«Он испытывал боль в груди, как будто кто-то открыл её и извлёк оттуда его сердце. И эту ужасную пустоту в груди нельзя было заполнить ничем, кроме как сердцем Кристины. Таковы симптомы той болезни, понять которую, вероятно, могут лишь те, кто сам имел опыт, обычно характеризуемый как “влюблён без памяти”». Гастон Леру. Призрак Оперы.
На старой, выцветшей бумаге, помятой в том месте, где пытались вырвать страницу, мелким типографским почерком были выведены эти слова. Они горели в моих глазах, проникали в саму суть, и это был не просто текст. Это было признание. Книга сама нашла меня. Каково же было моё удивление, когда, проснувшись утром и первым делом направившись к чемодану, чтобы достать все свои документы и в тысячный, миллионный раз убедиться в том, что в каждой графе у меня стоит британское гражданство, я нашла эту книгу. Призрак Оперы. Она лежала рядом с румынским словарём и записной книжкой. Это означало лишь одно: Влад собирался меня отпустить. Более того, он хотел, чтобы это признание я получила уже где-то в небе над Румынией, не имея больше никаких шансов на то, чтобы встретиться с ним вновь. Я бы солгала, если бы сказала, что это не сделало мне больно. То, о чём я так грезила и то, чего так жадно желала, теперь казалось мне наказанием за все мои слова, поступки, чувства. Страх Влада грозился обернуться для меня свободой, но это не та свобода, которая мне нужна. После увиденного прошлой ночью я больше не чувствовала себя той Лайей, коей я была все двадцать пять лет своей новой жизни. Меня словно окунули в чан с ледяной водой, смыв вековой слой пыли, а вместе с ним и заблуждений, попыток мыслить рационально, скептично, здраво, искать всему логичные объяснения. Но всё происходящее упорно не поддавалось логике. Возможно, я продолжила бы закрывать глаза на это и ждать, смиренно ждать того дня, когда Влад отпустит нас с Милли, но... ...но вчерашняя ночь дала мне мощную пощёчину. Она заставила меня вспомнить о том, кем я была. Моя мама... её шоколадные кудри, что сияли и переливались на солнце. У неё были самые мягкие и тёплые руки на свете. А как сладко она пела мне колыбельные, как нежен был её голос! Я помню, как, проснувшись утром, бежала в беседку в саду, где она чистила гранат, чтобы подать мне его на завтрак. А отец, каким же сильным был мой отец! Его объятия. Я помню именно их. Как он подхватывал меня на руки и кружил, целуя мои волосы и весело смеясь. Я всегда была у него на руках, он попросту не позволял мне ходить самой! «Моя маленькая девочка, пусть всю жизнь тебя носят на руках, пусть ты не знаешь ни тягости, ни горести», — говорил он, а в глазах его карих тонула бескрайняя любовь отца к дочери. Я обнимала его за шею своими маленькими ручками, зарывалась носом в шею и вдыхала терпкий запах табака и ароматического масла мамы. Мы были так счастливы, так счастливы, и каким же великим горем было для меня проснуться сегодня утром и рухнуть в эту пропасть воспоминаний. Я будто прожила ещё одну маленькую жизнь — от того самого дня, который я запомнила первым, и до последнего, снова и снова воспроизводя в памяти ужасающие моменты того пожара. Кто устроил его, кто посмел? Я вспомнила, как чужие руки унесли меня от этой трагедии, вспомнила, как следующим утром проснулась одна в покоях дворца в Эдирне, как дядя Мурад долго прижимал моё маленькое тело к своей груди и плакал, плакал, говоря о том, как сильно он любил свою сестру — мою мать. Голова шла кругом. Я вспоминала, вспоминала каждый прожитый миг той жизни, жизни в Османской Империи, но все остановилось на моменте, который я видела в последний раз, реставрируя