Кто-то, кто будет любить и оберегать

— Этот мы уже видели. — Нет, мы видели приквел, идиот. — Бакуго перегибается через него, чтобы ткнуть в ноутбук, сдвинутый на край футона. — Ты что, не читаешь названия? Шото закатывает глаза и наклоняет голову вперед, пока лоб не упирается в плечо Бакуго. Замирает, вжимаясь в него на мгновение. Вздыхает. Даже не верится, что можно так сделать. Он даже не знает, как они пришли к такой близости. Именно они. Дошло до того, что он даже больше не хочет прикасаться к другим людям. Наверное, раньше он бы принял объятия от кого угодно, кому достаточно доверял и знал, что они не причинят ему боль. Он позволил бы Мидории, Урараке, Момо. Шото никогда не попросил бы об этом, но он принял бы их. Но теперь он хочет только прикосновений Бакуго. Чтобы только руки Бакуго скользили по его волосам и откидывали пряди с лица. Только его пальцы слегка надавливали на веки, чтобы заставить их опуститься. Только его губы на нем. Рука, лежащая на его бедре, сжимается, и Шото открывает глаза. Он даже не понял, что закрыл их. — Блядь, да послушай меня, Тодороки. — Мне жаль. — Нет, нифига тебе не жаль, — низко и гортанно рычит Бакуго. Шото почти готов назвать милым то, как сильно он старается быть пугающим в такие моменты. Эти маленькие, безмятежные мгновения, когда Шото видит отпечатки своей рубашки на щеке Бакуго. — А какой был вопрос? — Ты сегодня чертовски странный. Что творится в твоей тупой башке? Шото улыбается, выхватывая взглядом то место, где расстегнутая рубашка Бакуго, соскользнув, обнажает ключицы. Он мог бы прикоснуться к ним, если бы захотел. Он мог забраться пальцами под ткань, процарапать ногтями по коже и даже прижиматься к ней губами, пока Бакуго не захрипит в ответ. Приятно думать, что он может. Хорошо, что он уже не так отчаянно нуждается в этом. — Придурок. — У меня другое имя, Бакуго. — Ну, ты ведешь себя как придурок, — пожимает плечами Бакуго, отворачиваясь, чтобы Шото не увидел ухмылку на его губах. Это не имеет значения, он все равно знает, что она там. — Какого хрена с тобой происходит, придурошный? Шото глубоко вдыхает, собираясь с духом, — иногда делает так перед тем, как задать трудный вопрос, и заранее готовится к тому, что его грубо оттолкнут. — Кто мы? Он чувствует, как напрягаются мышцы, тело Бакуго замирает в движении, его челюсть заметно сжимается. — Какого хрена ты имеешь в виду? — Кто мы? Друг другу? — Я, блядь, не знаю. Шото кусает внутреннюю сторону щеки, чувствуя, как брови сходятся на переносице, несмотря на все попытки их остановить. Он просто рад, что Бакуго не смотрит на него сейчас, не видит, как, словно по учебному пособию, нерешительность окрашивает черты лица. Он становится все слабее, все хуже скрывает свои чувства. Отец пришел бы в ужас. — Я хотел бы знать. — Да какая, к черту, разница? — Мы не друзья, — шепчет Шото ему в рубашку. Несколько секунд тот не реагирует, и Шото не уверен, что Бакуго слышал его, но прежде, чем успевает повторить, чувствует грубый толчок в грудь. Его откидывает назад; простыни футона проминаются под спиной, и Бакуго смотрит на него сверху вниз. Жестко, как всегда, но что-то такое есть в его глазах. Эта жажда, эта тоска, которые он видел в тот день, когда сидел над второй страницей. — Тогда почему я, блядь, здесь, если мы не друзья? Это что, гребаная игра? Сердце Шото сжимается. Ощущение, словно что-то проникло прямо в грудную клетку и сомкнуло вокруг него лапу, затянуло хватку вокруг души. — Конечно нет. — Тогда что? — Я не хочу с тобой дружить, Бакуго. — Он выглядит еще сердитее, вспышка чего-то похожего на боль вспыхивает в его взгляде. Шото, несмотря на это, продолжает: — Нет. Этого недостаточно. Зато этих слов вполне достаточно. Их достаточно, чтобы стереть боль, гнев и заменить их потрясением. Широко раскрытыми глазами Бакуго пялится на него, желтый свет лампы освещает кожу и окрашивает ее золотым. Внезапно до Шото доходит, что он говорит. Что он чувствует. Реальность этой стискивающей, ранящей боли в груди, осознает правду, стоящую за той связью, которую чувствует. Потому что Бакуго Кацуки прекрасен. По-настоящему, душераздирающе красив. Даже несмотря на светлые ресницы, поднятые так