Нелюди

Если бы Муринусу во время его жизни на родине кто-нибудь сказал, что возможно изнасиловать душу, то он бы, наверняка, ответил своему собеседнику, чтобы тот не выдумывал всякую чепуху, которая звучит как стихи чересчур экзальтированной поэтессы. Как же Муринус ошибался… физическое изнасилование, несомненно, стало бы для него травмирующим событием, но его он бы все же как-нибудь худо-бедно пережил. Однако ледяная рука его мучителя проникла гораздо глубже, чем ему позволило бы любое анатомическое отверстие в нажьем теле. Клеймо в виде отпечатка ладони на груди Муринуса сковало в ледяной панцирь его сердце и забралось пальцами в сознание, отравляя разум. Его заставили улыбнуться — подумаешь, какая малость! Разве нагу к лицу переживать из-за такого пустяка? Это ведь даже звучит смехотворно! Но Муринусу было совсем не до смеха. Ему даже улыбаться не хотелось, после того как его к этому так грубо вынудили. Ему казалось, что теперь уже никогда и не захочется. Он знал лишь, что теперь как никто другой понимает Кверкуса и амазонок, люто ненавидящих тех, кто совершает насилие — неважно, над телом или над душой. Он ненавидел Оркинуса. Кажется, раньше он еще никогда не ненавидел кого-то по-настоящему, даже ДОЛГ — все же это была целая организация, из-за чего все ее последователи и последовательницы превратились для него в пусть и ненавистную, но безликую толпу. Но, несмотря на всю эту ненависть, Муринус боялся, что со временем он полюбит Оркинуса. Разумеется, это будет примерно такая же любовь, какой до этого была его вынужденная улыбка. Ужасная, пугающая пародия на искренние чувства и симпатию. Каким же извергом надо быть, чтобы удовлетвориться такой улыбкой и такой любовью? Возможно, таким, которому было попросту не с чем сравнивать? Но Муринус уж точно не собирался жалеть Оркинуса после всего, что тот с ним сделал. А Муринус-то еще считал себя хладнокровным! Разумеется, он и был хладнокровным — в научном понимании. Но это всего лишь означало, что он не имел своей собственной температуры и перенимал температуру окружения, то есть вполне мог стать теплым хотя бы на какое-то время. Оркинус же замораживал все и всех вокруг себя — вот что являлось истинным хладнокровием. — Кверкус, хватит уже трогать мой лоб, — раздраженно прошипел Муринус. — У меня в принципе не может быть своей температуры, ты это понимаешь? — Но ты выглядишь так, словно тебя лихорадит. — Оставь свои диагнозы при себе, ты не доктор. Дрожь в теле постепенно унималась. Кики нежно гладила его по голове, заботливо расчесывала нагу его длинные волосы и напевала всевозможные песенки — все, какие она только знала и помнила. Кверкус принес все одеяла, какие он только смог отыскать или выпросить на корабле, и сложил их все на своего дрожащего возлюбленного, так что теперь из-под горы одеял торчала одна лишь его голова. Фелида внесла в каюту оставшийся за порогом змеиный хвост, который тянулся за измученным и обессиленным Муринусом на несколько метров, и тоже засунула его под гору одеял, чтобы согреть. Кажется, до сих пор никто по-настоящему не осознавал, насколько же Муринус на самом деле длинный, особенно если он не прибирает хвост поближе к себе, складывая его крупными кольцами. — На, вот, держи, попей водички, — неизвестно когда проснувшаяся, выбравшаяся из своей импровизированной постели в самом дальнем углу каюты и, видимо, уже сбегавшая вниз за водой Чудо из самых лучших побуждений протянула Муринусу ковшик с водой — тот самый. — Нет! — Муринус очень нервным и крайне неловким движением руки выбил ковшик из ее протянутой руки. Металлический ковшик с грохотом покатился по полу, разбрызгивая и разливая воду. — Ай! — Чудо с недовольным видом отскочила, чтобы не намочить ноги. — Не хочешь — как хочешь… кидаться вещами-то зачем? — обиженно пробормотала она и отошла. — Он же весь дрожит. Наверное, он случайно, — примирительным тоном ответила за Муринуса Кики. — Или ему что-то показалось. Он ведь сейчас сам не свой… я применяю все свои целительные силы, но что-то тут не так, что-то мне мешает… я могу убрать лишь внешние проявления, вроде дрожи и слабости, но… там есть что-то еще. Нечто такое, чего я не понимаю. Я впервые чувствую себя такой беспомощной, когда кто-то болен. — Когда ты вообще успела проснуться? — смущенно спросила Фелида у Чуда. — Когда вы внесли Муринуса в каюту. — А, тогда ладно… все же я ужасно не привыкла к тому, чтобы рядом все время был ребенок. Давай-ка ты сразу вырастешь, и мы пропустим все эти неудобства и смущающие ситуации, а? — Так