картину. Что за колдовство принесло меня сюда, как, как все мы миновали столько веков и как снова оказались вместе? Моя память не хотела нестись дальше, чтобы найти ответы на вопросы: последнее, что я помню — мои руки, накрывающие плотной тканью портрет Влада. Влад. История, та история Влада Басараба, Влада Цепеша... Влада Дракулы... она принадлежала ему? Пленник из Валахии, попавший с младшим братом в Османскую Империю, а после возглавивший родную страну... неужели это был он? Это он — то жуткое чудовище, что рисуют на портретах, о котором пишут книги и слагают легенды? Это колдовство, это сон, так не бывает, и только он, он один мог выдернуть меня из этого небытия, только он мог помочь мне справиться с этим безумием. Я бежала, я летела в его спальню. По дороге столкнулась с Милли, но, пробормотав что-то невнятное, унеслась прочь по широкой каменной лестнице. Ворвалась в его покои, как хозяйка, как на обыск, как на допрос, этим ранним безумным утром, но лишь занавеска покачивалась на ветру — единственный признак жизни в огромной пустынной комнате. Тогда под мой возбужденный взор и попал мольберт, стоящий у его кровати, тогда я и заметила ящик с инструментами для реставрации. Тогда я и поняла, чего хочет Влад. Я сама должна увидеть. Увидеть всё своими глазами.*** Османская империя, XV век
Говорят, любовь нема. Ей не нужен голос, не нужен язык, не нужны никакие слова и предложения. Любовь, если она и правда есть, ощущается взглядами, прикосновениями, поступками. Любовь почти очевидна. Она прячется лишь тогда, когда не чувствует себя полноценной. Прячется до тех пор, пока не находит свою половину, а затем расцветает, как сад в мае, благоухает и манит взор. Любовь красива и ясна, любовь похожа на весну, она внутри, при этом её так трудно не заметить. Влад не знал, как сказать Лале о том, что он полюбил её. Он не знал, что из загнанного в угол, затравленного щенка, ненавидящего всех вокруг, однажды вырвется это чувство и погубит в нем, кажется, всё плохое. Спрячет, уберёт подальше эту никчёмную тьму, что порой даёт о себе знать в жестокости, холодности, стремлении уничтожить этих чёртовых османов, разлучивших его с семьёй и принёсших войну на его земли, желании как можно скорее добраться до темницы, чтобы поговорить с пленником. Старик стал ему... необходимостью. Это колдовство с монетой, это чудо, заставившее его тотчас же покинуть охраняемую темницу и предстать перед Лале, открыло Владу глаза на новое, неизведанное, желанное. Он хотел знать больше, но старик молчал, пел себе что-то на румынском и молчал, изредка говоря лишь о том, что время его ещё не пришло. «Скоро тьма рассветёт, юный охотник, — хриплым, почти умирающим голосом говорил он. — Тогда ты найдёшь меня здесь. Я буду тебя ждать». Влад сразу узнал профиль отца на той серебряной монете. Той же ночью, расставшись с Лале, он миновал бостанджи, выманив их поддельным уханьем совы, а сам вернулся в темницу. Долго же ему пришлось выпытывать у пленника правду. Старик так ничего и не сказал. Смеялся только, все бубнил, что монета эта станет ему подарком. Был ли он колдуном? Влад не хотел думать об этом. В конце концов, он и Раду — единственные люди в этом дворце, от кого веяло родной землёй, а вместе с ней и силой, с каждым днем становившейся все ярче и отчаяннее. Лале не приходила. Он знал, что совсем скоро им снова придётся расстаться — его ждёт война — а потому чувствовал острую, почти удушающую необходимость сказать юной девушке о своих чувствах. Вдруг, ужасаясь, думал он, у него больше не будет такой возможности? Нет, нет, этому не бывать. Их с его бабочкой ждёт прекрасное