высоко, что они давят на веки, на до предела расширенные зрачки, на мягкость золотистого рассеянного света, падающего на волосы и кожу. Даже не считая припухлости губ, припухлости, виной которой был он сам — осталась после их недавних поцелуев. Шото может заглянуть внутрь него. Увидеть заботу и привязанность за каждой грубой и жестокой фразой, которую бросает друзьям, за каждым горящим желанием взглядом, когда Каминари бросается на кого-нибудь, но не на него. Видит, как ему нужно прикасаться и получать прикосновения самому, как и Шото. Он видит мягкость, скрытую за гневом, за насилием. Видит любовь, которую он должен отдать и которую никто никогда раньше не хотел. До нынешнего момента. Потому что, боже, ее хочет Шото. Бакуго все еще смотрит на него, глаза — тонкая красная линия вокруг расширенных зрачков. Рот слегка приоткрыт, без сомнения, по большей части от шока, но Шото хочет его на себе. Он протягивает руку, понимая, что дрожит. — Бакуго, — шепчет он, и голос ломается под собственной тяжестью. — Какого хрена ты от меня хочешь, — наконец отвечает Бакуго. Это утверждение, а не вопрос. Он уже знает, чего хочет Шото. Он должен знать. Он не мог неделями, месяцами проделывать с ним это, не зная, к чему все идет. Шото наблюдает, как кадык подпрыгивает на горле, когда Бакуго сглатывает, нижняя губа поджата, и кромка зубов выглядывает на ней. Ему холодно. Шото холодно, мурашки пробегают по спине в ожидании того, что он получит, когда Бакуго двинется на него. Как только Бакуго закончит это полудвижение — прерывистые подергивания мышц выдают его желание двинуться, приблизиться к нему. Шото замерзает, дрожа на простынях. Тепло — вот что ему нужно прямо сейчас. — Кацуки, — шепчет он. Он никогда раньше не называл его по имени. Ни один из них, ни разу за все это время. Бакуго делает все возможное, чтобы изолировать себя от желания сдружиться с окружающими, и ему чрезвычайно важно, чтобы Шото постоянно называл его по фамилии. Шото это знает. Он также знает, что Бакуго сейчас готов разбиться вдребезги. Он в замешательстве. Зная его, он — в отличие от Шото — вероятно, даже не потрудился задуматься о том, кто они друг для друга. Вероятно, он намеренно игнорировал такие мысли и вместо них размышлял, как много может себе позволить и как много может получить, веря, что это может быть отнято в любую секунду. Скорее всего, Бакуго ненадолго задумался, что бы это значило — быть чем-то большим, чем просто друзьями, запаниковал из-за предполагаемых последствий и немедленно прекратил последующие мысленные вопросы. Шото сделал так всего несколько недель назад, но это было для него уже слишком. Ему нужно было знать. Ему нужно не так сильно узнать сейчас, как почувствовать его. — Кацуки, пожалуйста. Бакуго одним резким движением подается вперед, колени упираются по бокам от бедер Шото, и руки тянутся вверх по его груди. Как бы он ни старался, Шото не может сдержать рвущийся из него сдавленный вздох. В мгновение ока он срывается в быстро сокращающемся пространстве между ними. Бакуго мычит в ответ, прижимается к нему ладонями и сдвигает их достаточно быстро, чтобы незаправленная рубашка задралась вверх, обнажая живот холодному воздуху. Мозолистые пальцы находят его, и мышцы живота сжимаются и дрожат от прикосновения. Все как в первый день: легчайшее прикосновение к пушку волос, который припорошил его кожу, — и мурашки бегут по спине. Одна из рук проскальзывает под рубашку, разводит пальцы звездой и только самыми подушечками поднимется к груди, пока Шото не чувствует, как кончики останавливаются в ложбинке на шее. — Чего ты хочешь? — тихо бормочет Бакуго, теребя пальцами пуговицы рубашки, пока они не начинают проскальзывать сквозь дырки в ткани, постепенно обнажая все больше и больше кожи. — Чего ты хочешь, Шото? При звуке своего имени, слетевшего с губ Бакуго, Шото стонет, закусив губу, и тянется вверх за его прикосновением. Они никогда этого не делали. Они касались друг друга больше, чем любой нормальный человек стал бы, предварительно не задав этих вопросов. Шото достаточно много раз чувствовал его мозоли на своей коже, чтобы запомнить их. Но они никогда не раздевались. Это было похоже на границу, которую они