Век бабочки

Южный ветер почти невесомым шёлком ласкает кожу юной госпожи, посылая толпы мурашек по спине, шее и скулам. Она уповает на утреннюю прохладу и немилосердность дообеденного солнца, вовсе не желая винить в своей дрожи стоящего рядом султана Мехмеда. Но хитрый, лукавый взгляд падишаха будто нарочно вытягивает из девушки коварную правду: он ей неприятен. В чём же причина столь бурной заинтересованности её персоной? Неужели он подослал кого-то, кто проследил за Лале? Как же смог Мехмед узнать о Гузалик, ведь до этой поры местонахождение любимой гончей Хасана держалось в строжайшей тайне? А эта услуга? Непозволительная наглость! Лале украдкой бросает взгляд на приосанившегося Мехмеда и мысленно отвечает на свои стенания. Эта наглость ему позволительна. Ах, дядя Мурад, ах! Как же смог ты оставить свою Империю на этого инфантильного шайтана? — Что же за услуга, Повелитель? — с трудом проговорив последнее слово, молвит Лале. Мехмед горделиво выпрямляется. Он Повелитель. Султан этого мира, завоеватель, безукоризненный победитель. Как сладок голосок, мёдом льющийся из её уст и озвучивающий столь заветные слова. Истинная музыка для его ушей, и Мехмед улыбается, скользя довольным взглядом по румяному от смущения лицу хатун. Решение приходит к нему мгновенно, в импульсивном порыве буйствующих мыслей, быстро меняя своё направление, а оттого и исход. То, что по его мнению, должно было повеселить султана, может стать его самой большой усладой. Долгосрочная перспектива всегда упоительна. Возрадовавшись своему мимолетному плану, он небрежно кивает в сторону стоящих позади бостанджи, что сопровождают его повсюду, и снова возвращает свое дражайшее внимание к кузине. Пауза, нарочно выдержанная падишахом, комом встаёт в горле девушки. — Пусть сегодня вечером слуги приведут тебя в мои покои, — Мехмед блуждает по её тотчас же изменившемуся лицу усмехающимся взгядом и, довольный собой, кивает. — Там и поговорим. Лале чувствует, как по спине пробегает холод, а оттого выпрямляется, поднимая голову и встречаясь с его чёрными, как небо в ночи, глазами. Слабость вмиг овладевает всем телом — так бывает, когда узнаешь что-то, что никогда в жизни не хотел бы знать. Сегодня вечером... в покои Мехмеда... она чувствует себя наложницей без права выбора. Но, быстро отогнав от себя эти мысли, коротко кивает. На всё воля Аллаха. В конце концов, что он сделает? Какую услугу попросит оказать он свою кузину? Мехмед не падёт так низко. Не сейчас, когда янычары уже начали выражать свою пока ещё обеспокоенность решением султана Мурада. Его репутация при дворце должна стать огранённым бриллиантом — сиять, вызывать благоговение и восхищение этой строгостью и чистотой. Разве сможет он допустить оплошность, разве позволит лишнего? — Умница, Лале-хатун, — Мехмед поглаживает свой подбородок. — К слову, где твоя наставница? Почему же ты бродишь по двору одна? Или снова болталась с этими рабами? Услышав это, девушка ощущает острую боль от укола внезапной злости, вонзившегося в её сердце. Руки дрожат и просятся сжаться в кулаки, но она лишь крепче стискивает подол своего нового платья и старательно думает, какие слова подобрать. — Все мы рабы Аллаха, — тихо молвит Лале, не поднимая взгляда. — Не так ли? — Всё так, моя дорогая кузина, — по лицу Мехмеда пробегает тень, чёрные угольки его глаз сияют самодовольством. — Но тебе не следует забывать о том, где твоё место, поскольку сейчас ты находишься не там, где должна. И, заметь, в этих стенах слово «должна» священно. «Негодяй», — думает Лале-хатун, но осекается, ругая себя за своеволие. Снова послушно кивает, думая лишь о том, как бы избавиться от