будущее. Светлое, неопороченное. Он заберёт её в Валахию, она станет его княгиней. И у них, конечно же, будут дети. Такие же красивые, как их мать. Такие же бесстрашные, как их отец. — Влад! — шёпот, уже не скрывающий всю радость этого мира, касается его слуха. Юноша оборачивается, а на губах его расцветает широкая улыбка. Лале влетает в его объятия, а он, сжав руки чуть выше её талии, кружит девушку, заглушая весёлый девичий смех поцелуем. Здесь, в тени заброшенной конюшни, никто не смеет увидеть или услышать юных влюблённых, этим ранним утром, когда солнце только-только одарило золотом своих лучей горизонт, никому и дела нет до тех, кто так сильно друг друга любит. Когда они отстраняются друг от друга, Влад замечает лежащую у разрушенных деревянных ступеней завернутую в плотную ткань картину. Его улыбка становится шире, а в глазах появляется такой непривычный для Лале блеск. — Что это там у тебя? — спрашивает он, заглядывая за плечо девушки. — А что ты прячешь в ножнах? Это новый кинжал? — любопытство плещется в её весёлом голосе, когда Лале отступает на шаг, чтобы приблизиться к картине и взять её в руки. Он пожимает плечами, весело смеясь, и хохот этот звенит в груди девушки. Солнце проливает алую кровь на небосвод, птицы вовсю щебечут свою утреннюю песнь, бурно цветёт гранат. Над головой Лале пролетает бабочка, и Влад подходит ближе, выставляя руку вперёд. Насекомое, немного поразмыслив, улетает прочь, а юноша ещё несколько мгновений смотрит ей вслед. — Что, если после смерти все мы превращаемся в бабочек? — проследив за взглядом любимых синих глаз, молвит Лале. Она возносит свободную ладонь в воздух, и голубянка, сияя своими лазурными крыльями, садится на указательный палец девушки. Влюбленные задерживают дыхание. — Тебе это не грозит. Ты уже бабочка. Столько же изящества, столько лёгкости... — Прекрати, — спрятав румяное лицо в волосах, шепчет она. — Ты смущаешь меня. Взмахнув крыльями, бабочка улетает, и девушка вновь возвращает внимание к Владу. — Позволь подарить тебе кое-что, но сперва рассказать одну историю... Кивнув, юноша увлекает её за собой на разрушенные ступеньки, осторожно придерживая за талию, чтобы она не споткнулась и не упала. Когда они садятся, Лале всем телом поворачивается к нему, держа картину на коленях. — Однажды я, спеша на урок ходжам Мустафы, увидела Сафие. Помнишь её? Это дочь великого визиря Халиль-паши. Кажется, ты видел её пару раз. Я заметила её в тени деревьев, она там... там... целовалась, — Лале снова смущённо опускает взгляд, и Влад улыбается, любуясь тем, как трепещут её длинные ресницы. — Её возлюбленный, Дамет, должен был надолго покинуть Эдирне, близилась война. Она хотела, чтобы я написала её портрет. Так Дамет помнил бы о ней, и даже в разлуке они были бы вместе. Конечно, я безбожно нарушила закон, но... я не могла иначе. Тогда я сделала то, о чём просила Сафие. Влад касается кончиками пальцев полотна. — Так это... её портрет? — Нет же, глупый! — заливисто рассмеявшись, Лале ударяет своим маленьким кулачком Влада в плечо, а после протягивает ему полотно. — Я долго не решалась, боялась, смущалась... но разлука близится и для нас. Тебя заберут, заберут у меня, и я хочу, чтобы ты меня помнил. Удивление, счастье, предвкушение — все это яркими красками, неугасаемым светом отражается на лице молодого парня. Он забирает из её рук холст и со всем трепетом разворачивает его, взглядом, полным абсолютного обожания впиваясь в уже такие родные черты, изображённые на картине. Портрет Лале. Его изящной бабочки, его возлюбленной, его света и всей его жизни. Он проводит пальцами по бледной