не могли пересечь так, чтобы на другой стороне не найти то, с чем не готовы столкнуться. Но прямо сейчас, когда Бакуго раздвигает края рубашки, пока полностью не оголяет грудь Шото, его другая рука обхватывает лицо и проводит большим пальцем по неровному краю шрама, как он это делал много раз прежде — прямо сейчас Шото не в силах придумать ни одной причины, почему они этого еще не сделали. Без мешающей одежды ощущения намного лучше. Он протягивает руку, просовывает пальцы под рубашку Бакуго и чувствует, как живот подергивается под ними, когда он натягивает ткань. Вверх, вверх, пока Бакуго не отодвинется, чтобы освободить руки и стянуть ее через голову. Она падает на пол, и Шото с тихим восхищением смотрит вверх. — Красиво, — невольно шепчет он, широко раскрыв глаза. Бакуго зыркает на него, щеки ярко-красные даже в золотом свете. — Закройся. — Ты красивый, — все равно говорит. Он не хотел произносить вслух, но это правда. И если Бакуго нуждается в прикосновениях, как и он сам, если жаждет любви, как и он сам, то Шото не сомневается: ему тоже нечасто делают комплименты. Не искренне, не кто-то, кто имеет значение. Шото и вправду надеется, что он имеет значение. Бакуго снова откидывается, отводя бедра назад и грудь вперед, пока позвоночник не выгибается дугой. Затем очень медленно, не сводя глаз с лица Шото в поисках малейшего признака неловкости, он наклоняется. Когда их животы соприкасаются, из Шото вырывается еще один смущающий всхлип, и он вскидывает руку, чтобы схватиться за него. Обычно там была ткань его рубашки. Но сейчас до Шото доходит, что рука хватается за тонкую складку кожи на бедре Бакуго. — Черт, Шото, — бормочет он. — Это не должно так ощущаться, да? — Не знаю, — шепчет он в ответ. Выражение лица Бакуго — самое сложное из всех, что Шото когда-либо видел: искаженное чем-то между эйфорией и замешательством, губы приоткрыты, челюсть отвисла, и он судорожно втягивает воздух. Чувствует, как его бедра прижаты к бокам, тесно, тепло, идеально. Бакуго снова проводит рукой по груди, просовывая пальцы под воротник, все еще свободно обвивающий шею, и тянется к завиткам коротких волосков за ухом. Шото больше ничего не может с собой поделать. Поднимает голову и, обхватив губы Бакуго, ловит из них выдох, прижимается языком к чувствительному месту под нижней губой, которое обнаружил около недели назад. Бакуго выдыхает в него, рука слегка сжимается, бедра сдвигаются. Он снова падает на простыни, приоткрывает глаза и видит, что красный цвет глаз Бакуго почти полностью вытеснен темнотой зрачков. Он поднимает руку выше, поглаживая большим пальцем чувствительное к щекотке место у ребер. Бакуго дергается в ответ, привлекая внимание Шото к тому, что его собственное тело, кажется, чрезвычайно заинтересовано в их положении. — Ты не против? — тихо спрашивает Шото, многозначительно сдвигаясь, чтобы Бакуго почувствовал, что он имеет в виду. Каким-то образом его глаза расширяются еще больше, и Шото слышит звук где-то между глотком и стоном. Он понимает, что тоже чувствует твердость Бакуго на себе, в самом низу живота. — Никаких, блядь, возражений, — бормочет Бакуго. Шото с улыбкой качает головой, поднимает руку к лицу и проводит большим пальцем по предательской складке между бровями. — Это хорошо. — А ты? Он отрывает взгляд от лица Бакуго и смотрит через комнату на стол, прежде чем осознает, что смазка закончилась на прошлой неделе и он еще не заменил ее новой. Он вздыхает. — Нет. Но нам не обязательно это делать, — заявляет он, поворачиваясь назад. — Нам не обязательно вообще что-либо делать. — Не вздумай, блин, возбудить и не дать, придурок, — рявкает Бакуго, свирепо глядя на него. Шото фыркает. Близость делает взгляд шаловливым, детским и даже немного пугающим. Его фырканье только подливает масла в огонь, и Шото начинает смеяться, прикусывая губу в слабой попытке остановить себя. Бакуго рычит на него, оскалив зубы. Он перестает смеяться, в животе екает. Этот звук оказывает на него такое поразительное воздействие. По-видимому, осознав реакцию, Бакуго ухмыляется и одной из рук скользит от шеи к бедру. Шото вздрагивает, кусая губу, когда чувствует, как чужие пальцы тянут за шлевки штанов. Его