не бывает, — спокойно ответила Чудо. — Ну, попытка не пытка, — вымученно улыбнулась Фелида. — Правда, Муринус? Муринус ничего ей не ответил. Он прекрасно видел, как все вокруг него суетятся, пытаясь хоть чем-то помочь, хоть как-то приободрить… разумеется, он был польщен и растроган таким количеством любви и заботы, которое вмиг на него свалилось, стоило ему попасть в беду. Но вместе с тем в нем клокотало необъяснимое раздражение. Небось Фелида развлекалась с Кики, пока Оркинус его мучил. А Кверкус — где он был так долго? А он сам? Почему он так сглупил и выпил из этого проклятого ковшика? На самого себя Муринус злился больше всего. На всех остальных, в общем-то, просто так, за компанию. — Возьми, — Кверкус решительно сунул в руку возлюбленного свою застежку. Муринус тупо посмотрел на нее, словно не видел или не понимал, что ему вообще дали. — Ну, ты же хотел ее… если это тебя порадует… — теперь уже неуверенно пробормотал Кверкус. — Тогда бери… в конце концов, это ведь всего лишь старая застежка для плаща, а воспоминания о маме, они все вот тут и вот тут, — он поочередно показал другой рукой на свою голову и на свою грудь в районе сердца. — Но ты, наверное, все-таки бредил, когда просил ее у меня. Сейчас ты смотришь на нее так, словно совсем не рад. Я не понимаю… не знаю, что мне сделать… как мне тебя развеселить? Я никогда прежде видел тебя таким, Муринус. С тобой случилось что-то ужасное, я же вижу. Что произошло там, внизу, расскажи мне, прошу тебя… Рука Муринуса вдруг резко сжалась вокруг застежки, словно ее свело судорогой. — Уже неважно. Тебя там не было. Это явно прозвучало как обвинение. — Наверное, мне и правда стоило бы проводить тебя, — виновато согласился Кверкус. — Прости, любимый, в следующий раз я обязательно… — Следующего раза не будет, — прошипел Муринус. — Можешь не утруждаться. — Просто скажи мне, что с тобой и как тебе помочь. — Уже никак, — бесконечно печальным голосом ответил Муринус. — Я обречен. — На что? — испугался Кверкус. — Неужели это какая-то смертельная болезнь? Я найду самых лучших докторов… — Где, посреди моря? — Муринус снова перешел на шипение. — Не давай обещаний, которые ты все равно не сможешь выполнить, пустозвон. — Я не пустозвон, — обиженно проворчал Кверкус. — И я тебя не брошу, как бы ты сейчас не плевался ядом в мою сторону. Уж не знаю, что на тебя нынче нашло, но, наверное, это в тебе говорит болезнь. Бабушка с дедушкой, когда уходили из жизни, тоже чего только не наговорили мне и моей маме… их я спасти не смог, да и никто бы не смог, а вот за тебя я еще поборюсь. Ты только хотя бы скажи, в каком направлении мне копать, так сказать. — Опять твои садово-огородные сравнения, они у меня уже поперек горла стоят! — Муринус окончательно потерял самообладание. — Муринус, ну что ты? — внезапно вмешалась Кики. — Кверкус тебе ведь только добра желает. — А ты вообще не лезь не в свое дело, от тебя все равно никакого толку! — Муринус грубо оттолкнул от себя руки потрясенной подруги. — Хватит, все что ты могла сделать — ты уже сделала. — Но ведь я тебя еще недолечила, — возразила Кики. — Там еще что-то, я это чувствую. Может быть, если ты позволишь мне себя осмотреть… — Нет! — Муринус судорожно схватился за ворот своей мантии, словно он никогда не плавал без одежды в одном водоеме вместе с Кики. — И вообще, отстаньте от меня все, надоели! Нашли тут себе куклу для игры в больницу! Кое-как выбравшись из-под горы одеял, Муринус пополз к выходу, но Кверкус перегородил ему путь к двери. — Муринус, ты не в себе. Куда ты ползешь посреди ночи, особенно после того, как я нашел тебя на полу, дрожащего всем телом и неспособного пошевелиться? А если тебе опять станет плохо? Я больше не оставлю тебя одного. Да и Кики права, надо бы тебя осмотреть. Ну, хочешь, я это сделаю? Да и что я там не видел? «Клеймо ты не видел» — подавленно подумал Муринус, а сам еще крепче схватился за ворот своей мантии. — Со мной ничего не случится. Просто дай мне подышать свежим воздухом на палубе. — Ну, хорошо, только не отползай слишком далеко, ладно? Я буду чуть поодаль. Как только Кверкус чуть отошел в сторону, Муринус устремился к выходу. Он совершенно не удивился, когда встретил на палубе Оркинуса, который тоже якобы прогуливался под ночным небом. Мастерски изобразив легкое удивление, бывший учитель поприветствовал своего бывшего ученика. Кверкус в напряжении застыл чуть поодаль, как и обещал, но его руки сжались в кулаки. — Здравствуй, мой милый Муринус, а ведь я как раз направлялся к тебе, честное