щеке, касается гранатовых губ и острых ключиц. Даже на безжизненном портрете она остаётся той же цветущей Лале. Той девушкой, от которой он, впервые увидев её издалека у тех колонн во дворе, больше не смог отвести взгляда. — Это прекрасно, — молвит Влад и поворачивается к любимой, заводя прядь её карамельных волос за ухо. — Я буду беречь эту картину, буду беречь её всю жизнь, пронесу через века. — Я тоже, — шепчет она. — Наши разлуки становились все чаще, все невыносимее. Я верила, что если буду писать своих близких, они обязательно вернутся ко мне. Я написала и твой портрет, Влад. Я не смогу не видеть тебя так долго. Ты должен быть у меня всегда, — некогда робкая Лале подсаживается ближе и касается пальцами его колкой щетины. — Я должна смотреть в эти синие глаза. Каждое утро, как сегодня. Я должна видеть в них нашу будущую жизнь, — кончики пальцев обводят контур его губ, а сама она усмехается. — Воображать. Мечтать о нас. Я пойду за тобой, Влад, куда бы ты меня ни позвал. Даже если это будет страна, которая мне чужда, даже если ради тебя я должна буду предать всех. Моя мама выбрала любовь. И я её выбираю. И всегда буду выбирать. Влад, я... я люблю тебя. Кажется, даже утро это перестаёт дышать. Птицы не поют, солнце уснуло на небосводе, шелест травы утих: цветущий, благоухающий дворец в Эдирне замер и прислушался. Признание оглушило, убило, воскресило, даровало силы и этих же сил лишило. Влад не дышит. Сердце его бешено колотится в груди, разгоняя кровь, а кровь прогоняет тьму, и весь он светится, сияет, кажется, совсем позабыв, каково это, когда вязкое море тьмы тебя не тревожит. А Лале тихо ждёт, когда он очнется, когда улыбнётся и прильнёт к её губам, между пылкими поцелуями беспрестанно шепча: — Я тоже тебя люблю, моя бабочка. Они не отпускают друг друга целую вечность и всего один миг. Время никогда не было на их стороне, но сейчас, сбитое с вечного хода волной их откровений, остаётся смиренно ждать. Влад гладит её щеки, её ладони, он целует, целует её и всё шепчет о том, каким счастливым она его сделала. А Лале улыбается сквозь поцелуй, тихо смеётся и сжимает его сильные плечи. А когда они отрываются друг от друга, щурясь от яркого вновь бодрствующего солнца, Влад достаёт из ножен кинжал. Только сейчас девушка замечает, что к рукоятке его прикреплено зеркало. Недоуменная улыбка расцветает на её алых от поцелуя губах. — Что это? Взяв ладонь девушки в свою, он вкладывает в неё свой подарок. Непримечательный, и если бы Лале сразу его не заметила, то решила бы, что это просто зеркало. Но она касается металлической рукоятки пальцами, и небольшой острый кинжал, приделанный к зеркалу, оказывается в её руке. В лезвии она замечает свое удивлённое лицо. Переворачивает кинжал, держа в другой руке обманчивый футляр, и теперь смотрит в пыльное отражение овального зеркала в резной металлической раме. — Я хочу быть уверен, что вдали от меня ты будешь в безопасности. Что если кто-то посмеет... если кто-то посмеет и пальцем тебя коснуться, ты сможешь дать ему отпор, — Влад очевидно вкладывает в свои слова намёк на Мехмеда, который, к счастью, так поглощен грядущим риском лишиться трона, что едва ли ему есть дело до Лале. — Но ты хрупкая, Лале, ты такая хрупкая и такая красивая. Помни об этом, когда будешь смотреться в это зеркало, — он подсаживается ещё ближе, накрывая ладонь девушки своей и наводя зеркало на них. — И помни о нас. Таких юных, влюблённых, смотри в это зеркало и представляй, что я так же сижу рядом, положив руку тебе на плечо и не отрывая своих глаз от твоего отражения. Справиться с ураганом обуздавших её чувств