его высокомерного взгляда. А он рассматривает её с головы до пят, будто делая какие-то пометки на чистом листе своих мыслей. Это утомляет, вытягивает все жизненные силы, заставляет ноги подкоситься, но она всё стоит, секунды считая до долгожданного, пусть и временного, прощания. — Так что тебе стоит прекратить общение с ними. Кто знает, чем это для тебя обернётся. — Простите? — она поднимает голову, недоуменно качая головой. — Я не хочу, чтобы столь уважаемая при дворце госпожа слонялась со всякими вассалами и порочила своё имя. — Порочила? — в глазах темнеет от неслыханной наглости его слов. — Как вы смеете думать, что я... — Что ж, мне пора идти, — он прерывает её поднятой вверх ладонью, делая вид, словно оправдания девушки на самом деле не представляют для него никакого интереса. — До вечера, Лале-хатун. Ей с трудом удаётся сдержать раздражение. Слегка поклонившись и дождавшись, пока Мехмед со своей стражей скроются в каменных лабиринтах дворца, девушка наконец может позволить себе облегчённо вздохнуть. Он невыносим, своенравен, жесток и избалован. Одним своим присутствием он до краёв заполняет чашу её терпения. Думает, что весь мир принадлежит лишь ему одному. И как хорошо, как хорошо, что кандидатура новоиспеченного султана беспокоит не только Лале! Возможно, недовольства достигнут такого масштаба, что дядя Мурад вернётся на трон? Девушка поднимает взгляд к небу, воззывая к Аллаху и моля его о терпении. В свои покои она не спешит, позволяя свежему воздуху отрезвить мысли и погасить зарождающийся пожар страха и неприязни. Минуя многочисленные коридоры, госпожа наконец оказывается в своей комнате и приземляется на диван, накрывая лицо руками. Шахи-хатун входит в её покои немедля, и по выражению лица наставницы Лале понимает, что та чем-то недовольна. — Ты где была? Я всё утро тебя ищу! — В перерыве между занятиями решила прогуляться во дворе, — девушка делает паузу, убирая руки от лица и поднимая взгляд к украшенному орнаментом потолку. Ложь чернит её душу, но спасает Гузалик от несчастной судьбы. — С Мехмедом столкнулась. — Ах! — наставница радостно хлопает в ладоши, привлекая внимание Лале. — Вы говорили? Ты достойно вела себя? Отвечать не хочется. Как бы стереть из памяти этот нелепый бессмысленный разговор! — Вечером он пошлёт за мной слуг. Хочет о чем-то поговорить в своих покоях. — О, Аллах, какую весть ты принесла мне, девочка! Какую весть! Радости Шахи-хатун нет предела. Кажется, она вот-вот лопнет от этого рвущегося наружу счастья, а Лале тиха, как вечер в саду. Совершенно очевидно, что Мехмед заинтересовался её персоной, но кто сказал, что она заинтересована в ответ? Он жесток и себялюбив, он совсем не похож на... С губ всё-таки слетает разочарованный вздох. Это не первое её сравнение кого-либо с Владом. Поразительно, но Лале всегда и во всём хочется ставить его выше всех. Нельзя ей думать о чувствах к нему, допускать и мимолетной мысли о влюблённости, но сердце — упрямый орган. На каждое «нельзя» оно бешеным стуком реагирует, как бы показывая, что запреты его мало волнуют. Ах, вот бы хоть раз с сердцем договориться! Не безукоризненно потакать его капризам и не заставлять молчать. А быть заодно. И быть в гармонии. — Так что же ты не радуешься? Глядишь, султаншей станешь! Сам султан Мехмед глаз на тебя положил! И неспроста. Кто же, если не ты, девочка моя? Слова эти встают костью поперёк горла юной девушки. Она делает глубокий вздох и прикрывает глаза. — Я не хочу становиться султаншей, Шахи-хатун. Пусть осчастливит одну из наложниц. Шахи-хатун прикладывает ладонь к груди, подскакивая с дивана и принявшись нервно расхаживать по комнате. — Ты