Кровь с рассеченной кожи на виске стекает вдоль точеных скул алой лентой.
И все пялятся на нее: и замеревшая с некрасиво раскрытым ртом Нина, и Виктор, и даже брат ее спасителя, лохматый и ошалевший, разбуженный пороховым грохотом. Ева не в силах ответить или объясниться. Она просто вскакивает, вырывая руку, трясущуюся от ужаса, и выбегает в коридор, сразу прислоняясь к двери спиной. В груди щемит, потолок плывет перед глазами от накативших слез.ii.
17 августа 2020 г. в 21:37
Каины умывают выстроенную пока только из бумаги и громких обещаний в Утопию в запасах Симонского вина. Сам Хозяин снова ушел на ночь в мастурскую Бураха, и неразумные дети веселятся в одиночестве под присмотром звездных глаз степи.
Милый пьяный мальчик из столицы, тот, что с трогательным каре, ластится к груди молодой Каиной и зацеловывает ее руки, пока Виктор подливает ему, пачкая дрожащими руками скатерть. Молодая Хозяйка наглаживает чужую спину царственной белой рукой. Еве при ней всегда горячо в животе и неуютно — будто ей, золотому лепесточку, должно быть стыдно при такой женщине быть настолько юной и пустоголовой. Стыдно быть настолько пьяной и молча слушать, хлопая ресницами, как умные люди обсуждают концепции настолько высокие, что ей о них даже задумываться неуместно.
Милые мальчики из столицы, один из которых слишком одурел от вина и запаха женщины, способной сломать его пополам, а второй... Кажется, восковые пальцы Евы расплавятся, если она прикоснется к этим плечам. А он водит ими, естественен в своей полунаготе и равнодушен к её, и смеется над своим глупым братом, и слушает Каину с хищным вниманием. Нине по грани в треугольнике фамилий, по роли положено хвастаться собой. Положено переполнять воздух вокруг себя невыносимым свинцовым магнетизмом. Ты любишь играть, Стаматин? — тянет она гласные, и тянет руку, указывая на револьвер в чужом кармане. Оружие ей отдают без сопротивления. Веришь в мою силу?
Один из — патронов или пуль? металлических штук, которыми оно и стреляет — падает на стол, и Каина защелкивает барабан обратно под удивленное эканье Мальчика-Из-Столицы. Отталкивает вороную голову от своей груди, как утомившаяся кормилица, проезжается барабаном по своему плечу с противным лязгом. На этом моменте Ева теряет всякий интерес — этот фокус она видела много раз, ей по душе картинки тоньше и многограннее. А вот старший архитектор — подается вперед и сжимает руками колени, и смотрит на Нину без капли обычной спеси, готовый распружиниться вперед, как только она расплескает мозги по гобелену за своей спиной. Он напряжен больше, чем ее влюбленно улыбающийся этой забаве муж, больше, чем его брат, задремавший вдоль их коленей.
Хозяйка ухмыляется и пристраивает обсидиановое на фоне белой кожи дуло к виску. Курок, ожидаемо, тихо щелкает, и дергается от щелчка один только архитектор — и смеется над собственной трусостью настолько звонко, что золотые искры летят из гордых глаз. Нина смеется в ответ и кладет револьвер на стол, а Мальчик-Из-Столицы тянется к нему — но Виктор, неверно расценивший язык чужого тела, толкает ему полный бокал в руку и спрашивает что-то про экстенсивное озеленение крыш, с трудом выводя слова вялым пьяным языком.
Револьвер остается лежать в центре стола, как череп на картине среди разлитого вина и рассыпавшихся из миски ягод. На него, как и на Еву, мгновенно перестают обращать внимание — и есть что-то гипнотическое в черноте его грубых линий.
Они не понимают, что дело тут не в Хозяйском колдовстве. Нина может зарядить револьвер полностью — он даст осечку, выскользнет из ее пальцев, изржавеет в пыль до того, как она до упора выжмет курок. А Мальчик-Из-Столицы — ох, Ева слишком хорошо знала эту породу мужчин — раскрой его, стяни золотистую кожу и раскроши ребра, как сахар, вырви его горячее сердце, чтобы скормить его степным чудищам, он в ответ оскорбленно отнимет его обратно. И будет ходить как есть, с грудью более голой, чем позволяют приличия в этом городе. Просто некоторые люди слишком важны, чтобы умереть.
Не может же артист еще до выхода на сцену заколоть себя крашеной деревяшкой. И если тебе постоянно твердят, что такой красивой, как ты, суждено сгореть к двадцати пяти, то хрустальное царство, в котором правит красота, шанс быть золотой пылью на пальцах великих — это самое драгоценное обещание.
Ева боится, осторожно проводит кончиками пальцев по стволу, словно он может её ужалить. Ей не доводилось держать в руках ничего серьезнее своего "бульдога". Оружие сильных людей жжет кожу. Ян поднимает его, подносит к себе, разглядывает, боязливо пробует на ощупь стальные колечки и крючки, убеждаясь в его неигрушечности.
Подпирает подбородок дулом. Как подпирают головы куклам, слишком красивым, чтобы не то что выжить без стеклянных коробок — стоять на собственных ногах. Курок туже, чем она ожидает, приходится вдавить его со всей силы, чтобы сдвинуть с места.
А потом ее хватают за запястье и рвут в сторону с такой силой, что почти выдергивают руку из сустава. Ева кричит от боли и от смешавшегося с ее голосом грохота. Сидевший рядом с ней Андрей, Мальчик-Из-Столицы, держит ее так, что останутся синяки, выдернувший оружие из-под ее головы, и смотрит на нее без злобы и страха, удивленно. А Ева смотрит снизу вверх на то, как ее дрожащая рука, стиснутая в широкой ладони, направляет дуло едва-едва левее чужой головы.