трудно, почти невыносимо, и Лале не выдерживает, поворачиваясь к Владу и крепко обнимая его за шею. — Я буду помнить, — шепчет она, а слезы её падают на его кафтан. — Только и ты помни, ладно? — Ладно, — Влад смеётся, обхватывая ладонями щеки девушки и снова её целуя. И снова объятия. Посылающие тепло по их прижатым друг к другу телам, заставляющие сердца биться в унисон, так учащенно, так живо. Лале не перестаёт разглядывать эту диковинную вещицу, обращаясь к Владу. — Оно удивительное. Где ты взял его? — Выменял у одного янычара, — немедленно отвечает юноша. — Но это не то зеркало, которого ты достойна. Придёт время, и я подарю тебе красивое, огромное зеркало, оно будет украшено драгоценными камнями, во весь рост покажет твою красоту... — Мне очень нравится это. Едва ли у огромного зеркала будет припрятан кинжал в рукоятке. Они смеются, каждой клеточкой тела чувствуя, как время утекает сквозь пальцы. Когда приходит пора расставаться, они ещё несколько минут не выпускают друг друга из объятий, а после, спрятав в рукаве свой подарок, Лале спешит вернуться в свои покои тем путём, который показал ей Влад. Ей всего лишь нужно будет переждать за углом, когда бостанджи сменят друг друга, и юркнуть в двери, чтобы затем скрыть лицо платком и примкнуть к девушкам в гареме, которые гуськом пойдут на свои уроки. А в тот момент, когда они разбредутся в класс, она прошмыгнет через высокую арку и, скрывшись в тени от очередного бостанджи, направится в свои покои. Давно изученный алгоритм, всегда успешный, обходящийся без последствий, заставляющий Лале чувствовать себя хитрой и бесстрашной. Вдалеке уже слышится грозный голос евнуха, подгоняющего ещё сонных девушек. Лале натягивает платок до носа, придерживая его пальцами и, когда до наложниц остаётся всего завернуть за угол, делает шаг вперёд. Внезапно кто-то резко хватает её за предплечье, грубо разворачивая к себе лицом. Пара карих глаз впивается в её хищным орлиным взглядом. — Так-так-так... — протягивает Мехмед. Сердце Лале замирает, воздуха в лёгких не остаётся. Она делает вздох, и платок спадает с её побелевшего от ужаса лица. — И что же делает эта юная красавица в такой опасной близости к покоям падишаха? Она перемещает взгляд за его плечо — в сторону коридора, ведущего в султанские покои. В горле пересыхает. Лале не может вымолвить и слова. — Я шла на урок, — всё же шепчет она. — Разве в правильном направлении ты шла? Или ты заблудилась? — его голос скользкий, готовый в любую секунду загнать её в угол. Всё это выглядит и ощущается, как конец для Лале. Она думает, думает, думает, но не может сообразить ни одной достойной версии. Тогда Мехмед, непозволительно нагло схватив её за руку, уводит девушку в коридор. Тот самый коридор, который ведёт к султанским покоям. — Спрячь лицо в платке, дорогая. Тебе ведь не нужны лишние проблемы? — Мехмед, пожалуйста... — молит она, а падишах останавливается и сам бесцеремонно натягивает платок на её лицо. Она уклоняется от его рук, ищет взглядом любого, кто может ей помочь, но ближайший бостанджи стоит у самой дальней двери, испепеляя взглядом стену перед собой. — Не надо. Перестань. Что тебе нужно? Он тащит её за руку в свои покои, но не выдерживает этого сопротивления и снова останавливается. — Если ты не перестанешь вести себя так, будто я тебя похищаю, я растрезвоню всему белому свету о том, что по утрам ты носишься к этим своим рабам, — угрожающе шипит падишах. — Ты знаешь, что вас ждёт? О, конечно, ты знаешь. Тогда возьми себя в руки, жизнь моя, опусти голову и следуй за мной в покои. Мы ведь просто поговорим. Чего испугалась? Кровь отливает от её