что такое говоришь, что говоришь, а? Как это «не хочу становиться султаншей?» — наставница подбегает к дверям и, выглянув в коридор, закрывает их. Она оборачивается к смущённой девушке и вкрадчивым голосом бормочет: — Или ты хочешь, чтобы тебя выдали замуж за какого-нибудь пожилого пашу? Такая судьба тебя устроит? Внутри все холодеет. Толстой коркой льда покрывается каждый орган, больно колет её изнутри, и даже кровь в венах замерзает. В глазах всё темнеет, а голова начинает кружиться. Плывут очертания, Шахи-хатун плывёт, а слабость вязким ядом разливается по телу. Лале знает свою судьбу, свое место и свое предназначение. Но каждое упоминание о том, что беззаботное детство кончилось, делает её уязвимой. — Тебе плохо, деточка? — наставница подбегает к дивану, садясь перед девушкой на колени и беря её ледяные ладони в свои. — Посмотри на меня. Что это ты побледнела? Лекаря позвать? — Не надо, — хрипло шепчет она. — Всё прошло. Прошло. Это ложь, но Шахи-хатун отчего-то ей верит. Велев Лале отдохнуть, она удаляется из её покоев за дверь, чтобы оставить девушку наедине со своими тяжёлыми мыслями, от которых в прямом смысле голова идёт кругом. Юная хатун приглаживает тёмные волосы дрожащими ладонями и встаёт, подходя к столу. Вопреки самочувствию, нужно готовиться к конкурсу. Кто знает, может, победа станет её спасением?

***

День ожесточенно боролся с вечером, не уступая последнему своё место. Он жалил палящим солнцем, он развевал колючие ветра, но вскоре на небосводе пролилась алая кровь — снова проиграл. Как вчера. Как и тысячи лет назад. Лале отложила в сторону баночку с чернилами и размяла шею. Это были плодотворные несколько часов, прерываемые лишь обедом, однако девушка была уверена, что и без такой упорной подготовки знания в чтении, письме и математике не подвели бы её на конкурсе. Тем не менее, уроки заняли почти все её мысли, и только когда наступило время отправляться в покои Мехмеда, волнение вновь взяло верх. Сердце бешено заколотилось в груди, в горле, в висках. Вопросы атаковали, вытесняя из головы всё, о чем она думала, о чём мечтала, чего боялась. В дверь раздаётся стук. Лале бросает беглый взгляд на прибранный стол и тяжело вздыхает: время пришло. В сопровождении слуг она выходит, направляясь прямиком в покои Мехмеда. У летнего домика её наверняка ждут Влад и Аслан, а она направляется к султану, что положил на неё глаз и пока ещё так небрежно требует прекратить общение с «рабами». Никогда. Никогда этого не произойдёт. После дяди Мурада и Шахи-хатун эти юноши — самые близкие для Лале люди, неужели она послушается этого мерзавца и лишит себя радости дружбы с ними? Они не рабы, не вассалы и не плебеи. Они — её друзья. И это то, что Мехмеду придётся запомнить. Думая о том, что мальчики сейчас наверняка ждут Лале, в груди разрастается пожар обиды. Она не успевает сосредоточиться на своих чувствах: двери, ведущие в покои султана Мехмеда, уже виднеются за спинами слуг, что останавливаются перед бостанджи. — Султан Мехмед вызвал меня к себе, — говорит девушка, выйдя из своего временного укрытия. Один из бостанджи выставляет руку вперёд. — Султан Мехмед принял одну из наложниц, привезенных ему в подарок за вступление на трон, — говорит стражник. — Он не сможет вас принять. Взгляд Лале вспыхивает неистовой радостью. Она едва сдерживает визг ликования и, просияв, разворачивается, чтобы поспешно удалиться. Улизнуть от слуг не составляет никакого труда. Девушка почти бежит по каменным коридорам, врываясь в окутанный вечерним теплом и дивными ароматами роз двор, когда сталкивается с кем-то, с силой ударяясь носом о чью-то грудь. Тихо ахает и отстраняется, поднимая