Перевёрнутая Судьба

      Маленький Берти очень любит маму. Её светло-каштановые волосы, карие, словно шоколад, глаза. Они всегда-всегда светились теплом. Берти любит маму.       Маленький Берти любит папу. Высокого, статного молодого мужчину с пронизывающим взглядом серых глаз и блондинистыми вихрами на голове. Берти любит и слегка боится папу.       Мама любит папу. Так она говорит. Папа же лишь молчит, великодушно позволяя ей обнимать себя за руку. Он не особо любит прикосновения, но иногда делает поблажку для жены и сына. И они благодарны.       Маленький Берти не любит, когда мама плачет по вечерам, закрывшись в ванной. Он не может ей помочь, а сама она всегда делает вид, что всё хорошо и улыбается.       Маленький Берти старается не плакать, когда однажды ночью слышит крики и всхлипы мамы. И всё же не сдерживается, когда слышит хлопок двери. — Мам?.. — Тихо спрашивает Гилберт, стоя на ступеньке и обнимая маленького плюшевого бегемотика.       Мама несколько минут пытается прийти в себя, но ничего не выходит: её плечи содрогаются всё больше. Берти сам подходит к ней и обнимает, ласково поглаживая по волосам. — Не плачь, мам. Папа ещё придёт.       Мама всхлипывает громче и тогда Гилберт понимает — папа уже не придёт.       Берти настороженно косится на нового мужчину в его доме. Берти не хочет отдавать ему маму.       Но мужчина слабо улыбается, дарит ему маленькую игрушку в виде жёлтой птички и треплет по голове.       Мама улыбается.       Мужчина нравится Берти.       Берти ненавидит своего брата. Он маленький, кричащий и плачущий.       А плакать должен он. Это его мама сейчас лежит в земле. Это его мама больше никогда не улыбнётся. Его! И только его!       Новый папа не улыбается. Смотрит на сына и Гилберта так тоскливо, что аж сердце щемит. Но Берти знает, что это его вина. Его и этого маленького наглеца, посмевшего родиться на свет.       Гилберт недоуменно моргает, смотря на мельтешащую перед глазами руку и всё же мягко останавливает её.       Байльшмидт мягко поглаживает её, прижимая к себе и продолжает думать, а вернее вспоминать. Прерывает его лишь тактичное покашливание Людвига, который смотрит на него так, словно он чужое отобрал.       Впрочем, так и есть, ведь он прижимает к себе руку Вани, который смущённо стремится её забрать. — Извини, задумался, — улыбнулся Гилберт и, чмокнув руку Вани, отпустил его, тихо смеясь.       Людвиг закатил глаза и подтолкнул к Ване кружку на что тот пробормотал благодарности и опустил взгляд в чай.       Атмосфера в доме была не из приятных. Было ощущение, словно кто-то поссорился. Людвиг мрачно глядел в тарелку с омлетом, витая в своих мыслях. Гилберт его понимал. Тяжело терять близких.       Сам Байльшмидт после смерти матери стал не особо дружелюбным по отношению к отчиму. Да и он не стремился больше завоевать доверие ребёнка. Новый папа всё ещё заботился о нём, спрашивал как дела в школе и всё такое, но Гил знал, что он для «отца» обуза. Впрочем, наверное, как и маленький Людвиг.       Вот только почему-то «отец» купил «брату» собаку. Купил энциклопедии и читает сказки на ночь.       Гилберт же вынужден сам читать себе перед сном, рисовать карандашами, которые забрал у зазевавшегося одноклассника, и с обидой смотря на то, как Людвиг учит подавать Ареса лапу.       Гилберт не был близок с отчимом. Но Людвиг любил своего отца. Поэтому всё, что Байльшмидт может делать — сочувствовать брату. — Люд, ты сегодня как? Занят?       Гилберт фыркнул от его скептического взгляда и посмотрел на Ваню. — А ты хоть почтишь меня своим присутствием, Цыпа?       Брагинский кинул взгляд на Людвига, который кивнул и наконец начал вяло есть. Гилберт фыркнул, но ничего не сказал. — Зря, Люд. Тебе стоило бы развеяться.       Людвиг сжал вилку и, едва не бросив её на стол, ушёл, судя по всему, в кабинет.       Цокнув, Гилберт посмотрел на необычайно тихого Ваню. — Ты чего? Вы поссорились или что?       Брагинский качнул головой и слабо улыбнулся, наконец делая глоток чая. — Всё хорошо. Маленькие недопонимания.       Ваня едва ощутимо коснулся его руки кончиками пальцев и потянулся к какой-то конфетки в разноцветном фантике. — Думаю, ему просто нужно побыть одному. Помогает мысли в порядок привести. — Протянул он и положил фантик на стол.       Байльшмидт угукнул и покрутил в руках вилку. — Может потом согласится. Не думаю, что он будет так себя вести вечно… — Тихо сказал Ваня и Гил понял, что он имеет в виду не только эту ситуацию. — Конечно. Всё будет хорошо. Ты как, поел? Я же обещал показать тебе лошадок.       Гилберт засмеялся, увидев как Ваня вскинул голову, а его глаза радостно заблестели. Ребёнок и есть ребёнок. Что с него взять. — Обещал. Мы пойдём? А когда? А что с собой взять? А можно будет их потрогать? — Нетерпеливо залепетал Ваня, оставив кружку и сжав руку Байльшмидта. — Тише-тише, Цыпонька. — Гилберту нравилась возмущенно-стеснительная реакция Брагинского на это. Но обращаться к нему по уменьшительно-ласкательной форме имени он мог лишь в мыслях. Почему это это казалось более интимным. — Ты мне руку сейчас сломаешь.       Ваня смущённо отстранился и неловко взял в руки кружку. — Да не бойся. Мне даже нравится, — блеснул глазами Гилберт и усмехнулся.       Ваня фыркнул и отвёл взгляд. Байльшмидт поднял руки вверх в знак примирения. — Ладно-ладно. Извини, увлёкся. Собирайся, да поехали. Уверен, тебе понравятся эти пушистые чудики.       Брагинский активно закивал и помчался в комнату под внимательный взгляд Гилберта.