некогда румяного лица. Надо же! Всего пару мгновений назад она была так счастлива, так счастлива, а сейчас... хищник, враг, истинное чудовище хочет забрать девушку в свои лапы, и она ничего не может с этим поделать. Пелена слёз застилает глаза, но Лале стискивает зубы и послушно кивает, молча следуя за Мехмедом в его покои. Нет, она не позволит беде случиться. Она будет защищать своего любимого и своего друга. Влад сказал ей быть сильной. Она будет. Аслан сказал, что ей нужно бороться. Она поборется. Никто из охраняющих султанские покои и слова не говорит, открывая двери для падишаха и впуская его с Лале внутрь. Они остаются наедине. — Я женюсь на тебе, — развернувшись к ней лицом и разведя руки в стороны, говорит Мехмед. Сердце девушки замирает, а ноги подкашиваются. Становится тяжело дышать, и спертый воздух, пропитанный благовониями, кружит голову. Оперевшись о колонну, она поднимает на султана изумленный взгляд. — Ч-что?.. — Я женюсь на тебе, — повторяет он и делает шаг ближе. — Тебе нехорошо, жизнь моя? Я знаю, эта новость тебя встревожила. Но не волнуйся! Все свадебные хлопоты обойдут тебя стороной! — Мехмед... — её безжизненный голос касается его слуха. — Что ты говоришь такое? Я твоя кузина! Лале кажется, что она вот-вот рухнет в обморок. Но в его покоях это может сыграть с ней злую шутку, а потому она держится из последних сил, перенеся свой вес на руку, все ещё крепко держащуюся за колонну. Даже сердце будто уже не бьётся. Оно будто устало от этих переживаний, замерло, а может, больше уже никогда не забьётся. Возможно, это и к лучшему. — И что? Это делает тебя менее достойной? — внезапно восклицает Мехмед, подходя почти вплотную к девушке. — Да ты разуй глаза! Весь гарем грязных, пресных, необразованных чужестранок, готовых на всё ради побрякушки да горсти монет! А тебя, мой лукум, тебя я с ног до головы одену в алмазы и изумруды, ты будешь гордо вынашивать моих наследников, ты станешь самой преданной женой! Размытый образ перед глазами надвигается на неё, как туча в ясную погоду. Лале испуганно сглатывает и делает шаг назад, яростно качая головой. — Этому не бывать. — А кто сказал, что у тебя есть выбор? — он вздёргивает бровь. — Ты наверняка наслышана о волнениях янычар. Эти плебеи, эти крысы смеются над моими планами на Византию, они недовольствуют своим жалованием, плюют на мою щедрость, критикуют мои указы! Они думают, я сдамся, думают, мой отец вернётся на трон, но он не вернётся. Власть, она как шрам. Кто-то будет насмехаться над ней, кто-то будет её страшиться, но она всегда, всегда будет с тобой. Слезы крупными каплями падают на украшенный мозаикой пол. Лале сдёргивает с лица платок и снова отступает, готовясь к побегу. — К чему эта речь про власть? — желая заговорить ему зубы, молвит девушка. — К тому, милая моя, что мне ничего не стоит обезглавить твоих друзей, а тебя с позором выгнать из Эдирне — это если я, конечно, над тобой сжалюсь — стоит тебе мне отказать. Новые указы, новые законы, да весь дворец у моих ног! Думаешь, я не могу на тебе жениться? А если ты будешь носить под сердцем будущего падишаха, что тогда?.. Она открывает рот, не веря своим ушам и совсем не ведая, что он несёт. Мехмед почти молниеносно подлетает к ней, хватая девушку за запястья и даже не позволяя ей одуматься. — Сбежать от меня думала? Никуда ты уже не сбежишь. У нас тут есть одно незаконченное дельце, — с этими словами султан грубо хватает девушку за талию и тащит к своей постели. Широко распахнув глаза, Лале вскрикивает, но Мехмед накрывает ладонью её рот. Кровь бешено носится по венам, сердце яростно колотится в груди, реагируя