взгляд на свою преграду. Широкая улыбка расцветает на её губах. — Влад... Только сейчас юноша понимает, что крепко держит её локти. Учтиво кивает и отступает назад, но даже за внешней сдержанностью она замечает, какой радостью искрятся его глаза цвета водной глади в ясную погоду. Сердце трепещет, в душе порхают бабочки — действительно, словно настоящие бабочки! Поразительно чувствовать что-то впервые и пытаться найти этому сравнение. Например, её ощущения рядом с Мехмедом можно сравнить с танцами на зыбучих песках. Его присутствие и душит, и топит. Но с Владом бабочки, какие обычно порхают в гранатовом саду. Их невесомые, удивительной красоты крылья щекочут душу, заставляя хохотать или хотя бы улыбаться, и они порхают там в своём сказочном танце, а оттого хочется танцевать самой. — Я ждал тебя, — говорит юноша, приглашающим жестом указывая в сторону сада, дорожка которого приведёт их к летнему домику. — Даже осмелился прийти сюда, — восхищённо шепчет она. — Не хотел, чтобы ты шла одна. Радость быстро сменяется смущением, отразившимся на розовых щеках хатун. Они шагают через розовые кусты, вдыхая удивительные ароматы, и нет ничего прекраснее этого вечера. Добрая половина неба уже принимает тёмные оттенки, разгоняя невероятной красоты закат, пара звёзд подмигивает юноше и девушке, птицы начинают петь свои колыбельные, а дневной жар смешивается с холодным дыханием ночи. Здесь красиво и умиротворенно. Как было бы везде, если бы он всегда находился рядом. Но Влад вдруг останавливается. Лале недоуменно следит за его действиями и вздрагивает, когда он, борясь с неуверенностью, тянется к рукам хатун. Смущение овладевает, но, отбросив его, девушка позволяет его ладоням соприкоснуться с её. Это как прикосновение бархатных крыльев, но теперь не внутри, а снаружи, и мурашки снова пробегают по молочной коже, уже не из-за страха и неприязни, а от благоговения. Округлив голубые глаза, девушка смотрит на него снизу вверх. Грудная клетка тяжело вздымается, а сердце вот-вот выпрыгнет из неё. Влад продолжает молчать, испепеляя восхищённым взглядом госпожу, стоящую перед ним. — Аслан ждёт нас у летнего домика, — шелест его голоса касается её слуха. — Но прежде, чем мы пойдём к нему, я хотел бы сказать... — Что сказать, Влад? — говорить трудно из-за волнения, подкатившего к горлу тугим комом. Пальцы их соприкасаются, заставляя Лале задрожать от нахлынувших чувств. Влад украдкой улыбается, невесомо поглаживая нежную кожу. — Ты очень красива в этом платье. Я долго думал, кого ты напомнила мне, а затем увидел бабочку здесь, в саду. У неё были ярко-синие крылья, и она так изящно порхала ими, поднимаясь ввысь. Сразу подумал о тебе. Мне трудно было отвести от неё взгляд, как порой трудно отвести его от тебя. Ты похожа на бабочку, Лале. Ты так же прекрасна, легка, хрупка, свободолюбива... прости, если моё замечание тебя оскорбило. Но я захотел сказать это тебе. Казалось, эта ночь не может стать ещё прекрасней, но она стала. В этот самый миг, когда пальцы Влада коснулись пальцев Лале и переплелись, крепко сжимая её ладонь. Каждое слово его отпечаталось на сердце юной девушки, и произнесено было скорее как данность — без робости и смущения, с твёрдой уверенностью в том, что она действительно бабочка. И как же удивительно слышать это сразу после того, как она смирилась с наличием этих прекрасных созданий в своей душе! Что может быть прекраснее, волшебнее, судьбоноснее? Кругом бабочки, дивные синие бабочки! А может быть, Лале всегда была ей? Девушка улыбается, краснея под уверенным взглядом Влада. Это правда. Она всегда была бабочкой. Но до встречи с ним крыльев у неё не было.

