Перевёрнутая Судьба

      Как бы Людвиг не храбрился и не пытался всем внушить, что он не переживает по поводу смерти отца, это было не так. В груди всё болело и разъедало, словно на свежую рану капнули каким-то химикатом. Однако Шульц не терял лица, отчего все непонимающе хмурились и даже шептались, что не так уж он и сильно отца любил.       А он любил. Всей душой любил и уважал. Уважал за то, что он вырастил их один, что принял Гилберта как родного и что помогал им одинаково. А это было большим показателем. Также он уважал за то, что он смог из простого работяги стать неплохим бизнесменом. Не каждый так может.       Людвиг заходит в их небольшой дом и шумно вздыхает. Одиноко. Здесь очень одиноко. Даже Гилберта нет — он утащил задумавшегося Ваню куда-то, хотя Шульц не успел его об этом даже попросить. Но так даже и лучше. Но расстраивал тот факт, что брат не захотел возвращаться в их родной дом. Здесь было столько всего хорошего… А теперь всё покрыто пылью.       Так необычно. Не слышать вечно музыку Гила, лай верного Ареса, который умер пару лет назад, и не видеть самого отца, который любил подолгу засиживаться в своём кабинете, разбирая документы.       Людвиг медленно проводит пальцами по старому шкафу с книгами, где стояло множество разных книг, которые он так любил читать в детстве и которые иногда читал отец. Шульц отдернул пальцы словно от раскаленной печи и опустил взгляд в пол. К чему всё это? Его уже не вернуть, ничего не поделать Нужно смириться и заняться делами, а об отце сохранить лишь светлую память и по вечерам вспоминать с улыбкой.       Тогда почему сейчас хочется плакать? Почему хочется, словно ребёнку, упасть на этот самый пол и рыдать, не сдерживая громких всхлипов? Людвиг не сделал этого и лишь тяжело вздохнул, поджав губы. Он даже в детстве так не делал, неужто взрослым начнёт?       Внезапно стало жалко Гилберта и Ваню. Брат в столь раннем возрасте потерял свою мать и остался один с отчимом и только родившемся Людвигом. Он-то этого не помнит, а вот Гилу явно было больно и страшно. Да и Ване не лучше. Он вообще себя винил в смерти родителей. И скорее всего всё ещё винит, судя по тому, что он часто засыпает на кухне в обнимку с фотографиями. Дурашка. Никак не поймёт, что его вины здесь нет.       Прогнав с глаз непрошенные слёзы, Людвиг пошёл дальше — в кабинет. Здесь всё было как и раньше. Разве что нет постоянного посетителя этого места, да бумаг стало больше.       Шульц медленно садится за стол, проводит пальцами по шероховатой бумаге и берет ручку. Настало время продолжить дело отца.

***

      Людвиг не знает сколько прошло времени, но на улице стемнело, а домой наконец заявились Гил и Ваня, о чём-то тихо разговаривая. Взгляд упал на последний документ. — Купля-продажа?.. — Задумчиво произнёс Шульц, нахмурившись. Отец собирался продать акции компании?       Он сомневался. Отец всегда рассказывал Людвигу о том, что собирается сделать, особенно, если это было таким важным. А тут продажа и промолчал… Но, с другой стороны, не продал же, значит всё хорошо.       Шульц хотел посмотреть, с кем должен был заключаться договор, но половина листа была размокшей от пролитой воды, отчего чернила размылись и было невозможно прочитать даже очертания.       Людвиг пожал плечами и выбросил его в мусорку, предварительно разорвав на несколько частей. То, что не заслуживает внимания, не должно просто так заполнять место.       В дверь робко постучали и зашёл Ваня, неловко смотря на Людвига. Было видно, что совсем недавно он неплохо веселился и общался, вряд ли вспоминая про свою половинку. Шульца это не расстраивало. Наконец он нормально отдохнул и больше не будет обижаться. — Ты как?.. — Тихо спросил он, заходя в кабинет и держа руки за спиной, немного косясь на дверь. Шульц усмехнулся этому действию. — Всё хорошо, не переживай. — Точно?.. Просто ты такой… — Точно. — Не дожидаясь продолжения фразы, ответил Шульц и устало протянул Ване руку.       Брагинский помялся, но всё же обнял его, уткнувшись в плечо и зажмурившись. Людвиг редко приглашал его в объятия, не считая это чем-то важным, но иногда, вспоминая, что Ваня у него человек тактильный, всё же радовал его мимолётными прикосновениями. В такие моменты Ваня становился тихим, покладистым и почти не шевелился, словно насторожившись.       А может так и было и он просто не хотел спугнуть Шульца, столь не щедрого на подобные ласки.       Вскоре Людвиг отстранился, игнорируя то, как мимолётно Ваня подался вперёд, хватаясь своей рукой за его, и просто кивнул. — Всё хорошо. Я понимал, что это рано или поздно случиться.       Брагинский поджал губы, опустив взгляд в пол, но лишь угукнул, слегка сжимая руки. — Как Гилберт? — Вроде нормально… — Кажется, вы хорошо провели время. — Извини, — тихо произнёс Ваня, опустив теперь ещё и голову. Шульц закатил глаза.       Зачастую он не понимал, почему Брагинский так делает. Он же ни в чём не виноват, а это даже не упрёк. И, даже не смотря на все замечания, Ваня продолжал делать всё это, словно неуверенный в себе ребёнок.       И не столько привычки, сколько двуличие Брагинского выводило Людвига из себя. Если всё хорошо, то он был тихим и покладистым, примером идеальной жены, слова наперекор не говорил и полностью поддерживал авторитет своего мужчины. Но стоило сказать что-то не так, как этого хотел сам Ваня, то он сразу начинал обижаться, огрызаться, хамить и пытаться доказать, что он тут прав, забывая про то, кем он является.       Вздохнув и отвлёкшись от своих мыслей, Людвиг вновь окинул Брагинского, который переминался с ноги на ногу, взглядом и махнул рукой. — Иди уже. Вижу же, что к Гилу хочешь.       Шульц заметил, как заалели уши Вани и цокнул, покачав головой. Хоть бы попытался скрыть это, для приличия. — Э-это не так. Просто… Я не особо умею поддерживать, Людвиг… Поэтому мне немного неловко. — Меня не надо поддерживать, запомни это. И брату передай. А если хочешь направить куда-то своё сострадание, то покопайся в себе. У тебя много всего, о чём можно жалеть.       Людвиг уловил, как дёрнулись плечи Брагинского и как он поджал губы, опуская голову ещё ниже, отчего пушистая чёлка упала на глаза. — Извини, — поспешно прошептал он и вышел из кабинета, оставив Шульца, который осознал, что сказал, слишком много.       Людвиг вздохнул и потёр виски. Он не побежит извиняться, в конце концов, всё, что он сказал — правда. Но, следует признать, что это было довольно грубо. Кажется, он всё же перенервничал… Надо бы отдохнуть.