на каждое сказанное им слово адской болью, а тело девушки уже падает на многочисленные подушки. Фиксируя её ноги своими ногами, султан принимается расстегивать кафтан. Лале в ужасе округляет глаза. — Отпусти меня! — освободившись от хватки его руки, кричит она. — Помогите! Помогите мне! — Да тише ты! — султан наклоняется к её лицу, снова закрывая девушке рот. Паника бьётся в висках, отвращение подкатывает к горлу, и сейчас, когда уровень адреналина в крови достиг критической отметки, когда страх за свою жизнь так велик, что все прочие чувства давно притупились и онемели, Лале в ужасе и спешке принимает единственно верное решение. Она дёргает освободившейся рукой. Занятый попыткой лишить себя и её одежды Мехмед не замечает этого, а она все трясёт и трясёт саднящее запястье, пока подарок Влада не вываливается из рукава на шёлковые простыни. Пытаясь уворачиваться от его поцелуев, девушка с трудом достаёт кинжал из рукоятки, и в следующую секунду заносит оружие над падишахом. Удар приходится в спину. Резко замерев, Мехмед отстраняется, чтобы в немом изумлении заглянуть в её глаза. А спустя мгновение падает, завалившись на бок. Окровавленный кинжал падает из трясущейся руки девушки. — О, нет... — накрыв лицо руками, шепчет Лале.*** Пригород Брашова, наши дни.
Руки по-прежнему дрожат, они все ещё прячут лицо от всего ужаса, что мне пришлось увидеть. Сейчас же я вижу тьму, и ничего кроме тьмы. А затем полоска света. Ещё одна. И ещё. Волна тепла, охватившая моё тело. Сильные руки, обернувшиеся вокруг моих подрагивающих плеч и прижимающие меня к себе. Я вздыхаю любимый запах и, наконец, осмеливаюсь открыть глаза. Солнце обходит стороной его замок, а потому по одним лишь тучам я научилась определять время. Сейчас около пяти вечера. Почти весь день я провела там, в той жизни, в моей жизни, а очнулась в его спальне. Будто не было этих шести веков, будто мы все там же, на разрушенных ступеньках, говорим все те же необходимые слова, а ещё мы так счастливы... Я крепче прижимаюсь к Владу. Он снова здесь, снова со мной, в самый жуткий для меня момент. Я знаю, всё это время он был здесь и ждал, когда я очнусь. Он сам хотел, чтобы я это увидела, он знал, что я это увижу. Он всегда обо всем знал. — Это то, с чего всё началось? — шепчу я, отрывая от окна свой взгляд и перемещая его на лицо сидящего рядом со мной на полу мужчины. Влад бледен, мертвецки бледен, будто не спал несколько ночей подряд. Но ведь ещё вчера он не выглядел так ужасающе, в нем кипела жизнь, а сейчас... неужели я тому виной? — Что последнее ты видела? — спрашивает он, проводя кончиками пальцев по моей щеке. Сердце пропускает удар и сжимается, будто прячась от этих воспоминаний. Снова скрываю лицо в ладонях, но Влад мягко убирает их, заставляя меня на него взглянуть. — Скажи мне, Лайя. — Я... я ударила Мехмеда ножом, — всхлип слетает с моих губ, и я прикусываю нижнюю, заставляя Влада отвести взгляд. — Он хотел... хотел... — Я знаю, — мужчина кивает. — Ты верно сказала: это то, с чего всё началось. Мы смотрим друг на друга, и я топлю в этих синих безднах все свои чувства. Мне бы броситься в его объятия, мне бы закричать: «Я знаю, я знаю, Влад, что это наши жизни, наши с тобой и с Лео жизни, ты нашёл меня, ты нашёл свою бабочку, и плевать я хотела на эту науку, на всё, что отрицает очевидное, нашу связь и нашу любовь сквозь века, даже если сама толком всё ещё не могу поверить!» Но вопросы громче. Они визгом, ультразвуком в моей голове воют, и я не могу их заглушить. Что произошло в тот день, что за магия перерождения, почему, почему Милли не было в прошлом, почему Влад