***

Пригород Брашова, наши дни.

Резкий, глубокий вздох. Свет, больно бьющий по векам. Ломота в руках, в ногах, во всем теле. И тяжесть, будто не ото сна вовсе. Распахнув глаза, снова вздыхаю, кажется, будто выныривая из воды. Неужели уснула в ванне? — Ах, боже мой! — слетает с моих губ, когда я поднимаю голову и встречаюсь с мёртвыми глазами Хасана, смотрящего на меня с картины. Лишь спустя несколько секунд осознание происходящего наконец посещает меня: картины унесли меня в прошлое. Всё ещё трудно понять, где стены дворца и кустарники сада, где влюблённый взгляд Влада и ощущение бабочек... Мысль о последнем заставляет меня резко подняться с пола и пошатнуться от головокружения. Паника овладевает всем телом, диктует ему мотивы, однако я стою, оперевшись о широкие перила и пытаясь отдышаться. В попытке вернуть себя в норму едва не выпиваю известковую воду, но быстро убираю миску, накрывая пылающее лицо ладонями. Колдовство, проклятье! Как же возможно возвращаться в прошлое и проживать жизнь этой Лале? Я должна выяснить о ней всё, и если она действительно мой предок, всё встанет на свои места. Поразительно. Я никогда не была скептиком и верила в потусторонние силы, но неужели это и правда происходит со мной? Одно касание к картине заставляет меня проживать чужую жизнь, видеть её чужими глазами, чувствовать чужим сердцем... эти люди... я не имею к ним никакого отношения, однако там, в прошлом, каждый из них мне знаком. Но Влад... он стоял передо мной, так в точности похожий на Влада из настоящего. Их глаза одинаковы, но взгляды отличаются. Один смотрел на Лале с нежностью, другой и вовсе не смотрит на меня. Когда отяжелевшая вуаль шока спадает с моих плеч, я отталкиваюсь от перил и подхожу к картине. Все истерики, вызванные погружением в прошлое, остались позади ещё после моих первых «путешествий». Не могу сказать, что я смирилась, но теперь, когда я привыкла к подобному, желание во всём разобраться наконец уступило желанию сжечь эти проклятые картины. Я должна знать все: начиная причинами этого магического свойства и заканчивая связью Влада, Лале, Аслана и нас настоящих. Перекопошу всю историю, всю родословную, но доберусь до истины. — Мисс Бёрнелл? Я принёс ужин, — мелодичный голос Антона, вошедшего на балкон, вырывает меня из мыслей. Как? Уже ужин? Чёрт подери! Он подходит к небольшому столику, оставляя на нем поднос. Смотрит через моё плечо, на картину, и украдкой улыбается. — Смотрю, вы сегодня не очень продуктивно поработали. Это не звучит, как обвинение, однако я всё же смущаюсь. Три недели, отведенные мне на реставрацию картин — срок ничтожный, и Влад должен это понимать, не требуя от меня невозможного. Тем не менее, оставаться дольше я здесь не собираюсь. — У меня болела голова, — безбожно лгу, садясь в плетёное кресло. Реальность, в которую я ворвалась, снова давит на мою душу тяжелейшим грузом. Я снова здесь, в стенах этого замка, без своей Милли... — Где моя сестра? Я хочу позвонить ей. Позвольте мне ей позвонить. — Вам следует попросить разрешения у Господина, — дворецкий говорит мягко, будто каждым своим словом боясь меня напугать. — Уверен, он вам не откажет. В этот момент взгляд его меняется, наполняется какой-то невероятной теплотой, как это небо, окрашенное в оттенки заката. Кивнув мне, Антон уходит. Провожаю печальным взглядом солнце, но всё, о чем я могу думать — Османское прошлое этой девчонки Лале, приглашение Мехмеда, признание Влада. Так удивительно. Я словно была там, но не могла разомкнуть губ. А если размыкала, то говорила то, о чём думала Лале. И чувствовала всё, о чём тревожилась её душа. Когда солнце