***

      Восхищенный взгляд Вани явно стоил того, чтобы ехать на работу в выходной день. Остальные косились на них, улыбались и рассказывали Брагинскому много нового о лошадях. А сам он с упоением слушал, кормил их и заплетал косички.       Гилберт лишь стоял неподалёку, контролирую ситуацию. Ему нравилось наблюдать за счастливым Ваней. Даже самому словно тепло на душе становилось. — Привет, Гил. — Услышал Байльшмидт совсем рядом. Повернувшись, он увидел Аличе.       Она была необычайно грустной и хмурой, всё время дергалась и осматривалась по сторонам. — А Люд где?.. Как-то удивительно, что ты с ним и без брата.       Байльшмидт закатил глаза и посмотрел на неё, поджав губы. — Быстрее Варгас, я не намерен сегодня общаться.       Она вздрогнула и поправила волосы, потупив взгляд. — Я… Поговорить пришла… Да попрощаться…       Гилберт недоуменно вскинул брови. Аличе собралась куда-то уезжать? — Чего так?.. — Разногласия с отцом… Только не хочу, чтобы он знал… — Помощи ждёшь?       Аличе покрутила браслеты и вздохнула. Видно, ей трудно об этом говорить. — Он не отпустит меня… — Куда? — Что? — Аличе недоумённо поморгала и склонила голову к плечу. — Куда хочешь? — Хоть куда-нибудь… Лишь бы подальше… — Окей. Разберёмся.       Аличе отвернулась, стирая слёзы, на что Гил вздохнул и прижал её к себе. — Ну, Аличе. Не разводи сырость.       Байльшмидт улыбнулся и погладил её по голове. Варгас обняла его в ответ, укладывая голову на плечо. — Спасибо, Гил… Так стыдно, что я шла на поводу у отца… — Всё норм. Всякое бывает.       Гилберт обернулся и увидел, что Ваня, поглаживая Айрис, разговаривает с какой-то женщиной. — А она тут что делает? — Тихо произнесла Аличе, сжав руку Гила. Байльшмидт повернулся к ней. — Кто это? — Собственную хозяйку не узнаёшь? — Эм… Нет?..       Варгас фыркнула и, отстранившись, стукнул Байльшмидта по лбу. –Балбес. Это же Гретхен Эркерт.       Гилберт сделал максимально удивлённое лицо и пожал плечами. — И чё? — Ты… Ты не в курсе?.. — Не в курсе чего?       Аличе уже было открыла рот, чтобы ответить, но ему на плечо легла рука Вани. — Гил? Ой… — Он заметил Варгас и слегка отошёл, — П-привет, Аличе…       Она также опустила взгляд и потерла плечо. — Я пойду. Спасибо за помощь, Гил. Поосторожнее с этой дамочкой…       Варгас смазано чмокнула Гила в щёчку и улыбнулась Ване, после чего ушла. Загадочная Гретхен Эркерт поманила её к себе пальцем и радушно обняла, утаскивая куда-то. — О чём говорили? — Спросил Байльшмидт, переступая с ноги на ногу. Хотелось бы обнять Ваню, но это явно было бы лишним. — Обо всём. По мне не скажешь, но я коммуникабельный человек.       Гилберт засмеялся и чмокнул его в лоб, стараясь не показывать собственных покрасневших ушей и не смотреть на Ваню. Сам Брагинский мгновенно отвернулся, неловко смотря на лошадок. — Извини. — Всё хорошо… Она спрашивала о вас с Людвигом, но я ничего не сказал… Странная она… — Так даже лучше. Пошли-ка домой.       Гилберт приобнял его за плечи и повёл на выход, пересёкшись со взглядом пронизывающих серых глаз.