слово. Я тут услышал, что ты приболел и решил тебя проведать. С подарком, — Оркинус протянул Муринусу пухлый и мягкий сверток. — Черно-белая мантия вроде моей, а то ты ходишь в каком-то старье неопределенного коричневого оттенка. Неужели твой фавн совсем ничего тебе не дарит? Муринус прекрасно понял, к чему был этот вопрос. Дрожащей рукой он протянул Оркинусу застежку, тот взял ее и принялся пристально, но при этом явно презрительно разглядывать. — Это еще большее старье, чем твоя мантия, мой милый Муринус. Наверное, твой мохнатый любовник покупает для тебя подарки у старьевщика. Отвратительно. Прежде чем хоть кто-то успел хоть что-то сделать или хотя бы сказать, застежка полетела за борт. Кверкус яростно взревел и подбежал к Оркинусу, схватив того за ворот мантии, но тут же был вынужден отдернуть руку, потому что его пальцы начали покрываться ледяной коркой. — Это был подарок от моей матери! — Значит, дарить всякий хлам — это у вас семейное, — пожал плечами Оркинус. — Муринус совсем не заслуживает такого небрежного обращения. Правда, Муринус? — Он сам попросил у меня эту застежку… — начал было Кверкус, но тут его прервал ответ Муринуса. — Правда, профессор. — Мой милый Муринус, я ведь уже говорил тебе, что ты можешь отбросить все эти формальности. Теперь я не просто твой бывший учитель, я твой друг. Я хочу, чтобы ты выбросил свою старую мантию и надел ту, что я тебе подарил… не сейчас! — поспешно уточнил Оркинус, потому что Муринус уже потянулся в вороту своей мантии, чтобы расстегнуть его. — Попозже. Когда тебя никто не будет видеть. Не будем смущать присутствующих. — Вот только не говори, что тебя смутил бы раздетый Муринус, — проворчал Кверкус. — Ты все время к нему пристаешь, как репей. — Я просто помню про правила приличия. — У Муринуса что-то под мантией, — вдруг догадался Кверкус. — Он не хотел раздеваться в каюте, и ты тоже этого не хочешь, как будто знаешь что-то… я должен узнать, что там! Кверкус обхватил Муринуса за плечи одной рукой, а другой ухватился за застежку на его воротнике, рванул… вроде бы он даже успел что-то разглядеть в недостаточно ярком голубоватом свете корабельных морозных светильников, какой-то ожог на коже… небольшой снежный вихрь ударил его в лицо, и он отшатнулся, невольно выпустив воротник мантии, который Муринус тут же поспешно запахнул обратно. — Кверкус, как тебе не стыдно? — Оркинус был прямо-таки самим воплощением порицания. — Раздевать кого-то против его воли! Да как тебя только земля носит, в данном случае палуба… скажи еще спасибо, что я не собираюсь докладывать о твоем отвратительном поведении капитанше Амате, но ты должен прекратить приставать к Муринусу. — Я?! — от возмущения такой наглостью Кверкус даже не нашел, что ему ответить. — Ну не я же лез его раздевать силком несколько секунд назад у всех на глазах? Бедный Муринус, пойдем, ты можешь переночевать в моей каюте… — Ну уж нет!!! — рев Кверкуса, наверное, было слышно на всей палубе, от носа до кормы. — Уж лучше я сам уйду из каюты и буду спать в трюме, а еще лучше у входа в каюту, на страже его покоя, но у тебя он спать не будет! Я прекрасно знаю о твоих домогательствах к Муринусу еще в школе и тоже могу поведать капитанше Амате очень много интересного! Мои подруги полностью подтвердят мой рассказ. Пойдем, проверим, чья история заинтересует Амату больше — твоя или моя? — Не стоит, — с легкой улыбкой сдался Оркинус, как бы признавая свое временное поражение. — Муринус, возвращайся в постель, — попросил Кверкус. — Пожалуйста, ты еще недостаточно оправился от того, что с тобой случилось, что бы это ни было. Я побуду здесь, на палубе. Прижимая к своему телу пухлый сверток с новой черно-белой мантией, Муринус понуро пополз прочь. — Я только еще одно хотел у тебя уточнить, — уже глядя в спину Муринуса, заметил Кверкус, и тот сразу же обернулся. — Когда я назвал тебя «мой милый Муринус», то с тобой чуть ли истерика не случилась, и это у нага, да еще у едва живого нага. Я тогда ничего не понял, но это ведь Оркинус все время так тебя называет. И на груди у тебя какой-то ожог, но я толком не успел его рассмотреть. Конечно же, ожоги — это скорее уж твоя стихия, а не Оркинуса, но все равно это очень странно. Оркинус явно что-то с тобой сделал. Что-то ужасное. Я обязательно выясню, что именно. — Ты гораздо умнее, чем Оркинус про тебя думает, — едва слышно заметил Муринус. — Но все еще недостаточно, — после этого он уполз. — Придется думать столько, сколько надо, — вздохнул Кверкус. — Но этому негодяю Оркинусу я тебя не отдам.