уходит за горизонт, доедаю свой ужин и поворачиваю голову в сторону картины. Можно сказать, я к ней почти не притронулась. Что скажу Владу во время отчёта? Конечно же, буду лгать. Он заслуживает лжи. Пусть будет проклят со своими картинами. А может быть, он уже... Вдруг закравшаяся в голову мысль заставляет меня подскочить с кресла. Ну, конечно! Как же я сразу об этом не догадалась, как сразу на это не пошла? Мне нужно, нет, просто необходимо забраться в его комнату. Найти любую зацепку о том, что он связан с Владом из прошлого, даже если это очевидно. Может быть, какие-то документы... Сердце пускается в неистовый бег. Нервно вздохнув, я подхожу к перилам, опираясь о них и заглядывая вниз. Его машины всё ещё нет, а значит, ничто не помешает мне в моем маленьком плане. Вдруг я найду что-то, что поможет мне сбежать? О, я буду так счастлива! Искать его спальню бесполезно и затратно по времени. Я понятия не имею, где она находится, зато точно знаю местонахождение кабинета. Там осталась моя сумка и мой телефон. Если найду их — буду спасена. Осторожно выглянув из-за белоснежной занавески, выхожу с балкона, бесшумно направляясь к лестнице. Нужно сделать всё быстро, до его приезда, и не наткнуться на Антона и ещё один Бог знает кого. Ноги не слушаются меня, пока я спускаюсь по каменным ступенькам. Останавливаюсь на последней, когда три этажа остаются позади, и заглядываю в тёмный коридор. Никто не встретился на моем пути, а значит, по закону жанра в этот раз удача не будет столь благосклонна. Что же мне делать? Звук гремящей посуды заставляет меня вздрогнуть и замереть на месте. Из другого, противоположного коридора, исходит свет. Мелькает чья-то тень, заставляя меня подняться выше на несколько ступенек. Когда наступает тишина, снова спускаюсь. Давай же, Лайя, не будь трусихой! За дверью этого кабинета твоё спасение, а ты стоишь здесь, оцепеневшая! Внутренний монолог воодушевляет настолько, что я, сделав несколько жадных вздохов, осторожно ухожу от лестницы, беззвучно ступая по коридору. От тёмного камня исходит холод, но пламя свечей, освещающее мне путь, ласкает кожу. Точно помню, что у двери, ведущей в кабинет Влада, висела какая-то картина, а потому обнаружить нужную комнату среди этого множества не составляет никакого труда. Останавливаюсь, озираясь по сторонам. Никого. А там, в другом конце коридора, яркий свет... этот коридор ведёт к выходу из замка. Слезы выступают на глазах. Не даю им соскользнуть с век, сжимаю губы и, в последний раз оглядевшись, хватаюсь за ручку двери, потянув её на себя. Нет, нет, нет, только не это! — Что, не поддаётся? — вдруг раздаётся голос за моей спиной. Меня будто окатывают ледяной водой, а затем бросают в костёр. Игнорирую того, кто стоит сзади, снова и снова дергая ручку, колотя ладонями по деревянной поверхности двери, будто если я сейчас этого не сделаю, то умру, непременно умру. Чёрт возьми! Ну почему, почему она заперта?! Ну как же так?! Бью ногой по ней, а он снова и снова повторяет моё имя. Дохожу до беспамятства, до неистовства, колотя эту чёртову дверь и умоляя её открыться. Слезы льются из глаз, а голос охрип, но я не унимаюсь, я не могу, просто не могу сдаться так просто. — Лайя, перестань, ты только вредишь себе! — грозный голос сотрясает воздух. — Прекрати, говорю! — Нет! — кричу я. — Открой её, открой эту дверь, Влад! Все мои тщетные попытки вдруг пресекают руки, подхватившие меня за талию и под коленями, чтобы поднять и унести как можно дальше отсюда. Накрываю лицо ладонями и глухо плачу, сгорая от отчаяния — единственная надежда на ответы и спасение осталась скрыта за семью замками. И