старше меня, если мы были ровесниками, как картины возвращают меня в Османскую Империю и как вообще, черт возьми, возможно, что сам Влад Дракула сейчас сидит со мной на полу в его замке? — Пришло время ответов, Лайя. Влад встаёт и протягивает мне руку. Выбравшись из оков вопросов, я принимаю её и не отрываю от него завороженного взгляда. Доверие. Именно оно заставляет меня слепо идти за ним. В тишине мы следуем прочь из его спальни, спускаемся по его ступенькам и выходим в коридор, в котором я замечаю Лео. Он стоит у двери, поджидая нас. Влад кивает ему, и парень открывает дверь, впуская нас внутрь и после заходя сам. Я замираю, встретившись со своими раскрасневшимися глазами в сияющем отражении. Та самая комната с зеркалом... ну, конечно! Оно огромно, оно украшено драгоценными камнями, оно в полный рост отражает меня... «придёт время, и я подарю тебе красивое, огромное зеркало, оно будет украшено драгоценными камнями, во весь рост покажет твою красоту»... Не справившись с чувствами, я оборачиваюсь к Владу. — Ты сдержал обещание, — проглотив ком в горле, шепчу я. Его глаза сияют. То ли от сдерживаемых слёз, то ли от яркого света в этой пустой комнате. Это решающий, поворотный миг для всех нас, но мы настолько уничтожены пережитым, что едва ли можем говорить. Лео касается моего плеча и несильно его сжимает, когда Влад подходит к зеркалу и вдруг отодвигает пальцами стекло, демонстрируя проход, ведущий, кажется, в другую комнату. Затаив дыхание, я не могу даже пошевелиться. Тогда Влад, оглянувшись, забирает из рук Лео ключи и бережно берет мою ладонь. — Что там? — тихо спрашиваю я. — Наше прошлое, — слышу голос Влада. Я переступаю через раму зеркала, невольно ловя себя на мысли о том, что о подобном потайном ходе я наверняка уже где-то слышала. Мы оказываемся в маленьком пространстве между зеркалом и дверью, которую Влад тотчас же открывает. — Скорее, иначе ненароком выпустим их, — шепчет Лео, чуть подталкивая меня вперёд. Волнение бушует в груди, и когда Лео закрывает за собой дверь, а Влад отходит в сторону, открывая мне обзор на потайную комнату, я уже не чувствую, что дышу. Я цепенею от увиденного. Цветы, так много цветов, дикорастущих, благоухающих, вместе с цветущими кустарниками граната и барбариса. Изобилие зелёного, красного, синего, запахи, так много запахов, будто я в самых настоящих джунглях, но нет, это место знакомо мне, оно почти как в саду, том самом саду в Эдирне... Мимо меня вдруг что-то пролетает. Я вздрагиваю и оборачиваюсь, замечая ярко-голубую бабочку. Она садится на цветок ириса и складывает крылья, а рядом с ней на листке сидит ещё одна бабочка. Мой взгляд случайно ловит переливницу, повисшую на ветке, а затем натыкается на нескольких парусников. Поистине детская радость охватывает меня. Я всё оглядываюсь и оглядываюсь, вздрагивая каждый раз, когда насекомые пролетают мимо меня, а Влад улыбается, не отрывая взгляда от моего разрумянившегося лица. Это место выглядит, как настоящий инсектарий, в каком я была в далёком детстве, вот только растения здесь в точности, как в том саду в Эдирне, и некоторые виды бабочек, я уверена, в Румынии не обитают. Накрыв рот ладонью, я оборачиваюсь к Владу и Лео. — Что это за место? — изумленно шепчу я. — Место, которое ждало тебя несколько сотен лет, — Влад осторожно берет меня за руку и уводит вглубь этого прекрасного искусственного сада, созданного в потайной комнате его ледяного замка. — Я поклялся себе, что отпущу тебя, если ты не вспомнишь. Но ты вспомнила. А значит, настала пора поговорить обо всем, Лале. Лео беззвучно подходит сзади, протягивая мне тот самый кинжал.