обжигает горячее возбуждение. Прежде чем он успевает сделать что-нибудь — кроме как сжаться сильнее — в ответ, Бакуго резко наклоняется и прижимает их рты друг к другу. Быстро просовывает язык в рот Шото, сражаясь с ним и кое-как отвлекая от легкого натяжения его молнии. Он никогда раньше не делал ничего подобного. Он никогда никого не целовал до Бакуго, не чувствовал ничьих рук, кроме собственных. Он не совсем уверен, чего ожидать и как быть. Руки кажутся тяжелыми, словно он должен был что-то ими делать, кроме как хватать Бакуго за тонкую талию и притягивать его как можно ближе, но он не знает, что именно. Он чувствует себя неуклюжим и неопытным по сравнению с уверенными, сильными движениями Бакуго. Он отстраняется, едва ли на пару сантиметров. — Ты уже делал это раньше? — спрашивает Шото. Нервничает. Почти боится узнать ответ, но не знает почему. Бакуго качает головой, и что-то в Шото чувствует облегчение. — Нет. Думаю, ты тоже, раз уж у тебя такие неловкие проблемы, — ухмыляется он, и Шото ослабляет хватку, чтобы снова опустить руку. Даже не легкий шлепок, не удар. Они не причиняют друг другу вреда. Не так, не вне спаррингов. Вся суть их отношений — ситуации, обстоятельств, да как не назови — в том, что они нежны. Они не причиняют боли. Он чувствует ухмылку Бакуго, когда тот наклоняется, чтобы целомудренно прижаться губами, а его рука в это время опускается еще ниже. Шото замирает, ощущая, как рука обхватывает его через боксеры. Даже не заметил, как она оказалась у него в штанах. Бакуго толкает его нос кончиком своего: — Скажи «нет». — Да, — шепчет Шото в ответ, встречаясь с ним взглядом. Так близко он ничего не видит сквозь остаточную мутную серость левого глаза, но это не имеет значения. Чужая рука мягко сжимает, и глаза сами закрываются, жар пульсирует в нем. Требуется секунда, чтобы прийти в себя, прежде чем Шото осознает, что высокий скулящий звук, который он слышит, исходит от него. Бакуго усмехается. — Так хорошо? — Заткнись. — Я только проверяю, что… — Знаешь, я не привык к этому, Кацуки, — обвиняющим тоном говорит он, открыв глаза и зло сверкнув ими. Бакуго замолкает, и Шото слышит, как тот громко сглатывает. — Будь милым. — Я веду себя очень мило, — замечает он, ослабляя хватку. — Будь милее. Бакуго фыркает, а затем Шото очень быстро осознает, что другая рука Бакуго все еще находится на его груди — он опускает большой палец вниз и проводит им по левому соску. Шото вздрагивает, бедра дергаются вверх, и рот открывается. Вырывается звук вроде глухого стона, задушенного в едва заметный вздох. Бакуго приподнимает бровь: — Чувствительные? Он мычит, подаваясь грудью вперед и чувствуя, как нервные окончания шокируют его мозг, когда большой палец снова касается его там. — Я даже не знал. — Честно говоря, — отвечает Бакуго, на этот раз нажимая сильнее и вырывая более отчетливый звук. Шото не обращает внимания на несвойственную ему реплику, и вместо этого ждет, стараясь сфокусировать поплывший взгляд на чем-то незначительном — возможно, веснушке прямо на линии его челюсти. — Буду честен с тобой, я ведь не играл с твоими сосками все это время. Но, наверное, стоило бы, если это заставляет тебя делать так. А потом, как полный засранец, каким он и является… Большим и указательным пальцами он обхватывает сосок и почти без нажима перекатывает его. Звук, который при этом издает Шото, очень громкий. Почти крик — но не настолько высокий, чтобы его назвать воем — прерывается задыхающимся всхлипом, и он, обмякнув, падает на простыни. — Нихуясе, — говорит Бакуго с благоговейным смешком. — Это было здорово. Шото огрела острая потребность отомстить, но он недостаточно силен, чтобы сбросить его с себя. Не то телосложение, чтобы оттолкнуть Бакуго, с его коренастой фигурой, которая давит на него. Это если без причуды, но Шото не собирается ее использовать. Вместо этого он прищуривает глаза, заставляя себя не обращать внимания на огонь в груди, и скользит рукой вниз: от ребер Бакуго, где лежала ранее, к самому краю его джинс. Затем, сосредоточив внимание на быстро нарастающем осознании в глазах напротив, он спускается еще ниже. Ощущение задницы Бакуго в руке, мягко говоря, опьяняет. Бакуго открывает