как, как вообще Влад оказался за моей спиной? Я точно знаю, что вход в замок с другой стороны! Неужели он всё это время был здесь? — Лайя, — зовёт он. Поднимаю голову, встречаясь с его синими глазами. Он несёт меня на руках, а я каким-то образом этому не воспрепятствовала, ещё и за шею крепко держусь, только бы не упасть! Феноменальная идиотка. Он — враг. Преступник, мошенник, извращенец. Сделай же что-нибудь, глупая, оттолкни его! Я не могу. Тону в этих до боли знакомых глазах, пробуждающих внутри меня то, чего прежде почувствовать мне удавалось лишь в прошлом. Но это прошлое не принадлежит мне. А значит, и эти чувства чужие. Влад поднимается со мной по ступенькам. Я слышу его сердцебиение, чувствую горячую кожу его шеи под своими пальцами. Могу сомкнуть на ней свои руки и задушить его, избавив себя от мук. Могу ли? Не в этой жизни. Ни в какой из жизней. — Зачем ты билась в мой кабинет? — шепчет он, останавливаясь напротив двери. Нервно сглатываю, отвожу взгляд. Истерика утихла, слезы высохли. Я снова сломлена. Снова собирать себя по частям. — Отпусти меня, — голос мой охрип. Ногой мужчина открывает дверь. Мы оказываемся в моей комнате, и в нос тотчас же ударяет пряный запах лаванды. Он несёт меня к кровати, и я вздрагиваю от удивительного контраста ощущений, поразившего израненную душу: страх и безопасность в его руках. В них сосредоточена моя судьба, моя жизнь, моё сердце. Он властвует надо мной, а я ничего не могу с этим поделать. Отрава, гипноз, колдовство. Где мои силы? Их нет и тогда, когда Влад бережно опускает меня на постель. Убираю руки от его шеи, завороженная этим испытующим взглядом. Моя спина встречается с прохладой шёлка, и я издаю тихий вздох. Он не отстраняется. Его лицо оказывается так близко к моему, что я могу почувствовать его дыхание на своей щеке, а оттого задрожать всем телом. Это не страх, нет, точно не страх — может, отголоски прошлого? Лале была так влюблена во Влада. И морочит мне голову. Что, если она так же, как и я, попадает в будущее, а затем возвращается домой, во дворец? Лишние мысли, Лайя. Посмотри, как он близко. — Ты такая красивая, — вдруг шепчет он, почти беззвучным бархатом обволакивая всё пространство вокруг. Наши взгляды прикованы друг к другу, а между губами расстояние указательного пальца. Влад не шевелится, склонившись надо мной, а я не дышу, услышав это. Так близко, так согревающе близко. А спустя миг тепло становится пламенем, обжигающим пламенем, и взгляд его нежный меняется. — Уходи, — одними губами говорю я. На них он и смотрел, когда услышал то, что заставило его лицо исказиться гримасой боли. Вижу, как подрагивают его длинные ресницы, как пляшут на скулах желваки, как тяжело и рвано он дышит. Вижу и ничего не делаю, лишь лежу здесь, и смотрю на него завороженно и ненавистно. Кивнув, но не мне, а каким-то своим мыслям, Влад встаёт с кровати и подходит к двери. Пустой взгляд мой упирается в потолок. — Завтра мы поедем в город, — говорит он. Я не смотрю на него, но знаю, что он смотрит на меня. Моё тело горит от его взгляда, и душа моя тоже горит. Вонзаю в свой голос как можно больше равнодушия, ледяным тоном отвечая: — Мне плевать. Просто отвези меня к Милли. В воздухе повисает тишина. Хлопает дверь. Отведя несколько секунд на то, чтобы унять бешено колотящееся сердце, подрываюсь с кровати и бегу к двери, тихо открывая её и заглядывая в коридор. Уходит, гордо подняв голову. Улыбка расплывается на моих губах. Поверил! Неужели и правда поверил в мою истерику? Наверняка, если, послушав меня, ушёл. А значит, я смогу проследить за ним и выяснить, где находится его спальня. Смогу себя спасти.