робота и берётся за микрофон. – Сто двадцать третий день вахты, происшествий нет. – Ты ещё скажи, полёт нормальный, – у Марко голос дрожит, и он вслушивается в тишину на той стороне разговора. Ему страшно, потому что впервые за два с лишним года он не может угадать, как Роберт отреагирует. – Да я это, – говорит он и садится удобнее. Он закрывает глаза, представляя себе лицо Роберта, наверняка, ошарашенное до невозможности. – Я подумал, что ты захочешь поговорить. Роберт с запинкой в голосе отвечает: – Я заготовил длинную речь на этот случай… – Марко слышит улыбку в его голосе и фыркает: – Я в тебе не сомневался, – он откидывается на спинку кресла, трогает кончиком пальца кнопку записи и, окончательно решившись, говорит: – Поехали!