рот, чтобы вздохнуть, но этого недостаточно. Шото нервно сглатывает и крепче вцепляется в него, слегка сжимая. Реакция мгновенная. Бакуго ругается себе под нос, толкаясь бедрами вниз. И план мести Шото сразу же забывается — Бакуго трется о него, рука выскальзывает из штанов, чтобы снова скользнуть вверх по талии, и оставляет его полностью открытым для восхитительного трения, которое успешно истязает его. Прежде чем он понимает, что происходит, губы снова накрывают его, язык проникает в рот и скользит по его собственному. Он отвечает, опуская другую руку ниже и притягивая Бакуго вплотную к себе, побуждает его повторить движение бедрами. И он это делает, и следующий звук Шото простанывает прямо ему в рот. Это не так просто. Толчок бедрами навстречу ему, кажется, дает не так уж много, не с той силой, которую Бакуго вкладывает в свои движения, поэтому вместо этого Шото сосредотачивается на том, что может сделать руками. Он впивается ими в его задницу, разводит бедра, чтобы раздвинуть колени и дать себе лучший доступ. Шото быстро понимает, что теряет контроль. Бакуго продолжает водить руками по груди, словно не может натрогаться и охватить все сразу, и это творит необъяснимые вещи с его концентрацией. Он отстраняется от поцелуя, чтобы перевести дыхание, и снова делает рывок обратно. Одна из рук опускается, но Шото снова поднимает ее, чтобы обвить вокруг талии Бакуго, скользнуть по пояснице и просунуть пальцы под джинсы. Бакуго отрывает от него свой рот, когда ладонь полностью ныряет под джинсы и вновь смыкает пальцы на ягодице. — Спорим, ты чертовски рад, что я теперь не ношу ремень, а? — говорит он хриплым голосом. Слова относятся к одному из предыдущих споров, когда Шото поставил под сомнение его выбор носить джинсы до середины щиколоток. Шото фыркает. — Да, очень, — отвечает он, сжимая руки. Разница невероятна: он под Бакуго и от обнаженной кожи его разделяет только тонкая ткань боксеров. Бакуго, закрыв глаза, стонет и опускает голову, пока не утыкается носом в ухо Шото. Где-то между первым прикосновением губ Бакуго к его шее и тем моментом, когда он осознает, что движения его бедер прерывистые и сбивчивые, Шото уже задыхается, чувствуя, что падает в пропасть. Затем Бакуго кусает его и высовывает язык, чтобы немедленно успокоить раненую плоть, но не настолько быстро, чтобы приступ боли сбросил его с пика. В тумане Шото понимает, что так крепко вцепился в задницу, что утром, наверное, останутся следы. Бедра Бакуго покачиваются еще раз, второй, и он сваливается, обдавая теплым дыханием его шею. Шото вздыхает, закрыв глаза и кусая губы в попытке оставаться достаточно тихим, чтобы не привлечь внимание Сэро за стенкой. Бакуго издает грубый смешок и поднимает голову. — Заставил меня кончить в джинсы, засранец. Он улыбается в ответ, на этот раз не сдерживаясь. — Наверное, где-то здесь еще есть та пара, которую ты оставил на прошлой неделе. Бакуго секунду наблюдает за ним, а потом хмыкает в ответ. — Отлично. Не двигайся, — заявляет он, соскальзывая с него и сворачиваясь рядом на боку. Шото отстраненно понимает, что ему следует встать и переодеться, прежде чем они уснут, но Бакуго наклоняется над ним, чтобы выключить свет, кладет руку на талию, и внезапно все это перестает иметь значение. Он устраивается поудобнее. Ему даже не нужны простыни — что, наверное, хорошо, поскольку теперь они, скорее всего, грязные. Ему не нужно ничего, кроме объятий Бакуго. Ему больше не холодно. Ему не могло быть теплее, когда лицо Бакуго уткнулось в то место на затылке, которое он так любит. Любовь. Вот чем было это странное чувство, которое растет у него внутри. Вот что это за связь. Вот что значит для него Бакуго. Шото улыбается, чувствуя, как засыпает. Но прежде, чем отключиться, он слегка наклоняет голову в сторону. — Я люблю тебя, — шепчет он в темноту. Несправедливо держать это при себе теперь, когда он знает. Вечер начался с того, что он спросил, кто они, и он должен ответить на этот вопрос, чтобы Бакуго тоже не остался в недоумении. Когда он просыпается утром, синяк на месте перехода шеи в плечо уже полностью налился, ткань трусов липкая и, честно говоря, отвратительная, и он мерзнет. Бакуго ушел.